Говорят, однажды биполярное расстройство станет самым диагностиемым психическим расстройством на Земле, а депрессия максимально превосходить сердечно-сосудистых заболевания как причина смерти. Мне кажется, биполярка накрывает меня по полной, когда в один прекрасный момент в конце апреля я обнаруживаю сеня сидящим на подоконнике у открытого настежь окне с косяком в одной руке и чашкой кофе в другой. Терри говорил, что так нельзя. Кофеин – стимулятор, опиум – седальгетик, и смешивать их в одном организме ни в коем случае нельзя. Но что нам до правил?
Я продолжаю неплохо для иностранца учиться и сдавать предметы по агротехнике, агрохимии и многим другим специальностям, необходимым и маловажным при культивировании винограда и производства вина. За прошедшие с того Рождества 4 месяца я понемногу начинаю приходить в хоть какую-то форму. По правде говоря, «спасибо» за это стоит сказать больше не режиму и диете, а наркотикам: Уже на следующей неделе, когда Терри предлагает повторить эксперимент, у меня открывается весьма неожиданная реакция на LSD. Сильнейшая рвота, не сопровождающаяся при этом никакими болевыми ощущениями обеспечивает мне два разгрузочных дня в неделю. Я не думал о вреде для организма. Я думал о том, с какой охотой организм в этот момент пожирает лишние килограммы. Загадочная всё же структура – наш мозг.
- Дурак, - сообщает Терри, заглянув в комнату.
- В моей жизни нет смысла, - отвечаю я.
Эта мысль кажется мне в тот момент более чем здравой. Если бы я знал, через что мне предстоит пройти очень скоро, я бы так не говорил. Но мне хватало тогда только грустных мыслей, чтобы действительно раздумывать о том, хватит ли трёх этажей, чтобы сдохнуть.
- Дурак в квадрате, - Терри садится на подоконник рядом, окидывает долгим оценивающим взглядом, отбирает косяк. Согласен, кофеин мне сейчас, наверно, нужнее. – Ну, с чего ты это взял!?
- У меня по-прежнему нет друзей на учёбе, - наша друга Кэйт училась со мной в одном институте, но на экономическом отделении, и мы редко виделись, остальные продолжали меня игнорировать. – То, что я изучаю, бессмысленно здесь, а домой я не хочу, ведь человек, которого я люблю не поедет со мной, а без него мне не нужна ни Испания, ни США.
- Да, ситуация, - медленно выдыхает сладковатый дым Терри, осторожно подтягивает меня к себе. – Не хочешь ли ты сказать, что это сейчас признание в любви было?
Я не говорил ему о чувствах прежде. Наверно, нам это было не нужно. Он работал и учился, я учился и даже начал подрабатывать, чтобы оплачивать наше дорогостоящее хобби. Я понимал в глубине души, что мы оба подсели на наркотики, но не мог и, откровенно говоря, не имел желания бороться с этим. Может быть, как-нибудь потом, когда встанем на ноги и найдём развлечение получе, чем каждый выходной проводить, крепко взявшись за руки и погружаясь в грёзы собственного сознания. Но, надо отдать должное, я осознавал помимо прочего и, что без моего Терри моя жизнь действительно перестаёт иметь смысл. Я привык, что он рядом. Уставший, обдолбанный и свежий, выспавшийся, исполненный энтузиазмом, любой, но, главное, здесь, в маленькой квартирке под потолком с чудовищно старом доме на окраине Бруклина...
- Да, - я думаю о том, как можно не влюбиться в его порядком отросшие, белоснежные после нескольких часов у парикмахера волосы, высокий восковой лоб, длинный и абсолютно прямой нос... не целовать большой рот, не прикусывать пухлые яркие губы. Я не знал и, пожалуй, не знаю до сих пор, как все встречные девушки не падали перед ним и не раздвигали ноги, а парни не начинали сомневаться в своей ориентации, насколько красивым, совершенным он был.
- Я тоже тебя люблю, - признаётся он уже более настойчиво подтаскивая к себе. Что ж, похоже, сегодня самоубийство откладывается. Или это была не биполярка?
Мне тяжело проглатывать столь огромные пласты времени. Я с большим удовольствием рассказал бы, как мы провели лето, свалив к родителям Мелоди на ранчо в другом штате, где нас отселили жить в самый настоящий треллер. Как сидел на крыше, пытаясь поймать мобильный интернет в то время, как Терри выискивал какие-то травы, раскладывал их, высушивал. Из одних он делал чай, другие бросал в костёр, который мы жгли почти каждый день, готовя для себя на огне и барбекю, и каши и даже супы, третьи добавлял в сбор на основе почек конопли, что предалавало дыму вязкость, а смеси забористость.
