Когда все остальное потеряно, все же остается еще будущее. © Кристиан Нестел Боуви

      Неделя. Ровно семь дней. Сто шестьдесят восемь часов. Именно столько времени прошло с тех пор, как я потеряла все. Или нет, не все — отец сказал, у нас еще есть будущее, за которое нужно бороться. Он заявил, что я и Сэм — все, для чего он старается, и со временем мы это поймем.

      Сестра быстро оправилась от потери матери. Она плакала всего раз — еще там, в машине, когда отец вез нас в загородный дом, чтобы укрыться от катастрофы, заполонившей уже несколько городов.

      На кордоне мы действовали быстро, хоть будто бы и пребывали в трансе после всего случившегося. У черты города уже стояло высокое заграждение, когда мы добрались до назначенного места. Ближе к центральной дороге было полно полиции и военных, но тот участок, через который мы собирались покинуть город, охраняли лишь несколько человек — знакомые отца, с которыми он заранее договорился об этой встрече. Наверное, кто-то из них порядком задолжал ему во время службы, раз нас пропустили за барьер и позволили уйти почти без вопросов. Папины сослуживцы проверили нас и спросили лишь о том, с кем мы контактировали последние двое суток и не было ли симптомов у кого-то из нас. Их не было, а на контакт с другими выходила лишь Сэм — в школе, о чем мы умолчали. Они нам выдали машину и дополнительную спецодежду. О еде и воде, к счастью, позаботились мы сами.

      Со слов военных мы наконец-то узнали хоть что-то существенное о болезни. Вирус передавался не по воздуху, как нам сообщали ранее, но каким именно путем — еще не было установлено. Ясно лишь то, что при близком взаимодействии с зараженными человек начинает испытывать те же симптомы уже через двадцать четыре часа, а в течение двух-трех следующих дней погибает. Лекарства нет.

      Когда мы приехали домой, я старалась утешить сестру. Все, лишь бы не думать о случившемся самой. Не думать о том, что мама пожертвовала собой, чтобы спасти нас. Даже будучи не в здравом уме, она как-то поняла, что нам нужно уехать, а бросить ее будет не по силам. Каждый день, несмотря на собственную боль, я утешала Сэм — но оказалось, ей это вовсе не нужно.

      — Рен, она все равно умерла бы, — сказала Сэмми, когда в очередной раз я пришла к ней в комнату, чтобы спросить, как дела.

      В устах младшей сестры это звучало невероятно. Немыслимо. Так не должно было быть, но, оказалось, в некоторых вещах в свои годы Сэм понимала больше, чем я.

      — Как ты можешь так говорить?

      Она повернулась в мою сторону и уставилась жестким взглядом.

      — Как я могу? — громко спросила она. — Может, вспомнишь, что тебя не было с нами, когда она умирала? Тебя не было, когда ей с каждой неделей становилось хуже! Ты не убирала за ней, не носила ей еду, не смотрела на то, как меняется ее лицо, и она перестает узнавать нас! Тебя просто не было там!

      Эти слова она почти выкрикивала мне в лицо, но злиться я не имела права — ведь они являлись чистой правдой. И оправданий у меня не было. Я уехала много лет назад и с тех пор больше звонила, чем виделась с семьей. Можно было оправдать себя перед самой собой — но не перед ними.

      В шестнадцать лет я думала, что больше не могу жить в одном доме с отцом. Старые обиды за утерянное детство подавляли желание быть с родными. В молодости папа все свое время уделял службе, был буквально помешан на ней. Когда же у него оставалось немного времени на семью, он только и делал, что сетовал на войны, которые, по его словам, скоро обязательно начнутся.

      Он хотел, чтобы я была готова, но к чему именно — неизвестно. В свои отпускные отец утаскивал меня с дополнительных занятий по литературе, которые были мне так любимы, и водил в тир. В выходные — на охоту. Множество раз брал с собой на работу, где проводил экскурсии и учил водить. Я надеялась, он не посмеет забирать меня прямо с урока, ведь это же учеба. В итоге каждый раз вместо моря впечатлений от новой книги, которую просто так не найдешь в школьной библиотеке, я оставалась с гулом в ушах от выстрелов и болью в плече от отдачи.

