В золотисто-синее небо, усеянное разноцветными воздушными змеями, ударила хлопушка и под громыхание маленьких барабанов и голосистых тромбонов рассыпала на центральную городскую площадь конфетти – листопад из праздничной бумаги. Сегодня в Вустере праздник – ежегодная осенняя сладкая ярмарка. День, когда все любящие родители города становились жертвами жалостливо смотрящих детских глаз, которые даже без лишних слов могли заставить любое сердце растаять, как те самые пирожные, конфеты, шоколадные пудинги и воздушные тортики, которые становились объектом общего обожания маленьких сладкоежек в этот день. И не только маленьких – сластёны всех возрастов сегодня стекались в центр города, откуда торжественно лилась громкая музыка, чтобы побаловать себя и своих любимых шоколадом.

Маленькая девочка, которую в этот день не пускали на праздничное мероприятие, смотрела на то, как люди двигаются вдоль украшенных цветастыми флажками улиц к месту, откуда доносилась весёлая музыка. Сегодня она не могла покинуть больницу, ведь вчера у неё поднялась очень высокая температура. Ну какая разница! Сегодня ведь температуры нет, и чувствует она себя лучше всех! Нет – строгие доктора и подчиняющиеся им медсёстры отобрали у малышки возможность посетить праздник. Никакого веселья, пока не будешь здорова!

Хелен стояла у высокой изгороди и просовывала бледное лицо между прутьями. Большие голубые глаза с интересом ухватились за проходящую мимо семейную пару с ребёнком. Красивая женщина в шляпке с цветком и улыбающийся мужчина в сером костюме держали за руки своего сынишку, который, быть может, был того же возраста, что и Хелен. Мальчик в предвкушающей радости подпрыгивал, а родители слегка подтягивали его вверх за руки, и оттого его прыжки становились высокими и большими, как шаги великана. Лёгкие порывы ветра доносили до ушей девочки радостные семейные обсуждения, что же они сегодня купят на ярмарке. Но скоро их голоса стали неразборчивыми – слишком далеко ушли эти счастливые люди, торопящиеся на шоколадную распродажу.

Может быть, даже если бы врачи и отпустили её на ярмарку, была бы Элли счастлива пойти туда одна? Нет, конечно же, нет. Ей бы и не пришлось довольствоваться одиночеством. Элли думала: она бы непременно взяла с собой Викторию и мистера Рэнделла, и им вместе было бы так же весело, как и той семейной паре, которая намеревалась купить маленькому Гарри (так они звали мальчика, прыгающего великаньими шагами) всё, что он попросит. А может быть, с ними вместе пошёл бы и мистер Томас Шелби – друг Виктории, который увёз её на красивом жеребце. Они бы выглядели, как самая настоящая семья: мама, папа, дедушка и Элли. Им бы только бабушки не хватало. А может, ею была бы миссис Барлоу? Девочка вдруг поняла, что не знает, для чего нужны бабушки и дедушки. Мама – чтобы заплетать красивые косички, одевать в самые роскошные платьица и вкусно готовить. Папа – чтобы рассказывал завораживающие сказки на ночь и катал на спине, как лошадка. А дедушка и бабушка? Вероятно, предположила Элли, чтобы крепко-крепко любили тебя, а ты – их. Это и есть самая настоящая семья.

Хелен мечтательно и с маленькой толикой обиды в груди воображала, как выглядит семья её мечты, которой она подарила бы весь шоколад мира в этот день. За спиной вдруг раздался взволнованный голос пухлой медсестры, что со всех ног бежала к ней:

– Хелен! Хелен, вот, ты где, солнышко, – она подбежала, взяла погружённую в свои мысли, а оттого даже не повернувшуюся к ней девочку за руку так резво, будто торопилась спастись от пожара. – Идём скорее. В больницу приехали торговцы шоколадом с ярмарки, чтобы угостить славных ребятишек, таких, как ты. Скорее, скорее, милая, пока они не ушли, идём! – и уволокла Элли за собой в корпус лазарета.

Маленькие ручки отцепились от прутьев изгороди, к которым девочка прислонялась щеками. И на прутьях тех остались тёмные мокрые следы.

* * *

Когда просторная и уныло пустая больничная палата после резвого стука дверью о стену наполнилась приветственным радостным девичьим возгласом: «Виктория! Виктория!», мисс Мартин уже проснулась и примерно минут тридцать удручённо изучала список процедур на сегодня, который ей передала медсестра от её лечащего врача. На днях Вик обещали выписать из больницы в связи со стабильностью её состояния и положительными результатами наблюдений. Доктор Нэкстон уже спокойно прогнозировал своей обеспокоенной пациентке скорейшее возвращение домой и готовил её к выписке. Но перед этим нужно было пройти «финальную полосу препятствий», чтобы обезопасить девушку от осложнений. Вик не спешила рассказывать об этом Хелен, ведь это будет значить, что они должны расстаться, а Хелен, как казалось Виктории, очень сильно к ней привязалась. Так же, как и Вик к ней.

Сегодня, как и всегда, Элли пришла к ней не с пустыми руками, только принесла она не бумагу и карандаши, как обычно, а коробку шоколадных конфет и небольшой букетик из нежно-розовых, цвета клубничного йогурта, хризантем. Эта маленькая самостоятельная леди даже вазу сама помыла и налила воды для цветов. Сегодня Элли была очень воодушевлена и энергична, несмотря на то, что на центральную площадь её всё же не пустили.

– Где ты их взяла? – спросила Виктория, любуясь стоящими на тумбочке возле койки почти не пахнущими цветами.

– У дядечки в смешной шляпе, который дал мне коробку конфет. У него лицо было раскрашено под зайчика, хи-хи, – отвечала Элли, раскачиваясь на стуле, куда забралась прямо с ногами. – Он сказал, что цветы я должна сегодня подарить своему самому-самому лучшему другу, а ещё поделиться с этим другом конфетами. Я сразу подумала про тебя. Ты же мой друг. Я ещё хотела мистеру Рэнделлу отнести, но надо же только одному другу... Я не знала, как выбрать. Хотелось и тебе, и ему дать конфет. Надеюсь, мистер Рэнделл на меня не обидится, – и девочка стыдливо опустила голову, теребя пуговку на своём бирюзово-белом платьице.

Ну и что это за люди, которые заставляют ребёнка вставать перед таким ужасным выбором, а потом ещё и чувствовать вину! Вик сию секунду придумала, как унять волнения Элли.

– В этой коробке так много конфет. Я лопну, если съем всё это, – сказала она, надув щёки и выпустив через сложенные трубочкой губы воздух, словно из дырочки надувного шара. Элли рассмеялась. – Давай мы вытащим половину, и ты отнесёшь их мистеру Рэнделлу? Я не думаю, что тот мужчина с заячьим гримом имел в виду одного друга. Можно поделиться со всеми, с кем захочешь.

– Со всеми?

– Конечно.

Вот так новости – со всеми, с кем захочешь! Немного подумав, взволнованно покусав нижнюю губу, Элли сказала:

– Тогда я хочу подарить конфеты и твоему другу – мистеру Шелби. А ещё Атласу!

