Ларри поправил бандану на лице и тяжко вздохнул. Его отец опять был весь в делах, командовал, где копать, что и куда тащить. Вокруг сновали люди, большинство из которых не говорили по-английски, а арабский маленький Ларри никогда не учил. А вот древнеегипетский знал: почти всю жизнь провёл на раскопках, среди книг с иероглифами. Так что учил язык наравне с английским. Но, честно, лучше бы арабский, а то совсем не с кем поговорить.

Вдалеке послышался нарастающий гул. Буря. Ларри побежал к отцу.

— Иди в машину, — сказал ему тот.

— Но!..

— Иди!

И Ларри ничего больше не оставалось. Он пробирался по песку, как вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног, и в следующую секунду уже лежал в тайном месте, куда еле проникал свет из образовавшейся дыры.

— Пап! — позвал он, а сам уже не мог отвести взгляд от золотой пластины в стене и трёх саркофагов. Не это ли его отец искал?

Вскоре в гробнице появились люди. Все обрадовались и тут же развили бурную деятельность. И только один араб сказал: это начало конца. Но разве кто-нибудь его слышал?

Они нашли очередную мумию. И ничего странного не происходит.

***

Пластина — отец назвал её скрижалью — появляется у Ларри во снах. Под голос араба и его мрачное предсказание. Мальчик словно ждёт чего-то. Но мумии развезены в музеи вместе со всеми найденными сокровищами, а отец тянет его на очередные раскопки. Только Ларри это всё больше неинтересно, он словно остался в той гробнице, завороженный скрижалью.

Они находят очередные сокровища, но Ларри едва ли их видит. В конце концов, ничего странного не происходит.

***

Ларри устраивается ночным сторожем в музей, едва слышит, что скрижаль там. Он просто знает, что должен быть рядом. Ему двадцать, но воспоминания с тех раскопок свежи, словно всё было вчера. Голос араба звучит в ушах зловещим предзнаменованием. И Ларри не ошибается.

Ожившие экспонаты повергают в шок и ужас, но за несколько дней они уже привыкли быть живыми, и теперь учат быть живым Ларри. Рузвельт отводит его в египетский зал: и, конечно же, оказывается, что всё дело в той скрижали. А на саркофаге лежит тяжелая плита, чтобы обитатель не выбрался.

Ладно, говорит себе Ларри, могло быть и хуже. К пятой ночи он и вовсе считает, что ничего странного не происходит.

***

Когда в музее устанавливаются определенные правила, у Ларри образовывается даже немного свободного времени. Конечно же, он идёт в египетский зал.

— Почему ты злой? — спрашивает он больше у себя, чем у трясущегося саркофага.

Внезапно всё стихает. Существо больше не пытается выбраться, и Ларри внезапно понимает, что это его слова оказали такое воздействие. Он неуверенно подходит ближе.

— Ты меня понимаешь? — спрашивает он.

— Да, — следует приглушенный ответ. — Я учил английский.

Ответ поражает и путает мысли. Ларри в растерянности и не знает, как ему поступить.

— Почему ты хочешь всех поработить? — не придумывает он ничего лучше.

— Я не хочу, — тяжело вздыхает человек внутри. — Я просто хочу выбраться, вдохнуть свежего воздуха и увидеть звёзды.

— И никого не убьешь? — не верит Ларри.

— Никого, — отвечает голос.

Ларри думает, что шел к этому моменту всю свою жизнь. Он решительно отодвигает пластину и отщелкивает замки на саркофаге. Человек внутри сам поднимает крышку. Он замотан в бинты, из которых поспешно начинает выбираться. Когда бинты спадают, и Ларри видит его лицо, у него перехватывает дыхание. Фараон примерно его возраста, красивый и очень живой. С первого взгляда видно, что он живее остальных экспонатов.

Ларри помогает ему выбраться, найти одежду и ведёт на улицу. Обитатели музея в ужасе расступаются, но Ларри ободряюще улыбается им. На свежем воздухе Акменра, как представился фараон, глубоко вдыхает и выдыхает несколько раз, прежде чем повернуться к Ларри и сказать:

— Спасибо, Хранитель Бруклина, ты спас мою жизнь.

Ларри улыбается и обещает себе, что покажет фараону Нью-Йорк, отведет его в кофейню за углом, в кино, к себе домой. Ларри кажется, он знал, чем всё закончится, всю свою жизнь. В конце концов, в этом нет ничего странного.