      Отец был одержим желанием сделать меня такой же, как и он сам, хоть я и не знала, зачем. Хотел, чтобы вместо желанного колледжа и занятий литературой я пошла в армию. Я не была послушным ребенком и не любила, когда все решали за меня, как и многие другие подростки. Мама помогла с деньгами, поддержала меня, когда я решила уйти из дома, чтобы заниматься тем, чего жаждала весь школьный период — журналистикой. Я выбрала колледж в другом городе и устроилась в местном общежитии, где и встретила свое будущее.

      Оно заключалось лишь в одном имени. Доусон.

      Все было, как не в самой оригинальной мелодраме. Он — старшекурсник, который помогал мне разобраться с планом занятий и проводил экскурсию по кампусу. В первый же день знакомства он провожал меня до общежития, задавал вопросы и очень внимательно слушал все, что я отвечала. Доусон умел слушать, как никто другой.

      С волнением в голосе он делал мне комплименты, галантно, хоть и немного неловко, открывал дверь в кабинет и приносил цветы. В отличие от своих сверстников, что то и дело пытались затащить меня в постель и звали на тусовки, он был ненавязчив и скромен, будто бы боялся спугнуть меня неловким движением или словом. Его выбор цветов удивлял меня. Это всегда были ландыши.

      — Не нравятся?

      — Нет, очень нравятся, просто необычный выбор, — отвечала я каждый раз, прижимая к себе букет.

      Доусон ответил, почему именно эти цветы, лишь накануне свадьбы. Спустя полтора года после знакомства, весной, мы обручились, и он вновь подарил мне их.

      — И все же? — не надеясь на ответ, спросила я в тот день.

      Доусон усмехнулся и покачал головой, задумчиво потирая подбородок. Взял меня за руку и ответил:

      — В древней Германии эти цветы были посвящены богине восходящего солнца и предвестнице весны — Остаре. С приходом весны молодые люди украшали себя ландышами, потому что они считались залогом любви.

      Сказал бы это кто-то другой, и слова показались бы мне чересчур вычурными и неискренними. Доусон умел делать романтичные поступки и говорить подобные вещи так, чтобы они не казались чем-то избитым или неестественным. Его неловкие ухаживания понравились мне именно своей чистосердечностью.

      — Ирена, спускайся на кухню! — снизу послышался голос отца, выдернув меня из воспоминаний.

      Я не сдвинулась с места и так и продолжила сидеть на кровати. Уже несколько дней еда не лезла в горло, да и ради чего? Пощупав безжизненный, как казалось, живот, я снова зажмурилась, пытаясь дать волю эмоциям.

      Там, в комнате матери, смотря на ее будто бы спящее тело, я словно потеряла себя — во мне что-то надорвалось. Доусон и мама были теми, о ком я бы никогда не подумала, что потеряю. И хотя о болезни матери я знала давно, смириться с этим не получалось. Пожалуй, Сэмми права — я слишком давно не появлялась в их доме, потому и помнила мать исключительно здоровой и жизнерадостной. Сестра же так не убивалась, ведь она давно была готова к прощанию. Каждый день она видела, как призрачная злодейка-болезнь кусочек за кусочком отбирает у мамы жизнь.

      В тот день, когда ее не стало, я сидела на ковре, смотря пустым взглядом на отца, Сэм и труп матери, не в силах принять и осознать случившееся, а на светлых колготках растекалось темное пятно крови. Уже тогда я знала, что вскоре произойдет. Снова.

      Мы с Доусоном мечтали о ребенке долгое время. Пережили два года безуспешных попыток после первого выкидыша, но в конце концов многократные посещения докторов оправдали себя. Мы были безумно счастливы и готовились к столь желанному пополнению. Сейчас Доусон вновь был бы ужасно огорчен, но, несмотря на собственную боль, поддержал бы меня. Наверное, это меня в нем и зацепило тогда, несколько лет назад. Он был таким человеком, который всегда ценил других не меньше, чем свои желания. Чего явно всегда не хватало мне. Только с мужем я стала лучшей версией себя самой.