Виктория звонко рассмеялась. Смех лился из неё, как что-то инородное, словно совершенно ей не принадлежащее, будто бы этот смех срывался с её губ по ошибке. Ведь Мартин давно не приходилось так смеяться. И этот смех на какое-то время снова сделал её счастливой маленькой девочкой, такой же, как и её маленькая прелестная подруга. Элли заражала её своей жизнерадостностью. И Вик с удовольствием перенимала у неё это.

Виктория могла поклясться, Элли была сегодня красивее, чем когда-либо. Ну, разумеется, ведь маленькая принцесса готовилась посетить сладкую ярмарку, всё утро прихорашивалась, переоделась из больничной рубашки в своё любимое платье и попросила Викторию заплести ей хвостики. Вик боялась, что из-за запрета чудесная синь глаз Хелен сегодня будет опутана печалью, и она оказалась рада ошибиться. Девочка сияла, как и прежде, словно мысленно уже прогуливалась среди толпы, заполонившей шумную ярмарочную площадь в центре Вустера, и поедала сладкую вату.

Заговорив про мистера Шелби, Элли решила наконец-то спросить у Виктории кое-что, о чём задумалась ещё в тот день, когда «крутой красивый дяденька» в чёрном пальто и модной кепке, пренебрегая правилами, въехал на территорию больницы верхом на статном жеребце.

– Мистер Шелби – твой парень, да?

Вот так, прямо в лоб, без подступающих осторожных фраз, как это принято. Ну, конечно – ребёнок. Мысли детей чисты и лишены вероломства, и Виктории иногда доводилось забывать о некоторых возрастных особенностях её маленькой подруги.

Девушка выдохнула смущённую усмешку, замотала головой, спрятав взгляд в цветке хризантемы, что она крутила в руках.

– Он просто мой друг. Как ты, как мистер Рэнделл, – ответила Виктория, когда подняла глаза на девочку и ласково ей улыбнулась. Вопрос её скорее веселил, чем смущал. Подумать только: Томми Шелби – её молодой человек! – Мы с мистером Шелби слишком разные люди, Элли. Знаешь, ещё недавно я его терпеть не могла, – Вик наклонилась и шепнула, словно раскрывала страшную государственную тайну этой маленькой шпионке: – Он хотел забрать у меня Атласа.

– Почему? – искренне не понимая, спросила любопытная юная художница.

– Атлас очень сильный, он не раз побеждал в соревнованиях, в забегах с другими лошадьми. Он мчится быстрее ветра и всегда приходит первым. Все жокеи мира мечтают о таком коне. А мистер Шелби как раз зарабатывает деньги на резвых скакунах. Однажды он пришёл ко мне и попросил, чтобы я продала ему Атласа. Это разозлило меня. Отчасти, это злит меня и до сих пор. Но потом я поняла, что он больше на этом не настаивает, и простила его за попытку отобрать у меня моего коня. А сегодня я, вот, уже называю его другом.

– Почему ты его простила?

Хороший вопрос. Даже самой себе Виктория всё ещё не до конца смогла ответить на него, а сейчас должна поведать Элли о странных причинах своего неожиданного потепления к гангстеру, чьи руки по локоть в крови, а холодные льды глаз полны необъяснимого колдовского очарования.

– Потому что он помогает мне. Несмотря на то, что встретил меня впервые всего пару месяцев назад, – подобрать слова оказалось не сложно. Ответ лежал на поверхности всё это время, и Виктория часто обращалась к этой версии произошедшего. Правда, окончательной ей всё ещё не довелось стать.

– Мистер Томас очень добрый.

– Нет, Элли, едва ли его можно назвать добрым. Он совершает слишком много поступков, которые не свойственны добрым людям. Но он и не злой. Я не знаю, какой он.

Хризантема, лежащая на животе, вдруг напомнила Виктории о словах, с которых началось её знакомство с Томасом Шелби. «Это действительно Вы? – сказала она ему в тот день, своенравно выпятив грудь вперёд и задрав подбородок. – Тот самый Томас Шелби, чей цветущий палисадник перед домом возвышается на земле, подпитанной плотью неугодных ему?» Теперь же Вик усмехалась этим словам: ну и загнула же она тогда! Может, у Томаса и вправду есть сад, но полнится он вовсе не трупами, как она некоторое время полагала, а такими же приятными глазу цветами, как и эти розовые пышные хризантемы. И, быть может, он покажет ей этот сад когда-нибудь... в его собственном доме, таком большом и дорогом.

Музыка со стороны центральной площади ненадолго стихла, и в этот момент Виктории показалось, будто все её мысли зазорно обнажились, точно с распутной девицы сорвали блузку. Любознательная Хелен не давала Вик падать в пучину воспоминаний и раздумий, всё тащила её на поверхность сегодняшнего дня, но при этом загоняла её в самые дальние углы смятения. Ещё немного, и, чувствовала Виктория, она не сможет больше маскировать пылающие щёки и уши.

– А те парни в коридоре тоже твои друзья? – спросила Элли, болтая свешенными со стула ножками.

Вик нахмурилась:

– Какие парни?

– Ну, такие грозные на вид, брови хмурят, – Элли надавила указательными пальцами на свои надбровные дуги и заставила свои брови столкнуться на переносице. – Один из них чернокожий. Они стоят возле твоей двери, как охранники. Остановили меня, когда я хотела зайти, спрашивали, зачем я к тебе иду и что несу.

Сжавшиеся у переносицы брови Виктории вмиг взметнулись в удивлённой гримасе. Вот, что значит, пластом лежать в койке и даже не иметь возможности выглянуть за дверь собственной палаты – уже какая-то тайная охрана появилась ни с того ни с сего. Хотя, для Виктории эта загадка быстро оказалась разгадана одной единственной, но верной догадкой. Которая, собственно, и подтвердилась, как только девушке довелось взглянуть на этих «грозных на вид» парней.

Привстав немного и приготовившись встречать гостей, Виктория попросила Хелен пригласить достопочтенных джентльменов внутрь. Девочка быстро спрыгнула со стула, будто только этого и ждала, выглянула за дверь и деловито, точно личный секретарь Виктории Мартин, попросила притаившихся за дверью парней войти.

Порог палаты переступили два парня, скорее юных, чем молодых. Это были два подростка взрослой хулиганской наружности с чрезмерно важным чванливым видом, одетые в дорогие костюмы-тройки и твидовые кепки-восьмиклинки. И да, в козырьки этих небезызвестных кепок и впрямь были вшиты лезвия, как Вик и думала. Ещё из ползунков не выросли, а уже «козырьки»! Один из этих парней действительно был чернокожим, а лицо второго было застлано веснушками. Оба прошли внутрь, девочка закрыла за ними дверь, и встали напротив кровати девушки, покой которой приехали блюсти. Мартин осмотрела их, и взгляд её подолгу оставался вопрошающе-удивлённым: она ждала, пока мальчишки сами объяснятся. Но ждала она напрасно, ведь юные «козырьки» были не особо разговорчивы, особенно в такой неловкой ситуации, когда их спалила маленькая негодяйка.

