Если бы тебя попросили назвать книгу, в которой рассказывается про твою жизнь, то ты бы назвал её «Как я всё это, блядь, возненавидел», потому что другие слова тут совершенно не подходят. Каждое твоё действие, каждый поступок других людей, все они всегда приводят к тому, что ты всё сильнее и сильнее проникаешься блядской ненавистью. К себе и к людям соответственно.
Ты задумчиво тушишь о себя спички и сигареты Дейва, прячешь взгляд от его вопросов о том, как себя чувствуешь, кричишь на него, когда он задаёт их снова, и чувствуешь себя от этого только хуже.
Ты ненавидишь себя.
Ненавидишь себя.
Ненавидишь.
Ты утыкаешься Дейву носом в колени и плачешь, и это страшно, и это неловко, тебе-то нормально, а вот Дейв ощутимо напрягается, и от этого ты становишься только большим мудаком, и он гладит тебя по голове, по рогам, по шее, не зная как успокоить, а ты не знаешь, как тебя можно успокоить — только мечом зарубить, наверное.
Дейв хороший — правда хороший, единственное светлое, что осталось в твоей жизни (Канайя ушла к его сестре, а Гамзи в конец ебанулся), и ты просто хочешь заставить себя молча его любить, не «шквариться», как он говорит, но ты такой ничтожный мудак.
Ты списываешься с самим собой из прошлого — он желает тебе скорой смерти и ты смеёшься, смеёшься, смеёшься до тех пор пока не взорвётся твоя голова. Голова, правда, взрывается только мигренью.
На самом деле, ты не уверен, что Дейв тебя любит. Может быть, ему просто нравится выслушивать твоё нытьё, собирать компромат и заниматься межвидовым сексом, после которого ты каждый раз плачешь от того, как сильно любишь Дейва, но Дейв только говорит пару успокаивающих слов, а потом отворачивается и засыпает, а тебе убираться на полу и куда-то девать ведро. Ты всё равно спишь в воставанне вместо его кровати.
Ты жмуришься. Медленно выдыхаешь.
Тебя к стене прибивает Роуз, держит спицу у твоей шеи, и ты сглатываешь.
— Каркат Вантас, — говорит она, сурово нахмурившись, — Какого чёрта ты сделал с моим братом?
— Что? — у тебя даже голос повысить не получается, особенно тогда, когда острие упирается прямо в кожу. Ох, блядь, блядь, кажется, ты чувствуешь, как выступила кровь.
— Слушай, Каркат, — говорит она с улыбкой, от которой у тебя холодеет кровь, — Я действительно склонна полагать, что термин «личная жизнь» подразумевает между собой жизнь именно глубоко личную, происходящую добровольно и осознанно между определённым числом осознающих её важность индивидуумов, вмешиваться в которую никто посторонний права не имеет. Однако, — тут нажим на иглу становится едва ли, но сильнее, от чего у тебя перехватывает дыхание, — Как ты мог понять, я вполне могу поступиться своими принципами, если дело доходит до моей семьи. А Дейв, сколь бы это ни было неочевидно, к ней относится, и, поверь мне, если ты продолжишь осуществлять свои извращённо-псевдоматримониальные планы на моего, уж позволь, брата, то я лично заставлю тебя пожалеть, что эта новая Вселенная была создана, а её замысловатые механизмы каким-то непостижимым образом свели вас в одной галактике. Скорее всего, мой милый друг, я начну с того, что разбужу в себе похороненного эволюцией и гуманизмом варвара и обращусь к мрачному наследию своего народа. Сперва я загоню тебе по одной иголке под когти за каждую проронённую чёртовым Страйдером фразу о том, как он волнуется за свои чёртовы отношения, а их, будь уверен, было столь много, что я потеряла им счёт. К сожалению, я не располагаю должными знаниями о вашей анатомии и не знаю, достаточно ли нечто подобное болезненно для вашей расы, так что иглы, я думаю, будут раскалёнными… В любом, случае, соизволь объяснить, в чём ваша проблема? Дейв отчаянно мне ничего не говорит, а я очень не люблю оставаться… в неведенье, Каркат. Очень.
Ты совсем ничего не понимаешь, но тихо скулишь:
— Он волнуется за наши отношения?
Роуз смотрит на тебя непроницаемо, давление на шею вновь усиливается и тебе на мгновение страшно, но потом она убирает спицу, извлекая из кармана пластырь. Зачем ей пластырь в кармане? — Ох, точно, Канайя.
— Ты идиот, Каркат. Полный идиот, — Роуз заклеивает ею же сделанную рану и устало трет переносицу, — Просто… постарайся перестать уделять все внимание своим страданиям, которые, по ощущениям, не преисполнены никакого смысла, и направь свой взор на Дейва. Ты встречаешься с ним, а не со своим злобным допельгангером.
Каблуки Роуз стучат звонко и возмущенно, когда она уходит.
Ты будишь Дейва с утра тем, что забираешься к нему под одеяло и крепко обнимаешь, и он со сна ленивый и мягкий, и даже улыбается, когда ты начинаешь ворчать о том, какие человеческие кровати неудобные.
Ты настойчиво игнорируешь желание снова что-то с собой сделать, взамен этого стягивая с Дейва очки, и он быстро промаргивается, но смотрит на тебя, и этот взгляд чуть испуганный, но даже за нервами и усталостью ты видишь море нежности, и от этого внутри тебя что-то плавится.
Дейв утыкается носом в твою макушку, когда ты снова его обнимаешь, и тихо шепчет:
— Люблю тебя, чувак.
Впервые.
Ох.
…В конце концов, вместо того, чтобы пялиться на свою кровь, можно смотреть в его глаза. Смысла в этом точно больше.