Первое, что я сделал в сознательной жизни, а именно, на семнадцатый день рождения, проколол ухо. Правое. И вставил в него серёжку в виде буквы Н. Перед свадьбой с сестрой Эрнандо буквально вырвал её у меня и, кажется, выбросил в открытый океан во время свадебного круиза. Потом была розочка от одноклассника, чёрное колечко от той самой девушки, на которой я чуть не женился и, наконец, бриллиантовый гвоздик от Терри. Он подарил мне его на День Рождения вместе с мотоциклом, сам вставил в ухо и так долго обсасывал и лизал, что я чуть не кончил от одной этой ласки. Примерно через неделю после похорон гвоздик отправился в ломбард: мне нужны были деньги, а лишние напоминания о Терри – нет.

С тех пор прошло уже полгода. Близился мой очередной День рождения. Второй в Америке и первый без Терри. Я пытался и не мог вспомнить, как отмечал праздники до нашего знакомства. Минуло Рождество, его я проспал, вымотанный после напряжённой работы. Новый год я провёл на работе: Мелоди уговорила своего руководителя попробовать меня на роль официанта на банкетах, и очень скоро я стал барменом. Ночной график в режиме 2/2 меня более чем устраивал. Я понимал, что извожу себя, посещая днём лекции, а по ночам работая в баре, но иначе я просто не мог спать, а, если засыпал, видел сплошные кошмары. Зато я мог платить за квартиру, у меня освободилось некоторое время, которое я мог тратить на учёбу. С разрешения дедушки я сменил профессиональное направление, довольно быстро разделался с курсом сомелье, и теперь изучал документацию и международное аграрное право... Но в душе было пусто и холодно.

- У тебя днюха скоро, - напоминает как-то перед открытием Мелоди. – Что тебе подарить?

- Ничего... – сегодня у меня от чего-то не выходит переодеться быстро, и Мелоди во всю пялиться на меня пока я распутываю завязки фартука. – Это будет день концерта той группы, помнишь? Пахота от и до, скажи спасибо, если я во второй выходной глаза открою...

- Я не об этом, - Мелоди оправила декольте, подошла, сжалившись, помогла развязать проклятые верёвки. Длинные ногти с фосфорицирующим маникюром в этом немало помог. – Я спросила, что тебе подарить?

- Машину времени, - мне приходится замереть и продышаться, чтобы унять дрожь в руках, мешающую застегнуть запонки в виде бокалов с каким-то несуразным малиновым напитком. – Чтобы вернуться на полгода назад и как минимум прийти домой вовремя!

Мелоди беспомощно качает головой, повязывает мне фартук, проверяет внешний вид, наличие записной книжки, авторучки, припудривает мне лицо, чтобы скрыть красные пятна на щеках и большие зелёные синяки под глазами. Через полчаса бар открывает свои двери, и бармен и администратор должны быть готовы всеоружии к наплыву посетителей...

Дедушка рассказывал, что, когда я родился, над виноградником поднялся сильнейший ветер, окрасивший все совсем ещё зелёные гроздья в оранжевый от глинястой пыли цвет, сильнейший дождь смыл глину, напоив лозу водой небывалой мягкости и чистоты. Мне искренне хотелось верить в эти слова и соответствовать урожаю винограда года моего рождения, быть мягким, добрым, стараться угодить родным и непримиримо воевать с врагами... Только во взрослой жизни я понял, что все эти качества хороши для сидения с документами на диване, помощи в организации похорон бабушки, ночных разговоров с дедушкой. Если я хотел добиться успеха, я должен был быть сильнее, смелее, опаснее, не лезть за словом в карман и никогда не уставать, даже, если не смыкал глаз 48 часов подряд...

Два подряд концерта, в перерыве между которыми я засыпаю на лекции по ответственности за использования нелицензионных удобрений, пролетают практически незаметно. Я не слишком люблю выступающую группу, но у неё довольно специфичная и очень пьющая публика, а, значит, без выручки и чаевых мы точно в те ночи не остались. Завершающим аккордом стал подошедший к стойке под закрытие бас-гитарист. Высокий, стройный, очень симпатичный и необычный в одном флаконе, напоминающий худым лицом и тонкими бровями своего коллегу Майка Дёрнта, а смуглой коже и цепким взглядом поверх тёмных очков – легендарного Слэша.