– Я вас не знаю, но вполне догадываюсь, кто вы такие, – выдохнув, сказала Вик и одарила парней уличительным взглядом. – Зачем Томас послал вас сюда?

– Мы обеспечиваем безопасность, – делая свой мальчишечий голос нарочито важным, ответил веснушчатый охранник, которому на вид было не больше пятнадцати лет, если Вик могла верно судить.

Его чернокожий напарник толкнул его локтём в бок, взглянул с укором.

– Это лишь мера предосторожности, ничего серьёзного, мисс Мартин, – поправил он ровным спокойным взрослым голосом. Таким голосом обычно разговаривал Томас Шелби.

– О, правда? – от ноток сарказма в голосе оказалось трудно удержаться. – Так, я могу спать спокойно, пока столь бравые солдаты дежурят у моей двери?

– Верно, мисс.

Элли, смотревшая на мальчишек, раскрыв рот, и Виктория, по-доброму усмехающаяся уголком губ, словно слушала детский лепет, переглянулись друг с другом.

– Ладно. Как вас зовут, герои? – спросила Виктория, улыбаясь. Парни чувствовали в её улыбке насмешку, но умело игнорировали, держались своего бравого амплуа.

– Исайя, – представился темнокожий юноша.

– Финн Шелби, – назвался второй.

– Шелби? – Вик сию секунду обратила на него всё своё внимание, слегка сморщила лоб, осмотрела паренька с ног до головы. – Родственник Томаса?

– Я его младший брат, – эти слова сделали из Финна непомерно важного гордеца, словно бы он только что назвался сыном самого короля Англии – принцем Соединённого Королевства. И Вик снова этому усмехнулась.

Вот, так уже было гораздо правильнее, думала Мартин – знать своих защитников в лицо. Только вот... От кого всё-таки они должны её защищать? Пропустив пару улыбок от знакомства с юными членами банды Острых козырьков, Вик вдруг уловила этот тонкий запах тревоги. Почему эти парни вообще здесь? Почему Томас вдруг решил отправить их сюда? «Меры предосторожности»? Ха, ну да, рассказывайте! Жуткое предчувствие положило свои холодные пальцы на горло Виктории, готовое в любой момент сжать его и выдавить страх. Но пока что это была лишь маленькая электрическая вспышка настороженности, не больше.

Что же происходит там, у Томми, спрашивала себя Виктория, думая, что ответ непременно к ней придёт. Что творится в мире снаружи, за окном, за стенами этой клетки, в которой её держат уже два месяца? Но не там, где льются песни и реки шоколада среди танцующего золотого листопада под аккомпанемент звонких шарманок, а там, где чёрно-синее небо дышит дымом и плачет смолью. Хуже обездвиженности для Вик могло оказаться только это туманное неведение.

Парни из Козырьков вернулись на свой пост, в коридор, и, когда они выходили из палаты, Вик и Элли слышали, как Исайя, приглушив голос, слегка толкнул Финна и кинул придирку: «Эй, ты специально назвал свою фамилию, выпендрёжник», – а Финн в ответ начал придумывать отговорки и отмахиваться от обвинений. Дверь за ними закрылась, а спорить об этом они так и не прекратили. А Виктория и Хелен вновь остались вдвоём.

– Так, значит, вы с мистером Шелби не любовники? – Элли перебралась на скрипящую кровать, в которой сидела Виктория, опустила глаза, заняла руки бесцельным поправлением её одеяла.

– Боже мой, Элли, где ты таких слов нахваталась! – лицо Виктории сморщилось и улыбнулось одновременно, она отвернулась, почувствовав, что румянец на щеках наконец-то прорвался сквозь её отчаянный блок.

Неугомонная девочка резко подняла голову, впилась в подругу выпрашивающим взглядом и выпалила:

– Тогда можно я возьму его себе?

Виктория сначала подумала, что эта хитрая маленькая разоблачительница просто хочет вытянуть из неё признания в том, что мистер Шелби ей всё-таки небезразличен (Элли любила разоблачать. Маленькая леди мечтала стать художницей, но на самом деле, была уверена Вик, ей следовало пойти в детективы). Но провалиться ей под землю прямо в этот момент, если те напористость и решительность, которые Виктория увидела в глазах Хелен, были бы шуткой или актёрской игрой. Нет – девочка задала вопрос абсолютно серьёзно. Но, даже поняв это, Вик не смогла удержать себя от смеха.

– Чего смеёшься! – Элли смутилась, хлопнула залившуюся смехом Викторию по плечу, чтобы та прекратила. – Я серьёзно!

Наперебой разливающемуся по палате смеху, который, можно было подумать, бесследно исчез ещё давным-давно, Хелен принялась тараторить, наливаясь красным, как помидор, и объяснять, почему нашла Томаса Шелби привлекательным. А Виктория просто не могла остановить смех, который набросился на неё, точно стайка ястребов на беззащитную мышку. В последний раз ей доводилось смеяться до колик в животе, когда семнадцатилетний Генри МакКаллен учился ездить верхом. Вик могла поклясться, если бы он тогда не бросил эту бесполезную затею и продолжил, она бы точно умерла от смеха.

Тепло разливалось внутри Виктории, пока она, пытаясь совладать с неожиданным приступом смеха, запрокидывала голову назад и хваталась за разрывающийся живот. Он вот-вот лопнет от напряжения! Она давно не чувствовала такого. Очень давно.

* * *

Три быстрых, немного, может быть, даже робких удара в дверь с той стороны оповестили главу семьи Шелби об очередном визите. Нужен всем и каждому, днём и ночью, в мирное время и военное, да?

– Войдите, – попросил Томми, не отрывая изучающего взгляда от бумаг.

– Здравствуйте, мистер Шелби, – спустя несколько секунд тишины, позволившей гостю собраться с мыслями и собрать всю свою трепыхающуюся смелость в кулак, раздался мужской голос.

Томасу показалось, что этот голос ему не знаком, он всё же оставил чтение документов и поднял глаза на вошедшего. И вправду, голос этого человека ему ещё не успел хорошо запомниться.

– А, Генри. Проходи, присаживайся.

Генри МакКаллен закрыл за собою дверь, тихо, осторожно, будто боялся сломать. Нет, он не боялся ничего, по крайней мере, в этом он себя убедил, прежде чем поднять руку, сжать кулак и постучать в эту дверь.

«Я изменюсь. Я буду смелым ради неё», – эти слова повторялись в его голове и эхом разносились по всему телу уже не первый день. Но сегодня, здесь и сейчас, в этом роскошном кабинете, в котором пахло виски, деньгами, кровью и табаком эти слова вдруг показались Генри жалкими.

Кудрявый парнишка в поношенной белой, или скорее – уже серой, рубашке, горчичной жилетке и высоких грязных ботинках прошёл к столу своего начальника. Этот дорогой ковёр под его ногами, поймал себя на мысли Генри, вот-вот завизжит человеческим голосом, возмутится, как брезгливая барышня, за то, что по нему ходят столь непотребной старой обувью. Так думал Генри. В голове его, несмотря на обманчивую уверенность в себе, разворачивался сумбур.