Однажды, например, гуляя по округе, мы нашли дикорастущий мак. Надо было видеть глаза Терри в тот момент, когда он не обнаружил через пару недель не только вожделенных коробочек, но даже стеблей. Мне думается, цветы съели лошади местных фермеров, гулявшие по ночам без привязи, но Терри до самого конца лета твердил, что их выкопали коммунисты.
В другой раз отец Мелоди позвал нас на сражение с полынью. Терри тут же принялся рассказывать, как прекрасен, крепок и заборист домашний абсент. И, конечно, он заверял, что делал его сотню раз. По его словам, достаточно было залить свежие листья полыни бутылкой виски, немного подавить, добавить мёд и анис и оcтавить под гнётом на несколько дней. Откуда в столь антисептическом составе взялась плесень, но смеялась над незадачливым абсентоделом всей фермой. Чтобы успокоить его, я купил тогда у соседей несколько гранатов и сделал настоящую настойку, по всем канонам домашнего алкоголя.
Я бы мог долго рассказывать, как мы лежали на крыше всё того же треллера и смотрели на огромные августовские звёзды, ждали, когда одна из них упадёт, чтобы загадать желание.
- Хочу, чтобы у меня была настоящая своя семья, - загадываю я, потягивая свою же настойку, разведённую с холодным чаем.
- Не понял, - бубнит Терри, заглядывает в лицо, придушив. Он сидит за моей спиной, обнимает одной рукой за шею, другой – за талию и, вообще-то может с лёгкостью меня придушить. Но почему-то не делает этого.
- Ну, как положено, - жму плечами, подтягиваю на ноги плед: ночь уже становятся немного прохладными. – С обручальным кольцом, со своим жильём... И с кошкой. И ребёнком...
Терри молчит некоторое время, уткнувшись носом мне в макушку, после чего целует погрустневшие без ежедневного профессионального ухода кудряшки и улыбается.
- Всё будет, дорогой... Только доучимся, и всё будет...
На следующую ночь мы прощаемся с гостеприимной фермой и, прихватив с собой Мелоди, проведшую всё лето в обществе мужчины со странным именем Спайк, возвращаемся домой.
За полгода до этого, на День рождения Терри обещает, что подарит мне на первое сентября, на годовщину приезда в Штаты, что-то особенное. Чем-то особенным оказывает мотоцикл, на который я усиленно пускал слюни всё время нашего знакомства. Голубой городской красавец известной японской компании ждал нас во дворе дома, когда мы возвращались с затянувшейся до утра вечеринки. Моему счастью на тот момент не было предела, хотя я чертовски устал в клубе и хотел спать (стимулирующие таблетки Терри мне пить запрещал категорически, а день до этого я провёл на учёбе и лишь немного подремал перед выходом). С трудом справившись с эмоциями, я позволил увести себя спать, а на утро, забив на учёбу, бросился осваивать технику.
С тех пор у меня появилось ещё одно увлечение. Пока Терри был на работе, я гонял по всему Бруклину на мотоцикле. Дело это оказалось не сказать, сложное, но специфическое, требующее получения новых навыков и знаний. Дома я, бывало, брал у соседа старый, практически самодельный мотороллер и ездил на нём в город или, наоборот, в горы. Но как не шло ни в какое сравнение качество грунтовки в пригороде Альбасете с качеством асфальтового шоссе Нью-Йорка, так и маленький маломощный мотик не шёл ни в какое сравнение с новомодным японцем. Скорость, особенности управления, сам вес машины давали ни с чем не сравнимую нагрузку на разум и мышцы.
Я был практически счастлив, рассекая послеобеденный воздух. Я нашёл потрясающей красоты белый шлем и очень деликатные виниловые наклейки к нему, подобрал защиту в тон и присмотрел отличную кожаную куртку на осень. Я думал в тот момент, что именно это и есть жизнь. Если бы я только знал, как дорого за неё придётся заплатить.
- Где ты взял деньги на мотоцикл? – спрашиваю я тем самым утром, допивая свой кофе. Терри размешивает в чае сахар и смотри на меня, прищурив один глаза. Меня немного беспокоит, что он стал так чаще делать, будто не может сосредоточиться или навести фокус, но я не знал, как спросить об этом. В конце концов, здоровье – дело личное...