- У меня наличность кончилась, - сообщает он. Некоторое время изучающе шарит по моему телу взглядом, затем внимает из уха маленькое колечко с голубым камушком, протянув руку, резко дёргает меня за галстук. Если бы мне было не настолько всё равно, что со мной будет, я, наверно, вырвался бы: высокая стойка очень больно ударила в живот. Но мне было всё равно, даже, когда он с довольно большим усилием вставил свою серьгу мне в ухо и громко защёлкнул замок. – Не дело, когда дырки зарастают, - хмыкает он, гладит по голове и отпускает. Ужасно противно и необычно приятно одновременно... – Ты тут как, на одну ставку?

Ещё в начале моей работы здесь меня пытались снять пару раз. Первый раз я пытался отшутиться и назвал заоблачную сумму, но знакомая проститутка моментально одёрнула, сообшив, что знать себе цену и называть её – абсолютно противоположные вещи. «Даже, сели это будет миллиард долларов за поцелуй, надётся тот, кто заплатит», - сказала она. Второй раз я веду себя резче, и желающий предложить мне «вторую ставку» быстро сдаёт позиции. Басист просто не удостаивается ответа. Высвободив конец галстука из его пальцев, я поправляю серёжку в ухе, благодарю его и с ровной улыбкой удаляюсь в подсобку.

Мелоди только смотрит нечитаемым взглядом на серёжку, но не комментирует, понимая: раз я пришёл и спокойно переодеваюсь, музыканту, хоть и довольно популярному на двух ближайших к клубу улицах, ничего не светит.

- Подвезти? – спрашиваю я, застёгивая мото-защиту. Не понимаю, зачем она мне теперь, но Терри заставлял её носить.

- Я бы и тебе самому не советовала за руль садиться! – Мелоди тоже переодевается, а мне каждый раз странно наблюдать, как роскошная женщина-вамп небольшого роста, но с весьма выдающимися формами за три минуты превращается в самого обычного и невзрачного человека в длинном шерстяном платье, выделяющегося разве что слабой косой из длинных розовых волос. – Ты же уже падаешь от усталости! Ещё и не ел ничего с самого вечера!

- Ну, нет так нет...

Мелоди знала, что меня не остановить. В глубине души, там, где я был способен на истерики и депрессию хотел уснуть за рулём и впечататься в какой-нибудь отбойник. Водители называют любителей скорости на спортивных и полуспортивных байках «паззлами» за то, что в серьёзной аварии, из-за конструктивной особенности защиты, состоящей из мощного шлема, прочного панциря и никак не защищающей шею, они часто лишаются головы. Наверно, такой исход устроил бы меня больше всего...

Однажды я, ещё в Испании, но по настоянию Терри, смотрел фильм о девушке, которая встретила любовь именно в этих низкорослых районах старого Бруклина. Ни названия, ни игравших там актёров я не запомнил, но виды осеннего Нью-Йорка сразили меня тогда наповал. Нью-Йорк весенний напоминал, наверно, весенний Марсель. Те же мокрые и ещё сонные, но уже во всю зеленеющие кустарники, буйно цветущая акация, молодые побеги вечнозелёных пальм и крошечные, золотисто-салатовые почки на дикой лозе, оплетающей стены домов и гаражей.

Я думал именно об этих крошечных зачатках будущих побегов у декоративного хмеля и о том, как красиво цепкая изобелла обвивает арку, ведущую от выхода из гаража к парадному крыльцу дома, когда всё произошло.

Обычно я хоть и рисковый, но аккуратный водитель. Во всяком случае, скорости реакции мне всегда хватало для того, чтобы вовремя затормозить или свернуть... Но не в этот раз. В первую секунду мне кажется, что кто-то плеснул под колёса краски песочного цвета и сжимаю тормоза, но в ту же секунду я чувствую довольно сильный удар. Мотоцикл заносит. С трудом удержав равновесие, я выравнялся и, упершись ногами в асфальт, уставился на то, с чем я столкнулся.

На того. На проезжей части лежала небольшая собака ярко-песочного цвета с перепуганными почти чёрными глазами. Правая передняя лапа торчала в неестественной позе, а на боку, среди клоков перепачканной шерсти и уличной грязи виднелась кровь.