– Виски? – предложил Томми. Не дожидаясь ответа, он уже ставил на стол два стакана и тянулся за стоявшей на комоде бутылкой «Джеймсона».

– Спасибо, я не пью, – быстро отказался Генри.

Томми остановился на полуделе, его взгляд надолго задержался на лице Генри. На упрямом мрачном лице, скованном одновременным страхом и отчаянным самопожертвованием, какое появляется у террористов-смертников, которые идут на гибель, веря в своё правое дело. Генри МакКаллен сегодня был тем самым террористом. Он смотрел в упор на Томаса, думая, что может себе это позволить. У парнишки дерзкое настроение, да? Встал не с той ноги?

В любом случае, Томми ждал его. Давно ждал. Он знал, что рано или поздно, он придёт к нему в кабинет, постучится так же робко, как сделал это пару минут назад, но будет куда смелее и куда безумнее. Но разве это была точка кипения? Малыш Генри, ты поторопился. Иди, посиди ещё немного за букмекерским столом, нагрей свою озлобленность до температуры кипения, помешай и подавай к столу. Не трать попусту время занятого человека.

– Что ж, – сказал Томми, когда всё же поставил один стакан перед Генри, снял пробку с бутылки и перевернул горлышко горизонтально над сосудом. – И всё же я привык угощать своих гостей. Даже если они некрасиво отказываются.

Казалось, сам воздух в кабинете наполнился ядом, таким, от которого начинали щипать глаза, который въедался в кожу и заставлял кости зудеть. Пока горячительная жидкость лилась в его стакан, который он не просил, Генри заострил взгляд на совершенно спокойном выражении лица Томаса, но Генри знал: из спокойствия ему его всё-таки удалось вырвать на какой-то миг.

Томми вновь опустился в своё хозяйское кресло, взял стакан в руки, неспешно отпил виски, попробовал расслабиться. Нет, он бы не сказал, что визит этого парня сделал его каким-то напряжённым: сердце бьётся ровно, мысли стоят на местах, рука не тянется к среднему ящику стола, где лежит револьвер. Но что-то неспокойное Генри всё же в нём посеял. Раздражение... Оно, в некотором роде, даже перекрывало любопытство, на что же может ещё оказаться способен этот удивительный парнишка и его слепая жажда спасти подругу от «злодея» в восьмиклинке.

– Полагаю, я знаю, зачем ты пришёл, – сказал Томас.

– О, ну, конечно, я даже не сомневался, – тихая ненависть Генри, которую он всё время сдерживал, наконец-то сорвалась с крючка. Он фальшиво усмехнулся, выдавил неестественный смешок, закивал. – Вы ведь всегда всё знаете. Всезнающий Томми Шелби, провидец, всемогущий Бог. Вы видите насквозь каждого, кто стоит перед Вами, читаете, как открытую книгу, да? Вам нет равных. Вы непогрешимы.

Томас слушал его тираду с интересом. Неужели это всё и вправду он? Тут явно было чему польститься.

– А знаешь, я, наверное, поторопился с выводами и ошибся, – перебил его Томас. Достав из портсигара одну сигарету, он чиркнул спичкой, прикрыв огонь ладонью, и закурил. – Я подумал, ты пришёл поговорить о Виктории. Но ты, судя по всему, намерен сыпать сарказмом и язвительными оскорблениями. Я прав?

Действительно, мать его, видит каждого насквозь...

А если на самом деле, зачем Генри пришёл и чего ждёт от этого разговора? Цель его визита и ему самому виделась весьма размыто, но, после того, как Алфи Соломонс озвучил свою ставку, ноги сами принесли Генри в этот кабинет. Он чувствовал, если будет медлить и дальше, рискует опоздать, потерять ту, что ему дороже всего на свете. Ничего не было так сильно в Генри, как убеждённость в том, что только он один может спасти Викторию от когтистых лап Шелби, от их вероломства. И спасти её от самой себя. С минуты на минуту грянет гром. Вот, почему Генри больше не мог ждать, пока его смелость настоится.

Генри звучно выдохнул через нос рваными струями воздуха, плотно сжал губы, словно с них в любой момент могло сорваться что-то очень страшное, что может уничтожить всю эту контору к чертям.

– Вы должны знать, что не достойны её, – высказался МакКаллен. После этих слов наступило некое облегчение.

– О, вот оно что, – Томми затянулся, выпустил струю сигаретного дыма и взглянул на сидящего перед ним парня так внимательно, будто намеревался силой своего взгляда заставить его притянутую за уши отвагу снова уйти в тень. – А ты достоин? Как думаешь, ты достоин её? Ты согласился на сделку ради денег, утаив от своей подруги некоторую правду. Ты не смог помешать её заезду, хотя пытался. Ведь у тебя было дурное предчувствие, верно? – Томми указал сигаретой на Генри, тогда как тот вжался в кресло, а его руки тряслись, вцепившись в подлокотники. – И ты отказываешься её слушать, настаиваешь на своём, пытаешься навязать своё мнение, совершенно игнорируя её чувства. Так как ты всё-таки думаешь, Генри, ты достоин её?

Генри злился, но злился на правду. И правда эта была лишь на его совести, а злиться он должен был лишь на себя, но не на Томми Шелби. Так он размышлял бы, будь в его действиях чуть больше трезвости и чуть меньше слепой ненависти к ледяному спокойствию этих самоуверенных голубых глаз. От его напыщенности Генри просто тошнило, и впервые в жизни его посещало стыдливое непростительное желание, дикая жажда... убийства. Руки, которые привыкли лишь ухаживать за лошадьми, собирать ягоды и считать деньги, в этот трещавший по швам момент не боялись обагриться кровью.

В следующий миг накалённую тишину в кабинете разрушил жалостливый скрежет деревянных ножек отлетевшего назад кресла о пол. Генри подскочил на ноги, точно ошпаренный кипятком, вдохи и выдохи проходили через его грудь с натужным трудом, на глаза набегали чёрные круги.

– Из-за таких ублюдков, как ты, умер её отец! – воскликнул Генри. Контроль понемногу выскальзывал из его рук, точно мокрое мыло. – Виктория бы никогда!..

– Я знаю, – быстро осадил его Том. – Она говорила мне, рассказывала об отце. Мы разговариваем с ней. И не только разговариваем.

Томми нарочно добавил это, незапланированно, но в эту секунду ему больше всего захотелось, чтобы Генри знал о том, что они с Викторией близки. Не настолько, конечно, как он пытается всё это выставить – тут Томас недоговаривал нарочно, чтобы добиться нужного эффекта – но теперь они намного ближе, чем раньше. Она больше не скалится ему в ответ, а ему больше незачем защищаться, приближаясь к этой девушке. Но самое главное, что, по мнению Томаса, должен был усвоить Генри, – он не единственный, на кого мисс Мартин может положиться. Теперь уже скорее он вообще не тот, на кого она может рассчитывать. Теперь он, как старая лошадь, которая больше не может участвовать в скачках – пережиток прошлого.

Да уж, Томми, и это Виктория ревнивая? А кто готов задушить несчастного влюблённого мальчика, лишь бы обрисовать своё превосходство?

Эй, Томми, ты и вправду это сделаешь?