- Провернул успешную сделку, - отвечает он, переливает чай в чашку-термос, натягивает толстовку. Опять опаздывает... надо будет поговорить с ним о тайм-менеджменте и о том, чем я мог бы ему помочь. – Считай, мне им дали чаевые.
Больше тему денег мы не поднимали. Родители присылали мне деньги на съём жилья, я подрабатывал в библиотека кафедры, прибирался после занятий, иногда проводил занятия на подготовительных курсах и в принципе тоже что-то получал, но основным источником дохода всё равно оставалась таинственная работа Терри. Заработок его был не равномерным. Иногда мы ели неделями только еду из ресторанов, покупали не только марихуану и кислоту, но что посерьёзнее. В другой месяц мог случиться спад, и мы переходили на дешёвые овощи и субпродукты из супермаркета, лапшу из палатки и самые простые сигареты. Такие «чаевые» как мотоцикл тоже случались. Ещё весной ему подарили ни с того ни с сего ролликсы, которые он моментально передарил отцу Мелоди (собственно, почему нас и взяли на ферму). За время нашего трёхмесячного отсутствия он достаточно часто звонил своим коллегам, руководил их работой (хотя почти всегда сбегал куда-нибудь, чтобы ни я ни Мелоди не слышали его разговоров) и был счастлив вернуться к своим прямым обязанностям осенью.
- Теперь ты счастлив? – спрашивает Терри, переобуваясь в дверях. Несколько лет в детстве он провёл где-то в Восточной Европе и ходил по привычке дома босяком или в стоптанных кедах.
- Пожалуй, - никто не умрёт, если я подойду его поцеловать. – Теперь предлагаю подумать о расширении пространства и домашних животных!
- Может быть, ещё и о детях? – смеётся Терри, целует меня в скулу, забирает с тумбочки небольшую папку с какими-то документами и чашку-термос и в препрыжку бежит за трамваем, на котором ездит на работу...
О детях я никогда не думал. Моя старшая сестра вышла замуж за моего первого парня, когда ей было 20 и почти сразу забеременела. Сейчас у мамы с папой уже двое замечательных внуков, и в принципе нашей семье этого хватало. Я не испытывал от племянников особого восторга и только тихо радовался, что их привозили к нам крайне редко. Не говоря о том, что при виде Эрнандо у меня до сих пор мурашки по пояснице пробегают.
В тот моменть, когда Терри озвучил мысль о возможности когда-нибудь потом разминожиться, я даже не предал ей значение. Я искренне не знал тогда, да и не знаю до сих пор, что именно должно произойти в тандеме двух мужчин, чтобы они захотели ребёнка. Во-первых, потому что ни у кого из них нет материнского инстинкта. Я знаю, как сильно могу любить живое существо, но это будет вторичное чувство, не продиктованное физиологической привязанностью. Во-вторых, даже ЭКО, это измена. По крайней мере, мне это так виделось тогда. Использовать-то можно семя только одно, и генетическое сходство будет только с ним в то время, как второй так и останется чужим человеком. Не то чтобы я горел передать по наследственности склонность к полноте и расстройствам пищевого поведения, плохую кожу, чувствительную к любому незначительному солнечному лучку, сухие жидкие дико кудрявые волосы, начавшие активно выпадать уже пару лет назад... Но всё же было как-то обидно.
Примерно таким был ход моих мыслей, когда я, накручивая третий или пятый круг по любимому маршруту мимо тихих и очень дорогих бутиков, забитых дизайнерской одеждой, ощутил неприятный холодок в животе. В романтических фильмах и книгах часто говорят в такие моменты «Я почувствовал, что мне надо срочно вернуться домой». Нет. Я даже не подумал об этом. Я обедал за пару часов до этого, в институтской столовой, прибрался в библиотеке, выпил большой кофе с молоком, да и езда уже не отнимала столько энергии, как раньше. Скорее я списал бы это ощущение на необъяснимый страх, который иногда может возникать у не слишком опытных водителей на знакомом маршруте, связанный с ошибкой восприятия: На третьем повторении одного и того же пейзажа он может перестать казаться мозгу знакомым. Из-за этого чувства люди порой теряются в стени или пустыни, где проложены унылые прямые как стрела дороги, а окружающую среду разнообразят только сухие деревья и верстовые столбы.
Домой я вернулся примерно через час, заехав в знакомое китайское кафе взять на ужин лапши на вынос и выпить ещё один кофе, на этот раз холодный с сиропом с ароматом лемонграсса, перереговорил со знакомым парнем, который периодически появлялся на вечеринка в клубе, где работала Мелоди...