Любой нормальный человек... Хотя я не знаю, как поступил бы любой нормальный человек. Я просто никогда не сталкивался даже с упоминаниями подобных ситуаций среди своих знакомых. Мной движело природное и очень сильное желание помочь и извиниться. Ума не приложу, как мне удалось поймать перепуганное, а от того крайне агрессивное животное и замотать в свою куртку. Хорошо помню до сих пор, как парень, чуть не врезавшийся в мой брошенный на дороге мотоцикл, пожертвовал свою трикотажную перчатку и кусок изоленты, чтобы закрыть собаке пасть на манер намордника.

- Здесь есть ветеринарка, - сообщает наблюдавшая за происходящим с тротуара женщина и указывает в сторону мерцающего между домами голубого пятна. – Там дворами проехать можно!

Проехать дворами действительно оказалось самой разумной мыслью. Крепко прижимая к себе усиленно дёргающийся и воющий кулёк одной рукой, я направил другой мотоцикл в проезд во дворы и уже через три минуты оказался у небольшого здания, украшенного ярко-синим неоновым крестом и мудрёным названием.

В приёмной дежурила девушка с короткой, но очень толстой русой косой, большими глазами и плохо читаемым бейджиком «Надя». Услышав шум, она, наверно, хотела лениво рявкнуть что-то про соблюдение порядка, но у меня, мягко говоря, не было выбора: собака весела немало, да ещё и продолжала истерить, чем ничуть не облегчала мне вопрос её удержания и перемещения. Буквально ввалившись в двери-вертушки, я тяжело опустил свою ношу прямо на стойку регистратуры и только после этого позволил себе выругаться и глубоко вздохнуть. Чувство было такое, что последние пятнадцать минут, прошедшие с момента аварии я вовсе не дышал.

- Машина? – коротко интересуется Надя.

- Мотоцикл, - бессильно отзываюсь я.

- Окэй, - так говорят, наверно, только русские в своей бесконечной попытке походить на американцев. – Алекс! Тут про твою душу!

Алекс. Я даже не могу описать, какое он произвёл впечатление в первую секунду, когда вышел из подсобки. Я не обратил тогда внимание даже на цвет его длинных, страшно вьющихся волос, собранных в хвост аж тремя резиночками. Он был невысок, хоть и выше меня, но сразу заполнял собой всё пространство. Яркие зелёные как виноградные листья глаза были наполнены искренним сопереживанием ко всему живому, неподдельным мужеством и преданностью делу. Короткая фельдшерская футболка с бейджиком «Алекс» была натянула на идеально облегающую стройное накаченное тело, а обшлага синих хирургических штанов лежали на белоснежных кедах с красными шнурками.

Он даже не спрашивает, что именно случилось. Просто сгребает мою куртку вместе с собакой под мышку и направляется в кабинет в глубине здания.

- Пошли! – командует он.

- Сначала анкета! – вопит Надя, перегородив мне дорогу.

- Ок, - Алекс оглядывается через плечо и бросает на меня какой-то странный взгляд. – Подходи в кабинет 35.

Только сейчас до меня доходит, что беспощадно стянутый тремя резиночками на одинаковом расстоянии друг от друга - тёмно-рыжий как осенние листья на прихваченной утренним ноябрьским морозом...

- Так как это произошло? – спросил Алекс, когда я зашёл в его кабинет. Санитар как раз принёс срочный снимок лапы, и Алекс рассматривал его, поглаживая по шее обколотую успокоительным и обезболивающим собаку. Она была, как мне и показалось раньше, тёмно-песочная с широкой полосой на спине цвета жжёного сахара. Опущенные на ¾ ушки покачивались в так движениям длинных крепких пальцев ветеринара, а тёмно-коричневый кожаный нос лениво принюхивался к окружающим запахам.

- Я ехал с работы домой на мотоцикле. Не очень быстро, поскольку в начале девятого в частном секторе нельзя шуметь, но не медленно, поскольку у меня раскалывается голова, и я очень устал, хотел лечь скорее... – я опустился на небольшую банкетку, потёр ладони друг о друга. Надя выдала мне целую пачку салфеток, и я как мог оттёр грязь от рук и свитера, но всё равно местами виднелись следы машинного масла, крови и пыли.

- Ты работаешь по ночам?

Поднявшись, Алекс перенёс собаку со своего стола на смотровой, подозвал санитара, попросил сделать укол. Затем он опустился на колени около стола, положил ладонь на голову собаки, и меня словно ударило током...