Генри мог бы сжать кулак и проехаться им от всей души по лицу этого омерзительного человека, он точно знал, что мог это сделать и ни о чём не пожалел бы. Но не делал. Руки, плотно сжатые в кулаках и впивающиеся ногтями в собственные ладони, держал опущенными. Разум всё-таки ещё был при нём.

Томми вышел из-за стола, обошёл его, встал за спиной вкопанного, как столб, Генри. Он положил руки на его плечи, чтобы опустить его обратно в кресло, и почувствовал, какими каменными были его мышцы. Ненавистный голос ласково звучал над ухом Генри, прося успокоиться и присесть, а руки больно надавливали на плечи, силой заставляя исполнять просьбу. И Генри сел, как бы противно ему ни было от самого себя подчиняться этому гаду.

– Давай говорить начистоту, Генри, – это предложение звучало, как совет выстрелить самому себе в голову, а Генри слушал его, прожёвывал, покорно проглатывал, а в конце ещё, наверняка, должен будет сказать «спасибо». Томас говорил, наклонившись к уху трясущегося от едва контролируемого гнева парня. – Мы все взрослые люди, так ведь? Ты знаешь, как твоей подруге сейчас тяжело. И ты знаешь, что ей будет ещё тяжелее в дальнейшем, когда она ускользнёт из-под надзора врачей и станет творить всё, что вздумается. Она ведь такая, верно? Своенравная, ты знаешь. И что же ты можешь сделать, чтобы облегчить её ношу? В поте лица зарабатывать деньги здесь, в конторе, чтобы попытаться обеспечить ей все условия и достойную жизнь? Только, вот, как я понял, работа эта тебе не сильно-то и нужна, раз ты пришёл сегодня ко мне, чтобы во всей красе продемонстрировать свою никому не нужную ненависть, – Томми усмехнулся, увесисто хлопнув Генри по плечу, нарочно причиняя боль: – Я знаю, что ты меня ненавидишь. Многие ненавидят. И да, я живу с этим, мне приходится. Потому что ненависть – ничто по сравнению с тем ощущением, что близкие мне люди находятся под защитой, и я могу в какой-то степени, хоть иногда, но спать спокойно. Понимаешь?

Если бы только Генри мог закрыть глаза и отмотать время назад, на ту отметку времени, где он, преисполненный безрассудной тревогой и злостью ринулся в кабинет Томаса Шелби, то он бы уже искал кнопку перемотки. Когда он входил, он надеялся на какой-то положительный для себя исход. Но что это должен был быть за положительный исход такой? Неужели наивный Генри и вправду полагал, что Томас, выслушав его «Оставь Викторию в покое, негодяй», скажет: «Кончено, мистер МакКаллен, как Вам будет угодно, сэр, всё, больше не лезу»? А может, он ему в придачу ещё и конторку свою подарить должен был!

Горько. Как же от всего этого было тошнотворно горько.

– Я помогу ей расквитаться с итальянцами, – убеждал мистер Шелби. Его рука всё ещё вдавливала плечо МакКаллена в кресло. – Я снова посажу её в седло. Я обеспечу её любимому коню светлое будущее. Я дам ей всё, что она захочет.

Генри усмехнулся, хотя веселиться ему сейчас хотелось в самую последнюю очередь, потянулся за непрошенным стаканом с виски, поглядел на золотящуюся жидкость, сказал:

– Это лишь жалкая попытка загладить вину. Ведь именно Вы и отобрали у неё всё, что у неё было, – и отпил из стакана. Он выпил всё, не оставил на дне ни капли, а потом весь сморщился, закашлялся, начал захватывать ртом больше воздуха, чтобы справиться с горьким привкусом алкоголя. Вот, почему он всё-таки выпил – чтобы приписать бушующее жгучее пламя внутри себя вкусу впервые взятому на язык виски.

Такая версия по-прежнему была для Генри спасательным кругом, за который можно удобно держаться и оставаться на плаву, и Томми не думал, что сможет переубедить его, поэтому даже не попытался. В конце концов, у Генри были все основания считать его, Томаса, подлым злодеем. Ведь именно таким он и был, и именно такими были Острые козырьки.

* * *

Безжалостные, жадные до денег и власти бандиты, расшившие свои карманы пошире, чтобы до отвала набивать их награбленными у мирных граждан деньгами. Свора уличных преступников, метящих в верха, возомнивших о себе бог весть что. Такими ли на самом деле были пресловутые Острые козырьки и их предводитель? Ещё два месяца назад Виктория даже думать бы не стала над этим вопросом. «Естественно, конечно! Они подлые негодяи, запугивающие людей, и не заслуживают никакой жалости», – так бы прозвучал её незамедлительный ответ. Но судьба не переставала играть с ней злые шутки. Теперь же Виктория Мартин задаётся вопросом, наслаждаясь одиночеством своей больничной палаты: как вышло так, что эти бандиты-злодеи-негодяи теперь светят для неё единственным маяком спасения в бескрайнем ночном море, где не видать ни конца ни края и лишь кровожадные акулы кружат под ногами, и лишь волны удушающим кольцом вьются вокруг шеи.

Ветер поднялся, хотя погода всё же не намеревалась испортить чудесный день жителям Вустера, и Виктория наблюдала за танцующими золочёными кронами деревьев напротив своего окна из удобно смягчённого подушками кресла-качалки. Финн и Исайя, несмотря на все противоречивые представления мисс Мартин, оказались любезными юными джентльменами, помогли ей пересесть с кровати в кресло. Малолетние бандиты, тут уж ничего не попишешь, но всё лучше, чем сходить с ума от одиночества в четырёх стенах. Особенно её забавляло их неприкрытое стремление выглядеть круто и устрашающе. Кажется, в эти моменты они становились похожи на двух важных петухов, распушивших хвосты перед курочкой, а Виктория – она просто не могла сдержать улыбки, глядя на то, как два паренька пафосно выпячивают нижнюю челюсть, а следом за этим краснеют, когда девушка просит подать ей бюстгальтер. Да, Вик делала это нарочно, но ведь она должна была как-то себя развлекать! Кроме того, Финн и Исайя были с ней весьма милы и обходительны, точно грузчики с очень старой и невообразимо дорогой вазой самого богатого и влиятельного человека. И не дай бог уронить эту вазу!

Всё чаще Вик стала задумываться о вазах. О вазах того «самого богатого и влиятельного человека» – Томаса Шелби. Ей посчастливилось попасть в коллекцию. А как долго она простоит на этой сияющей почётной полке – вопрос скорее побочный, чем волнующий. Виктория Мартин больше не могла быть такой настороженно-бдительной, какой была раньше. И уже даже не была уверена, что всё ещё хочет оставаться такой.

Почему этот человек не отвернулся от неё, даже несмотря на то, что Виктория сделала для этого всё: была груба с ним, в порыве ярости пыталась покуситься на его жизнь, оскорбляла недоверием. Почему же тогда Томми всё ещё рядом, почему протягивает руку помощи, и почему его пленительные голубые глаза с каждым разом смотрят лишь пытливее и всё глубже утягивают её с собой в эту бездонную морскую пучину? Виктория задавалась этими вопросами, наклонив голову вбок и туманно глядя на цветок хризантемы, стоящий на тумбочке у её койки, словно на бесчисленном множестве этих нежно-розовых лепестков должны были храниться ответы.