      В комнату вошла Сэм.

      — Рен, тебе нужно поесть, — тихо сказала она, прикрыв за собой дверь. — Прости меня за те слова. Я знаю, ты не виновата в том, что так редко навещала нас.

      Я оторвала взгляд от пола и посмотрела на нее. В глазах сестры читалось явное сожаление.

      — Нет, виновата. Я могла…

      — Не могла. Вы с Доусоном единственные зарабатывали деньги на ее лечение. Пенсии папы ни за что бы не хватило на нас всех. Я это понимаю, — она помялась, опустив взгляд. — Просто… Столько всего произошло. Я разозлилась, а сорвала эту злость на тебе.

      — Я тебя не виню, Сэмми, — ответила я.

      Сестра подошла ко мне и села рядом, обхватив двумя руками, как в детстве.

      — Ты хочешь вернуться? К себе домой? — спросила она.

      Прошло несколько секунд, прежде чем я ответила.

      — Я хотела бы, но ты же знаешь, сейчас это невозможно. И я... я не знаю, жив ли Доусон. — Слова дались мне с трудом.

      — Но ты и не знаешь, мертв ли он, — Сэм отстранилась и положила свою руку на мою. — Ты не знаешь этого точно. Если захочешь уехать, пожалуйста, возьми меня с собой. Я уже не маленькая.

      — Посмотрим, — соврала я.

      Сил спорить и объяснять, как это опасно, не было. Да и я знала, что отец ни за что не отпустит ни одну из нас.

      — Девочки, я настроил телевизор! — послышался его голос из кухни. — Идите быстрее!

      На мгновение наши взгляды с Сэм встретились, и мы поднялись с кровати. Внизу, хоть и с помехами, раздавался голос диктора. Приближаясь к кухне, я слышала его слова все четче:

      — Внимание! К вам обращается начальник спецслужбы обороны и безопасности населения Джордж Уилсон Леман. В вашем городе объявлен карантин в связи со вспышками заражения людей. В данный момент принимаются меры для локализации заражения и предотвращения эпидемии.

      Отец горько усмехнулся. Судя по всему, это сообщение крутили по всем каналам на повторе уже несколько дней.

      — Прослушайте порядок проведения и меры безопасности. Исключите пребывание на открытой местности. Исключите взаимодействие с населением. Используйте защитные маски при контакте с другими людьми. Ни в коем случае не прикасайтесь и не приближайтесь к зараженным. Употребляйте только проверенную еду и воду. При появлении первых признаков заболевания обратитесь к медработникам или ждите помощи в доме при карантине. Вы прослушали сообщение начальника спецслужбы обороны и безопасности населения Джорджа Уилсона Лемана.

      Через несколько секунд сообщение началось заново. Папа выключил телевизор и повернулся к нам:

      — Здесь только это сообщение. По всем каналам одно и то же.

      — Это навсегда? — взволнованно спросила Сэм.

      Отец печально на нее взглянул, но промолчал, а я не знала, что ответить. Если бы только можно было сказать «нет»… Но это было бы ложью. Несколько городов пали под натиском неизвестной неизлечимой болезни. Разве такое исправишь? Разве может все вернуться на свои места, как было?

      — Принимайтесь за обед, — глухо сказал отец, садясь за стол. — Я должен отлучиться сегодня на пару часов. Надеюсь, вам не взбредет в голову наделать глупостей.

      Именно этих слов я ждала всю неделю. Отец уезжает. Всего лишь пара часов — но решат они многое. Мысли закопошились в голове, словно ища выход наружу. Вот он — мой шанс попытаться разобраться в ситуации. Но на всякий случай нужно было прощупать почву.

      — Я могу чем-то помочь?

      — Ты могла бы, но лучше останься с Сэм, — ответил он, раскладывая еду по тарелкам. — Слишком рано полагать, что здесь мы в полной безопасности.