- Bueno, cariño, - прошептал он, глядя прямо в большие тёмные глаза лохматого пациента, - ahora vas a dormir, y luego te despiertas, y tu pata estará en perfecto orden... Todo estará bien, pequeño ... Todo estará bien...

- ¿Es usted español? [1] – медленно проговорил я, подавшись навстречу.

Заслышав родную речь, он оглянулся, посмотрел мне прямо в глаз. Большие добрые зелёные глаза. Я никогда не видел таких ни у кого ни здесь ни в Европе. Только в глубоком детстве в страшном, но захватывающим мультфильме был главные герой с тёмно-рыжими волосами и такими же яркими глазами, взгляд которых западает прямо в душу...

- Да, - ответил он, переходя на родной для нас обоих язык. – Откуда ты?

- Альбасете, Кастилия ла Манча. А ты?

- Тремп, Каталония, - Алекс выпрямился, наскоро продезинфецировал руки и начал сосредоточенно накладывать уснувшей собаке гипс.

Я смотрел на его широкую спину, пересечённую туго стянутым тремя резиночками хвостом и думал, какой должен быть уровень чувства юмора у небес, если в одном из самых динамичных городов мира совершенно случайно встретились два испанца. Да ещё и родившиеся в соседних провинциях.

И всё же я настолько чудовищно устал за последние двое суток, что завис, а, может быть, даже задремал с открытыми глазами, наблюдая за отлаженными движениями профессионального ветеринарами. Во всяком случае, в следующую, как мне показалось, секунду, когда я открыл глаза, собаки в кабинете уже не было, а Алекс сосредоточенно мыл руки.

- Значит, ты работаешь по ночам? – произнёс он, заметив, что я вернулся в реальность в отражение небольшого зеркала. Он говорил по-испански, и от этого факта мне впервые за долгое время было так тепло и уютно, будто дома.

- Да, я бармен в «Клане Кукурузы», это гей-бар в соседнем районе, - я потёр глаза. – Ты же не думаешь, что я... – догадка дёрнула током. – Ты же не думаешь, что я уснул за рулём!?

Алекс чуть поморщился, вытер руки, присел на край банкетки, оказавшись вдруг совсем рядом со мной. Тёплый, мирный, такой неожиданно родной, как брат.

- Я не думаю, что ты уснул, - осторожный тон обволакивал и будто действительно оправлял домой, под тёплые солнечные лучи на раздолье виноградника. – Но ты мог устать, и разум мог отключиться на секунду, а эта несчастная просто случайно попала под раздачу. Слушай, мой тебе совет: бери такси и езжай домой. Выспишься, а вечером заберёшь мотоцикл... Кстати, я заканчиваю в девять, мы можем сходить поужинать куда-нибудь. Я сто лет не видел никого с родины...

Я не знаю, почему согласился. Он говорил убедительно, не трогал, не давил, не пытался залезть под шкуру, но действительно переживал. И, хоть я и был для него не больше, чем очередным хвостатым пациентом, он хотел общения. А я хотел, чтобы меня кто-то выслушал. Очень глубоко в душе.

В отличие от Европы, в США многие заведения работали допоздна или даже круглосуточно, поэтому мы достаточно легко нашли кафе в двух шагах от клиники.

Алекс распустил волосы, и теперь они лежали немного засаленным кудрявым облаком, обрамляя чуть вытянутое лицо с лёгкой рыжей щетиной, ярко оттеняли льняной спортивный пиджак небесно-голубого цвета. После полугода, проведённого практически наедине с самим собой, в состоянии, когда я обращал внимание разве что на руки посетителей, отдающие мне наличку или карты да чистоту рабочей рубашки, я со странным удовольствием рассматривал столь красивого и необычного человека.

- Что будешь есть? Пить? – у Алекса низкий голос, похожий на старое вязкое вино, которое бывает приятно пить, сидя на полу у зажжённого камина рождественской ночью, когда уже разложил подарки от Санта-Клауса для племянников под ёлкой, но совершенно не хочешь ложиться спать.

- Ты знаешь, я последнее время не готовил для себя, питался практически исключительно китайской лапшой из палатки и сухпайком для сотрудников в клубе...

Алекс не перебивает, подзывает официанта, тыкает пальцем в меню, переворачивая страницы. Тот кивает, записывает заказ... Я всё ещё пытаюсь справиться с ощущением, что после долгого пребывания на дне неожиданно вынырнул на поверхность и пытаюсь вспомнить, как дышать, когда он приносит лазанью, салат с креветками...