Откинув голову, Виктория проскользила взглядом по потолку, и прямо перед её глазами серая больничная штукатурка расплылась поблёскивающими под солнцем маленькими волнами тихого паркового озера, где ей совсем недавно довелось побывать. Те самые утки, ненавязчиво крякающие вдалеке и янтарно-жёлтая листва, кочующая с одной волны на другую, приятный тёплый ветерок, вертящий вокруг табачный дым, и человек, что этот дым выпускал изо рта. Из всего, что они с Томасом в ту прогулку делали и о чём говорили, Вик почему-то первым делом вспомнила, как он курил. В какой-то момент тогда она сосредоточилась на этом, и её память, точно видеопроигрыватель, записала это на плёнку, чтобы теперь бесконечно транслировать эту запись в голове девушки. Чтобы сводить её с ума.

Её грудь мерно вздымалась в ровном, слегка утяжелённом дыхании. Она вспоминала, как он курит, вспоминала, как кончик сигареты соприкасается с его губами. С губами, к которым довелось прильнуть и ей самой...

Тот поцелуй... Разве он вообще был? Может, то был просто глупый, ни к чему не обязывающий сон, который теперь до конца жизни будет расшатывать реальность из зазеркалья? Виктория прикрыла глаза и будто бы вновь почувствовала дуновения ветра на влажных губах и подушечки пальцев, скользящих вниз по её щеке к шее. Интересно, Томас тоже это чувствовал? И как много он вообще почувствовал в тот миг?

Стены палаты, казалось, вот-вот раздавят её, сдвинувшись друг к другу. С каждым днём эта клетка становилась всё теснее: она заполнялась выливавшимися из головы девушки мыслями, которых становилось так много, что скоро, она точно знала, в них можно будет с лёгкостью захлебнуться. Виктория так хотела убежать отсюда. Если бы только могла, она встала бы из этого кресла, вылетела бы в коридор, пронеслась мимо палат, мимо ошалевших медсестёр и стойки регистрации, мимо раззявивших рты пациентов, выскочила бы в двери и побежала бы так быстро, что земля под ногами казалась бы ей трепыхающимся одеялом. И она бы без оглядки мчалась по улицам, мимо площадей и зданий, мимо садов и полей, мимо лесов, пока на горизонте не показались бы вытянувшиеся к небу чёрные курящие трубы. Она бы убежала к нему, к негодяю с грязных улиц Бирмингема, к бандиту, в которого она, кажется, имела неосторожность влюбиться.

– Мисс Мартин? – голос медсестры миссис Эрл оказался подобен брошенному в спокойную стоячую воду камню. Зеркало озера пошло кругами, листья потонули, а птичьи скрипы исчезли за тарахтящим шумом старой вентиляционной вытяжки. – Мисс Мартин, Вы пропустили ужин. Вам что-нибудь принести?

Взглянув вокруг, Виктория поняла, что это вовсе не полка для ваз в доме Томаса Шелби – всего лишь больничный «люкс», от однообразного вида которого её уже и вправду начинает тошнить. Слова миссис Эрл дошли до неё не сразу, но скоро губы Вик дёрнулись в неловкой улыбке, и она ответила, вспомнив о чём-то важном:

– Чаю, если можно.

Шоколадные конфеты, которые ей принесла Элли, всё ещё лежали нетронутые. Пора была это исправить. Ведь скоро любопытная мордашка Элли, как пить дать, покажется в её дверях, и тогда она спросит: «Как тебе шоколад? Ты всё съела?» – а затем девочка без разрешения радостная вбежит внутрь, разбросает по одеялу Вик карандаши и протянет ей лист. Кого же они станут рисовать сегодня? Нужно будет оставить Элли немного шоколада, ведь та явно на это надеется.

Миссис Эрл уже почти было вышла из палаты, но дверь за ней так и не закрылась. Кое-что вертелось на языке медсестры, не давая ей успокоиться, и в этом томлении она простояла на пороге ещё пару секунд. А затем не выдержала:

– Знаете, я тут краем уха слышала разговор доктора Нэкстона с сестрой Дайер. Они вечно разговаривают о всяком, и он начинает болтать о том, о чём вообще-то ему лучше не говорить. Просто у Эрин есть какой-то дар: в разговоре с ней люди почему-то начинают откровенничать и делиться тайнами. Так вот, в общем, – когда Вик уже была готова подтолкнуть миссис Эрл к сути, та наконец-то одёрнула себя от бессмысленных рассказов о какой-то Эрин Дайер, которую Вик даже в глаза не видела. – Доктор Нэкстон собирается выписать Вас послезавтра.

И лишь после того, как широко улыбнулась и поблагодарила медсестру за добрую весть, Виктория вдруг поняла, что радость быстро её отпустила, не исчезла совсем, но значительно осела, и улыбка на её губах уже не была искренней – Вик оставила её только для миссис Эрл, пока та не закрыла за собой дверь. Тревога вновь поселилась в её сердце, заняла в нём маленький уголок, притаилась в ожидании. Выписка из больницы – возвращение за стены, в мир, где теперь всё станет незнакомым, чужим. Это будет подобно опыту высадки на другую планету. Маленькая девушка в инвалидном кресле против большого и жестокого мира, в котором и раньше-то было тяжело жить, даже будучи твёрдо стоявшей на двух ногах. Что же из всего этого получится теперь?

Виктория будет думать об этом всю ночь и весь завтрашний день, а потом ещё очень долго, пока не привыкнет ко всему, что ждёт её за стенами опостылевшей ей, но всё же безопасной больницы. Быть может, она не перестанет думать об этом никогда, даже когда будет сама с лёгкостью прокручивать колёса своего инвалидного кресла, толкая его вперёд, медленно двигаясь дальше, куда – неизвестно. Всё это пускай случится потом. А пока что – шоколад и чай.

* * *

Артур довольно скалился, тихо усмехался в усы, и его худое лицо, прошитое морщинками, приобретало зловещий оттенок, как у охотящейся гиены. Шелест бледно-зелёной бумаги в его руках никогда не перестанет ласкать ему слух и возбуждать каждую клеточку тела. Ничего, конечно, не сравнится с тем возбуждением, что до краёв наполняло его в моменты хорошей драки, когда красные пальцы слипаются друг с другом, но и в подсчитывании пачки денег было своё сладостное удовольствие.

– Сегодня ночью, Чарли, – сказал старший из братьев Шелби их дяде, пряча пересчитанные купюры в карман своего чёрного пальто. – Нужно будет перевезти эти ящики на склад у берега южного Ковентри сегодня ночью, тихо и незаметно. Понимаешь меня?

– Ты же не вздумал учить меня сплавлять контрабанду, Артур? – прохрипел Чарли Стронг с торчащей в уголке губ, дымящейся смятой самокруткой. – Я думал, «новые» дела у Томми теперь в приоритете.

– Верно. Но и о «старых» он не забывает.