      Я села за стол и взяла вилку. От планов на ближайшие часы я немного воспрянула духом и даже неспешно принялась за суп, который Сэм приготовила из того, что быстрее всего испортится.

      — Куда ты пойдешь, пап? — спросила Сэмми.

      — В часе езды отсюда была военная база. Хочу проверить ее, разузнать, есть ли там кто-то, и если нет — поискать припасы. И по пути заехать кое-куда. Здесь не так уж много людей, возможно, склады и лавки еще не разграбили, — сказал отец и нахмурился. Я сразу поняла, в чем дело.

      Люди и правда исчезали — заболевали и умирали. Целыми семьями, организациями и поселениями. Хоть сорок восемь часов и звучат долго, но за неделю наш маленький дачный городок почти опустел, а ведь тут было и без того мало жителей.

      — Закройте двери и никого не впускайте, пока я не вернусь, — проинструктировал отец перед тем, как отправиться в путь. Он взял машину, поэтому времени у меня было совсем немного.

      Я пошла в комнату сразу после того, как за ним захлопнулась дверь. Сэм запирала замки, пока мои руки обследовали папин рабочий стол. Я нашла все, что было нужно: костюм, маску и простенький служебный пистолет. На всякий случай. В последнее время из-за паранойи отца все оружие в доме держалось заряженным, но я все же перепроверила обойму. Выйти надо было незаметно, чтобы Сэм не вздумала напроситься со мной, но как только я спустилась вниз, в спину прозвучал голос:

      — Ты что, куда-то уходишь?

      Я медленно обернулась и как ни в чем не бывало ответила:

      — Хотела проверить гараж. Вдруг папа забыл закрыть его.

      — Можно мне с тобой?

      Так я и знала. И хотя я не хотела врать Сэм, но и подвергать ее такой опасности тоже не смела. Болезнь — не уличный хулиган, который нападет на одного, но не тронет двоих. Она поглотила несколько городов, но сестру я ей не отдам. Рисковать собой — одно, но рисковать кем-то другим в мои планы не входило.

      — Я ненадолго, Сэмми. Можешь пока почитать или посмотреть что-нибудь.

      — Зачем тебе сумка, если ты всего лишь идешь в гараж?

      Дерьмо. Об этом я совсем не подумала.

      — Пожалуйста, Рен, хватит врать мне, — Сэм сложила руки на груди. — Сначала отец собирается «кое-куда», затем ты. Мне до конца жизни сидеть в неведении и ждать вас?

      — Сэм…

      — Раньше мы никогда друг другу не врали, — продолжила она. — Что с нами случилось? Ты можешь скрыть что-то от отца, но от меня не нужно.

      Я задумалась. Сэм в какой-то мере права. Отец поехал за оружием — но я догадывалась об этом лишь потому, что хорошо знала его. В отличие от сестры, от которой он почему-то решил это скрыть. Если я тоже продолжу лгать ей, это будет слишком.

      — Мне нужно сходить в аптеку, посмотреть кое-что. Я правда сразу же вернусь обратно.

      Мы с отцом видели, что аптека в двух кварталах отсюда уже давно разграблена, но я почти не соврала. Место, которое я собиралась посетить, было рядом с ней.

      — Но папа сказал…

      Я подошла к Сэм и взяла ее за руку.

      — Не говори ему. Он не поймет. Мне нужен тест на беременность, Сэмми. Я не смогу успокоиться, если не узнаю.

      Сэм, недолго думая, все же кивнула и пообещала молчать.

      Открыв все три замка, я вышла наружу. В лицо дунул прохладный свежий ветер. Воздух пах только что прошедшим дождем и сырой землей, и возникло чувство, будто бы я не выходила из дома целую вечность.

      Хотя улица и была безлюдной, выглядела она слишком спокойно и обычно. Никаких признаков эпидемии, никаких признаков всеобщей трагедии. Казалось бы, мне ничего не стоит прямо сейчас сесть в автомобиль и уехать домой, к Доусону.

      Я содрогнулась. Доусона больше нет. И дома тоже.