- Надеюсь, ты не вегетарианец? – улыбается Алекс, забирая свою порцию пасты с запечёнными морепродуктами и тарелку водорослей с ореховым соусом.

- Нет, - меня забавляет другое. – Но я бармен и профессиональный сомелье, к тому же, выросший на винограднике дедушки. Ты заказал аргентинское белое сухое вино. Ну, то есть бутылку отъявленной кислятины!

Алекс внимательно посмотрел на меня, затем – на бутылку с золотистой жидкостью, прикидывающуюся благородным напитком для испаноязычных завоевателей и протянул мне винную карту. Официант, вздохнув, забрал бутылку, которую уже собирался вскрыть.

- Ты не умеешь выбирать напитки, - прочитав весь список, я выбрал недорогое, но проверенное вино из Южной Африки, в меру терпкое, чтобы не перекрывать аромат морепродуктов и вкус мяса, но достаточно сладкое, чтобы оттенять овощи и пасту.

- У меня нет такого опыта, - Алекс независимо повёл плечом, благодарно кивнул официанту, когда тот притащил, наконец, правильное вино и разлил его по бокалам. – Я быстро пьянею, и, как правило, не выпиваю без повода... К тому же, у меня никогда не было знакомых сомелье!

И вновь я не знаю, что именно в его словах и действиях заставило меня прорвать очередной слой кокона, опутавшего меня после смерти Терри, и улыбнуться.

- Значит, ты работаешь в гей-клубе барменом? – пригубив вино и одобрительно кивнув, Алекс принялся за еду.

Не могу сказать, чтобы я не мог себя заставить прикоснуться к стремительно остывающей лазаньи, но с самого того момента, как в моих руках оказался высокий тонкий бокал со сводчатым основанием и прямыми стенками, я будто попадаю в параллельную реальность. Чувство неправильности, незаконности происходящего нарастает с такой скоростью, что мне становится физически плохо.

- Да, - даже собственный голос звучит странно и незнакомо. Я не должен получать удовольствие от того, что говорю с кем-то на родном языке, ем итальянскую еду, запивая нежным светлым вином. Я не должен говорить с этим человеком! Но и не говорить я не могу... – А ты, значит, ветеринар?

- Ведущий ветеринар-травматолог, - Алекс довольно улыбается, вспоминая о своей работе. Похоже, ему есть, чем гордиться в этой сфере. – Кстати, собаку забрали на стационар. Я оплачу его, а потом отвезу её к своих знакомым в приют, где о ней позаботятся, так что, не переживай! Скажи мне лучше, как ты вообще сюда попал?

- Приехал по студенческой визе два года назад...

Я всё же рискую дотронуться до еды. И то, насколько она мне нравится, тоже кажется неправильным и даже пугает. И, наверно, это как-то отражается в моих глазах. В мурашках, появившихся на шее, побледневшей коже... Во всяком случае, подняв голову в ответ на повисшую паузу, Алекс решительно откладывает столовые приборы, наклоняет голову, пытаясь перехватить мой взгляд. В его поведении есть что-то от домашних животных, которые начинают чувствовать хозяина как самого себя и всегда приходят посочувствовать и поддержать.

- Положи руки на стол ладонями вверх, - просит он тихим, завораживающим голосом, а, когда я слушаюсь, накрывает мои ладони своими. От длинных сухих ладоней с ярко выраженными холмами и линиями точно напрямую в кровь поступает тепло и уверенность. Короткие самопально отполированные ногти, кровавое пятнышко на месте оторванного заусенца. На безымянном пальце левой руки – тонкое кольцо из белого металла с маленьким чёрным камнем.

- Ты женат? – и ревность в горле кажется оскорбительной, как и сухое тепло старого камина, добирающееся по венам до самого сердца, когда он невесомо касается кончиком пальца точки пульса под рукавом моей толстовки.

- Был женат, - коротко отвечает он, сглотнув. – Расскажи мне? Откуда в таких красивых глазах столько боли?

- Мой парень умер полгода назад, - я сам не знаю, откуда берутся силы это сказать. – Он умер от остановки сердца под препаратом, который он не должен был принимать. Мне очень плохо без него, и... – вырвать руки. Встать, забрать куртку, от подкладки которой до сих пор не до конца отошла собачья шерсть, хоть я и чистил её несколько раз. – И мне не нужны новые отношения. Прости.