Во время сумерек, когда иссиня-чёрное марево, в котором жил Бирмингем, густело и наливалось спелостью, костры на складе мистера Стронга выглядели по-особенному чарующе. Шагающий вечер заносил свои большие ладони над вихрящимися оранжевыми языками, заставлял огни танцевать, как своих марионеток. Именно в это время суток в дыму костров рождалось нечто мистическое. И сегодня дым был гуще обычного, поднимался выше крыш ровным столбом так, что при желании можно было увидеть, как эти призрачные серые столбы, имеющие чёткие очертания, упираются в небо.

Несколько парней шныряли туда-сюда от грузовика до открытых дверей склада, перетаскивали дребезжащие заколоченные ящики и получали от Артура матерные предостережения, мол, не приведи господь содержимое хоть одного из этих ящиков пострадает. Чарли взглянул вверх, на тянущиеся к небу столбы дыма, вынул сигарету изо рта и сказал, что ночь сегодня будет холодной. И он оказался прав, как никогда.

Со стороны конюшен послышались всполошённые кличи конюха. Кудрявый со всех ног мчался к Артуру и Чарли, скользя по грязи, едва сохраняя равновесие. А когда он, чуть не сбив с ног одного из грузчиков, подлетел к мужчинам и заговорил, даже не дав себе полминутки на отдышку, Артур и Чарли заметили, какими напуганными были его маленькие круглые глазки, вытаращенные на них так, словно он уносил ноги от самого дьявола.

– Чарли! Артур! Пойдёмте, пойдёмте скорее! Срочно! Плохо, плохо, плохо. Всё очень плохо! Нужно спешить, быстрее, быстрее! – испуганный лепет Кудрявого, кажется, душил его самого, не давал собраться с мыслями, чтобы всё объяснить.

– Спокойно, Кудрявый, угомонись, – Чарли с силой одёрнул конюха за плечо, пытаясь привести его в чувство. Он ненавидел, когда тот так делал. – Что случилось?

– Атлас... он там... Скорее идёмте, вы должны увидеть! – и весь блестящий от пота Кудрявый вырвался из-под руки мистера Стронга и рванул обратно, откуда нёсся, сломя голову.

Артур и Чарли переглянулись и побежали следом за до смерти напуганным конюхом.

А густой дым костров поднимался всё выше. Туда, где уже собирался дождь.

* * *

Дымок поднимался с поверхности ароматного жасминового зелёного чая, невероятно целебного, как утверждала миссис Эрл. Но Виктории, по правде говоря, было важно лишь то, чтобы он оказался вкусным. Она так давно не пила вкусного чая, её любимого – со смородиновыми ягодами. Миссис МакКаллен пристрастила её к этому дивному вкусу ещё давно, и с тех пор они с Генри пили исключительно чай со смородиной. Иногда, бывало, – с земляникой или шиповником.

Шоколадные конфеты в коробочке, что принесла сегодня Элли, лежали рядом с чашкой чая. Медсестра любезно подала их девушке, прежде чем пожелала ей приятного чаепития и убежала менять утки пациентам. От угощения миссис Эрл отказалась, сказала, боится испортить фигуру.

Коробочка сегодня уже была вскрыта, когда Элли перед уходом взяла из неё несколько конфет для мистера Рэнделла. Виктории осталась целая половина коробки, и, взглянув на сладости, она с усмешкой подумала, что не осилит всё это одна.

«Может быть, предложить вкусностей своей доблестной охране?» – задумалась Вик. Улыбнувшись этой мысли, она представила, как Финн и Исайя наверняка состроят из себя суровых чурбанов, которые «не едят сладкое», а на самом деле будут стоять перед ней и глотать слюни. Нет, сначала она сама распробует угощение, а там решит. Кто знает, может, ей так сильно понравится, что она слопает всё в одиночку!

Крышка коробки снята, в нос ударил приятный сладкий аромат шоколада, и казалось, одним лишь этим запахом можно наесться этого шоколада до отвала всех зубов. Виктория вспомнила, как в детстве и вправду верила, что, если переесть сладкого, её зубы отвалятся сами собой и не вырастут никогда. И если бы только это её останавливало! Маленькой Вики не хотелось остаться без зубов, но есть шоколад хотелось больше.

Чай скоро остынет. Пора была продегустировать угощение.

* * *

Артур и Чарли вбежали следом за Кудрявым в конюшню, откуда за версту можно было услышать разрушительные громыхающие звуки, и в следующую секунду они наконец-то увидели причину паники конюха.

Должно быть, подумал Артур, пока Кудрявый в ужасе улепётывал от того самого дьявола, которого, как они полагали, он встретил, этот дьявол вселился в Атласа. Деревянные стены конюшни дрожали под натиском истошного лошадиного ржания, такого оглушительного, что разрывал барабанные перепонки; гвозди скрипели, выпрыгивали из свистящих досок. Атлас носился вокруг столба, к которому был привязан, прыгал, бил копытами, поднимал в воздух пыль и сухую траву, а кричал так, словно был тяжело ранен, истекал кровью и вот-вот испустит дух.

– Я услышал, как он кричит, и побежал посмотреть. Он просто внезапно начал буйствовать, ни с того ни с сего, – пытался рассказать трясущийся Кудрявый, нервно перебегая с места на место. – Когда я забежал к нему, он уже перевернул тару с водой и стоял на задних ногах. Он выл, но не как конь, а как умирающий человек. Богом клянусь, я никогда такого не видел!

– Святая Мария... – прошептал остолбеневший Чарли, выронив сигарету под ноги. Он увидел глаза Атласа, и они были полностью чёрными.

Привязь у Атласа была прочная: металлические укрепления, оставшиеся со времён, когда конь не хотел мириться с пребыванием в конюшнях недругов своей хозяйки, не позволяли взбеленившемуся жеребцу вырваться. Но та сила, что двигала сейчас обезумевшим Атласом, была готова сравнять с землёй всё вокруг. Столб, к которому конь был привязан, накренился, треснул у основания, и Атлас тащил его всё сильнее, и всё громче кричал самым пронзительным воплем, какие не издаёт ни одно живое существо.

Атлас сейчас был точно бушующий огонь, пожар, охвативший этот небольшой сарайчик, а Артур, Чарли и Кудрявый – отчаявшиеся хозяева, желающие спасти своё имущество, подступающиеся к огню, но тут же отпрыгивающие назад подальше от вспышек пламени. Артур предпринял попытку подступиться к животному, но был отброшен в стену ударом копыта ещё более жестоко, чем раньше, в их предыдущие стычки. Шелби-старший едва успел скрестить руки над головой, предостерегая себя от тяжёлой травмы. Отлетев на груду сваленного хлама, Артур, матерясь, открыл глаза, посмотрел на коня, который с минуты на минуту всё здесь разнесёт, и подумал: сегодня они его уже не смогут удержать. Никто не сможет.

Артур, кряхтя и кашляя, пытался подняться на ноги. Кудрявый слёзно выл, в отчаянном бессилии глядя на Атласа, схватившись за голову и зовя бьющегося в истерике коня по имени в попытках пробиться к его разуму. А Чарли остолбеневши стоял, открыв рот и выкатив глаза, и жалел, что не помнит ни одной молитвы.