      Зато где-то в отдаленном углу моей души все еще теплилась надежда, что частичка Доусона во мне жива. Наш ребенок. И хотя надежда была мизерной, она, словно пятно на идеально чистом столе, не давала мне покоя.

      Сжав пистолет в кармане, я тихо, хоть и спеша, побрела в сторону дачи своей бывшей подруги. Аптека, что находилась рядом, возможно, и опустела, но вряд ли кто-то додумался влезть на тот довольно скромный по современным меркам участок.

      Дженис — так звали мою подругу — всегда была неисправимой тусовщицей. Жила одним днем, делала все, чего хотелось, и никогда не лезла за словом в карман. Мы познакомились здесь — за городом — будучи детьми. С первого совместного безрассудства, на которые та всегда меня подбивала, стали лучшими подругами. Я жаловалась на приобретенного для сестры хомяка — в тот день он сгрыз мои наушники, а Дженис предложила его побрить, как только родители уйдут за порог. Как мы тогда смеялись над его лысой тушкой, хотя и влетело нам здорово.

      Когда настало время выбирать будущее — именно Дженис, зная о моих проблемах с отцом и любви к журналистике, предложила вместе уехать в другой город и поступить в колледж. Ее привлекала жизнь без контроля родителей и новые знакомства, а меня — любимое занятие.

      До учебы нас связывали общие интересы и безрассудства, но в дальнейшем эта связь обернулась боком. В то время, как я начала встречаться с Доусоном, Дженис предпочла спокойствию и учебе вечеринки и пьянки. Иногда ей удавалось подбить меня пойти с ней, а по итогу я возвращалась домой одна, а она — с очередным парнем, надеясь на будущее с ним. Такие поиски «истинной» любви редко выливались во что-то серьезное, и в конце концов все заканчивалось тем, с чего начиналось. Мы оказывались в аптечном пункте, где она пачками скупала тесты на беременность и жаловалась на очередного бросившего ее парня.

      Такая непринужденность вызывала неодобрение других ее подруг, но подобное случалось и в школе. Я ее не винила — мы были вместе с детства, и с самого начала дружбы Дженис была из тех людей, что сначала сделают, а лишь потом подумают. Переубеждать ее смысла не было, поэтому я просто старалась быть неплохой подругой.

      К сожалению, как это часто бывает, после колледжа наши с Дженис пути разошлись. Я вышла замуж, она же бросила учебу из-за внеплановой беременности и вернулась назад, в родной город, а затем и вовсе переехала в загородный дом вместе с ребенком. Порой я ей даже завидовала — хотя ей не удалось найти вторую половинку, у нее родилась прекрасная дочь. Но попыток она не забросила — я точно это знала, поскольку раз в несколько месяцев она все так же звонила мне, рассказывая о новых неудачных отношениях. Как случилось и пару недель назад.

      Она позвонила и сообщила, что покидает дом и отправляется в другую страну, куда уже давненько звал ее один из друзей по переписке. Она сказала: «Раз уж у меня не вышло попытать счастья здесь, хочу начать все с чистого листа на новом месте. Там нам будет хорошо».

      Но самое главное в том разговоре было то, что подбило ее на столь скорый отъезд. Она бежала от очередного неудавшегося романа. Хоть я и слушала вполуха, те слова пульсировали в моей голове и сейчас: «Лишь бы опять не беременность. Сегодня куплю тесты, а затем — сразу в новую жизнь», — сказала она тогда и пьяно хихикнула.

      Тесты. Вот, что мне нужно. Раз в момент звонка она все еще была дома, то и они должны были быть где-то рядом. Дженис никогда не знала меры и не верила с первого раза, а потому покупала их десятками, хотя большинство не использовала и забывала. После мы всегда находили их в разных частях дома, над чем я частенько посмеивалась. А ведь забавно — все говорили ей, что беспорядочные связи до добра не доведут, а теперь, выходит, именно это и спасло ее от того ада, в котором застряли мы.

      Где-то вдалеке каркнула ворона, и я снова обратила внимание на дорогу. Чем дальше я шла, тем тревожнее становилось; тишина казалась более гнетущей, а безлюдные закоулки выглядели устрашающе. Кроме редкого крика птиц, взлетающих с деревьев, не было слышно ничего.

