Говорят, дом там, где твоё сердце.

Акменра нравился Египет. Он любил обжигающие лучи солнца, пустынные ветры, непостоянный песок, покрывающий все поверхности. Любил дворцовые залы, колонны, в тени которых можно было спрятаться от любопытных глаз. Ему нравилось возвращаться домой после долгого отсутствия.

Но время шло. И он оказался заточён в гробнице со своими родителями почти на четыре тысячи лет. Гробница никогда не ощущалась домом. Мрачная, тёмная и абсолютно бессмысленная. Акменра был уверен: не будь магии скрижали, он бы сошёл с ума. К счастью, память оказалась благосклонна к нему, долгие годы затёрлись, превратившись в этой памяти в несколько длинных ночей, столь же пустых и бессмысленных, как и его жизнь в тот период.

Домом ему не смог стать и Кембридж. Да, Акменра наконец-то был предоставлен самому себе, вокруг были знания, к которым он легко получил доступ, а ночной охранник был достаточно суеверным, чтобы не лезть к нему лишний раз. Но одиночество, как оказалось, ничуть не лучше. Стены давили на него не хуже гробницы, а тоска по утерянному дому разгоралась только сильнее.

Именно тогда он и понял, как важен дом. Место, куда ты можешь вернуться, где тебя точно ждут. Только тогда вещи обретают смысл. Ночь за ночью он заставлял себя читать книги, учить язык, узнавать культуру. Но иногда ему казалось, что всё это бессмысленно. В такие ночи он слонялся по коридорам музея или устраивался в каком-нибудь тёмном углу и не делал ни-че-го.

В первые пару ночей в Нью-Йоркском музее (хотя тогда, конечно, он не знал, что это было за место и где находилось) Акменра не боялся. Он понял, что его перевезли, но думал, что через пару дней выпустят, когда охранник поймёт, что он безопасен. Но его так и не выпустили.

Наверное, тогда Акменра познал ужас. Он не боялся, когда Камунра убил его, просто не успел, прежде чем сердце остановилось. Он не боялся в гробнице: он был не один, да и было скорее скучно, чем страшно. Но теперь он был заперт, бессмысленно кричал и не мог выбраться. Он чувствовал, как остатки воздуха покидают саркофаг из года в год, и ждал, когда уже не проснётся.

Вновь чувство, что он дома, появилось через несколько месяцев после того, как Ларри его освободил. Оно навязчиво поселилось в душе, и как бы Ак ни отгонял его — возвращалось. Ак боялся привязываться. В любой момент он мог вновь очнуться в запертом саркофаге в сотнях миль от Ларри и музея.

Ларри поддерживал его. Держал за руки и целовал в висок, когда хотел успокоить. Они сошлись быстро и естественно, словно с самого начала знали, чем всё закончится. Поэтому Ак не сразу понял: домом он считает не музей.

Только когда Ларри привёл его к себе, и Ак обнаружил, что ему так же хорошо и комфортно, как и в музее, как было когда-то в Египте. И дело было не в месте. Задохнувшись от нахлынувших эмоций, Ак осознал одну простую вещь.

Дом там, где твоё сердце. Домом Акменра стал Ларри.