* * *

Шоколад оказался таким нежным и сладким, откушенный кусочек от конфеты за миг растаял на языке, а затем потёк по горлу, точно лечебная смазка, приятная, успокаивающая, запускающая мысли в полёт. Вкус молочного шоколада с вкраплениями ореховых ноток – прямиком из детства. Там ему и следовало оставаться.

Открытая коробка с вкусным угощением подпрыгнула на пошатнувшемся столе, когда Виктория Мартин резко согнулась над своими коленями, упёрлась рукой в стол, а затем соскользнула на пол, пытаясь ухватиться за воздух. Палата наполнилась удушливым кашлем, хрипами, задыхающимися вздохами. Издавая хлюпающие звуки, какие издаёт засорившаяся раковина, Виктория сидела на полу, держа своё тело на руках, которые наливались слабостью. В горле появилась какая-то заслонка, не пропускающая воздух. Виктория вдыхала, пыталась отыскать маленькую щель, через которую возьмёт себе хоть толику кислорода – именно столько, она думала, было нужно ей, чтобы громко позвать на помощь.

«Ничего не понимаю... – неслось бегущей строкой в сознании, угасающем, точно истлевший фитиль. – Я же... просто... съела шоколад. Шоко...»

То был вовсе не вкус детства. То был вкус реальной жизни, сперва сладкий, а затем, стоит только распробовать, – яд.

Кожа начала гореть, но внутри Виктория чувствовала пустоту и холод, щекочущий голые стены её внутренних комнат, в которых искрились и дымились лампочки. Изо рта лилась какая-то жидкость, Виктория не чувствовала её вкуса, не знала, что это. Пена? Рвота? А может, что-то иное? Что бы то ни было, это намочило ей подбородок и шею, стекло на больничную рубашку и оставило на груди пятно.

Виктория боролась с застилающей глаза тьмой полминуты, пока яд медленно расползался по её телу, но ей казалось, что она лежит и корчится в судорогах на полу, не в силах даже издать животного мычания и заявить «Я здесь, и мне плохо!», на протяжении всей своей жизни. Так долго, так неизмеримо долго... Неужели она пропустила свою выписку? И свой двадцать пятый день рождения? Она не увидела, как Атлас стал национальным чемпионом? А Томми Шелби? Его глаза по-прежнему голубые, а губы привычно припадают к сигарете?

Жёлто-голубое небо изрисовалось разноцветными нитями фейерверков. Торжественный марш барабанов напоминал зажёванную в патефоне пластинку. Вустерский ипподром гудел и заливался людскими криками: «Остановите девятый номер!». Беговые дорожки – бесконечные лабиринты, в которых Виктория Мартин застряла раз и навсегда, – вновь понеслись перед глазами. Атлас громко кричал, громче, чем кто-либо на этом празднично наряженном мероприятии. А прямо перед ними на беговой дорожке появился человек, и он взглянул на приближающуюся на полной скорости девушку. Виктория смотрела на него в ответ и не видела того морщинистого бледного лица, лишённого жизни ещё до того, как конь сбил мужчину. На неё смотрел её отец.

Аарон Мартин стоял ровно там же, где стоял незнакомец в тот роковой день, на нём была и его одежда. Его лицо было румяным, на нижней части лица медью отливала отросшая щетина, глаза смотрели на дочь с любовью и гордостью, как он обычно смотрел на неё во время уроков верховой езды. Его губы растянулись в доброй улыбке, все трибуны вдруг, будто бы по щелчку пальцев, стихли, и Аарон сказал в этой абсолютно разоружающей тишине:

– Вики, яблоки уже поспели. Пора их собрать.

И солнце опустилось к горизонту, искупав поле в алом свечении. И оглушительный выстрел поселил боль в девичьем сердце. И вороны вспорхнули к золотящимся облакам. И цокот копыт смешался с запахом сигаретного дыма.

Из маленькой сервизной чашки с поверхности зеленовато-жёлтого напитка ровно очерченным столбом поднимался горячий дымок. В нём всё и исчезло.

* * *

Томми смотрел на Генри, а Генри – на Томми. Сегодня они наконец-то расставили все точки над «i», и теперь каждый из них знал, чего хочет другой. Хотя, Генри не рискнул бы окончательно утверждать, что понимает намерения мистера Шелби: он не верил ему и уже даже не верил своим собственным ощущениям насчёт него.

– Дайте нам уехать, – сказал Генри, нахмурив лоб, в то время как его взгляд сделался умоляющим, словно он просил помилования.

– Полагаю, Генри, ты думаешь обо мне, как о каком-то рабовладельце, – ответил Томас с усмешкой, потушив скуренную по самый фильтр сигарету в пепельнице. – Я никого в плен не брал, никого насильно к столбам не привязываю, никого не держу. Я лишь оказываю помощь.

– Просто пообещайте, что дадите ей уехать, если она захочет, и не станете преследовать.

Было в этом мальчишке что-то, что Томаса восхищало. Упорство, которое покрывало трусость? Стремление защитить любимого человека от любых неприятностей? Та слепая и искренняя любовь, которую он испытывал к Виктории? Вероятно, всё это вместе. Генри МакКаллен – мальчик, выросший в заботе и ласке на ферме, вдалеке от грязи, которой полнится городская жизнь. Этому мальчику не выжить в суровых условиях уже запущенной игры, думал Томас, глядя в напористые зелёные глаза и думая над ответом, который должен дать. Он ничего не хотел отвечать.

Двери кабинета резко распахнулись, заставив не только Генри, но и Томми подпрыгнуть от неожиданности. На порог ввалился запыхавшийся Артур в грязном пиджаке, и по его лбу к носу тянулась дорожка крови.

– Томми, у чёртового ишака сорвало крышу! – тараторил запыхавшийся брат, шатающийся, как медведь, вставший на задние лапы. – Он нам там сейчас все склады Чарли разнесёт. Он так орёт, что у меня звон в ушах до сих пор, блядь, стоит! С ним даже Кудрявый не может справиться.

Услышав это, Томми быстро схватил с вешалки пальто. Генри тоже был обеспокоен поведением Атласа, поэтому выразил желание идти с братьями Шелби, но Томми приказал ему оставаться на рабочем месте. Зародившийся между ними спор прервал телефонный звонок.

Томми уже не знал, за что хвататься! Первая его мысль была проигнорировать звонок и скорее направиться к конюшне, где, по словам Артура, только-только угомонившийся жеребец вновь показывает зубы. Но что-то всё-таки заставило Томми быстро подскочить к телефонному аппарату и снять трубку. Он спешно ответил и начал слушать.

Прошло несколько секунд, прежде чем Томас перестал отвечать на уточняющие вопросы от абонента с того конца провода, и его лицо застыло в ужасе. Он не двигался несколько секунд, не моргал, просто смотрел в одну точку, и его губы медленно приоткрывались. Крепко прижимая трубку к уху, он поднял глаза и уставился на Генри.

Небо Бирмингема, точно лихой выстрел из револьвера, пронзило мучительное лошадиное ржание.