      Наконец, за старой аптекой, которая и впрямь оказалась опустошенной, показался блекло-голубой дом с огромным крыльцом и слегка покривившимся забором. Я отворила калитку без особых усилий и нащупала запасной ключ под крыльцом. За все эти годы будто бы ничего не изменилось.

      Пришлось немного повозиться с ключом, чтобы отпереть дверь, но в конце концов попытки увенчались успехом. Войдя в гостиную, я бросила взгляд на старый потертый диван расцветки под леопарда. Сколько же времени мы с Дженис здесь провели, пересматривая любимые фильмы ужасов. Но сейчас этот пустой безжизненный дом казался куда страшнее любого из них.

      Все было таким блеклым и неярким, что казалось спящим. Таким же спящим, как мама в тот день. И, хоть трупов ни в одной комнате я не нашла, все это место казалось мертвым, убитым. Пару раз я даже словила себя на мысли, что если бы прямо у дивана лежало чье-то разлагающееся тело — мне стало бы спокойнее, ведь тогда было бы ясно, от чего мне так жутко.

      Стараясь больше не думать об этом, я поторопилась в комнату Дженис, что находилась на втором этаже. Каждая ступенька отзывалась скрипом, а за стенами надрывно звучал вой ветра. Закончить бы побыстрее и убраться отсюда.

      Я вошла в комнату и подняла матрас высокой кровати, на которой мы с подругой проводили долгие ночи, обсуждая все на свете и делясь секретами. Это было тем самым местом, где Дженис обычно складировала свои запасы. Бинго. Пачка тестов в целлофановом пакете. Сроки годности еще не вышли, и я вполне могла воспользоваться ими через пару недель. Подняв пакет трясущимися руками, я почти бегом метнулась обратно по лестнице и в последний раз обернулась, окинув взглядом некогда столь знакомое место.

      В самом углу я заметила икону. В свое время родители Дженис ставили их повсюду. Ума не приложу, что могло побудить ее оставить хоть одну для себя. Понимание того, что живет как-то неправильно? Возможно, в трудные минуты она извинялась перед святым ликом? Теперь уже не узнать.

      Я еще с тех пор считала веру в Господа некими причудами людей — пусть верят, во что хотят, если это не касается меня. Даже если это Дженис. Но сейчас, в этом пустом доме, святой смотрел на меня всезнающим взглядом и как будто с укором. Где же все они были, когда это место превратилось в массовое захоронение? Они никогда не были с нами. Точно не сейчас. Точно не со мной. Я бросила иконе грубое «чего смотришь?», что под маской превратилось в шипение, и опустила ее лицом вниз. Никакой святой образ не посмеет меня упрекать.

      Я схватилась за ручку двери, но повернуть ее мне не дали странные звуки.

      Шорох глухих шагов по старой скрипучей лестнице и хриплые вздохи. Я замерла на месте и почти перестала дышать. Звук становился все ближе и ближе, и мне с трудом удалось заставить себя посмотреть в глазок. По спине прошел холодок.

      За дверью стояла женщина примерно моих лет. Не знаю, как я это определила, ведь все ее лицо и шею покрывала корка засохшей крови. Она не пыталась открыть дверь или что-либо предпринять — просто стояла там, смотрела будто бы насквозь и тяжело дышала.

      Я поправила маску на лице и, не выдержав, спросила из-за двери:

      — Вам помочь?

      Взгляд женщины чуть сконцентрировался, и она повернулась в мою сторону. Помимо крови на лице и одежде было в ней что-то еще… Светлые мутные глаза, странная одышка. Внезапно до меня дошло — эта женщина заражена. И уже давно.

      В этот момент ее лицо исказилось, и она, словно сорвавшаяся с цепи собака, начала с силой долбить в дверь кулаками. Отшатнувшись, я чуть не споткнулась о коврик, но все же удержалась на ногах.

      Твою мать. Вот и предлагай людям помощь.