Мой дедушка, переживший все ужасы Второй мировой и диктатуры Франко, всегда говорил: Покойников боятся те, кто их никогда не видел. Что ж. Наверно, я могу с ним согласиться. Во всяком случае, страх был, наверно, последней эмоцией, которую я испытал, когда поднялся на наш этаж, открыл дверь, поставил на тумбочку пакет с коробочками лапши и бутылочками сока и, повесив куртку на крючок, прошёл в комнату.
Кровать мы купили достаточно широкую, чтобы можно было расползтись по углам, когда в окно били прямые солнечные лучи и достаточно узкую, чтобы обниматься и не искать друг друга по полночи. Принимая кислоту, мы часто ложились рядом, взявшись за руки, но не обнимаясь, чтобы ненароком друг друга не задушить.
Первым, о чём я вспомнил, войдя в комнату, был весёлый рассказ итальянского студента Джуна о том, что во всём мире отравившихся кислотой меньше, чем умерших от передозировки витамина В12.
Терри лежал на своей половине кровати, ближе к окну. Его не рвало. Не было даже пены. Только три небольшие капельки крови под заострившимся носом. Расслабленные веки не плотно закрывали остекленевшие глаза. Расслабленные пальцы прорвали в агонии покрывало, а теперь лежали на бархатистой поверхности как отмершие осенние листья на побитой утренними заморозками траве.
Иногда в криминальных или трагических передачах говорят: «Я думал, он/она спит». Последнее, что я мог подумать в этот момент, что Терри решил поспать. Он не дышал, и это было видно. На идеально выбритом горле не колебалась заметная венка, да и сама она запала и исчезла на фоне желтеющей кожи.
Говорят, в состоянии шоке человек способен на нечеловеческие свершения. Счастлив тот, кто способен впасть в истерику. Мне это было не дано. Возможно, подсознательно я был готов к такому исходу. Подавляющее большинство наркоманов – а Терри всё же был наркоманом, как бы неприятно мне ни было это признавать – умирают раньше, чем им было предписано судьбой. И больше половины из них – на много раньше. Если бы я впал в истерику в тот момент, это спасло бы меня от необходимости объяснять, что случилось, для чего нужно было найти и разблокировать телефон Терри. Благо, я знал пароль.
Выйдя в коридор, я набраю телефон его дяди, единственного человека, с которым мы более-менее общались. Затем – Джуна и Мелоди. Последняя не сразу въезжает, что я говорорю, поскольку только проснулась после ночной смены, но, осознав, сообщает, что уже бежит к нам. И верно, Мелоди и дядя Адам, такой же бледный и длинноносый, как Терри, но с некрашенными, серебристо-русыми от природы волосами, приезжают одновременно. Пока Адам вызывает полицию, Мелоди утягивает меня на улицу. Курить гаш там, где через 10 минут будут копы, кажется мне не лучшей идеей, и Мелоди, согласившись, даёт мне обычную сигарету. Стоит отметить, что я тушу её, едва сделав пару затяжек и остро понимаю задворками сознания, почему не курю.
- Разве от кислоты умирают? – меня самого поражает спокойствие, с которым я произношу эти слова.
- Умирают от всего того, что Терри принимал помимо кислоты, - негромко отвечает, докуривая, Мелоди. – Не смотри на меня такими глазами, Дэн, будто ты не знал, что он жрал всё, что можно не пускать по вене. С его сердцем такой исход был вопросом времени...
Дядя Адам, скорее всего, хорошо платил всем вокруг. Следствие свернули, меня допросили лишь пару раз, взяли на анализ кровь и, обнаружив там только отголоски следов марихуаны, отпустили с миром.
На похоронах была наша компания. Джун и Мелоди в почти одинаковых чёрных траурных костюмах, хотели подойти ко мне, но я не мог позволить им ко мне прикоснуться: внутри я чрезвычайно остро чувстволвал, что вот-вот разревусь, как только почувствую чужое тепло. Здесь же собралась его немногочисленная семья. Мама – высокая стройная, похожая на Хелен МакКрори, женщина с маленьким чёрным клатчем, из которого то и дело доносились звуки входящих сообщений, держалась, казалось, на одним морально-волевых. Адам и отец Терри - совершенно не подходящий остальной семье полненький мужчина с короткими тёмными волосами и сильной проседью – прихлёбывали что-то из одной фляги и обменивались многозначительными взглядами с девушкой в короткой чёрной перьевой шубке и абсолютно голыми ногами – бывшей девушкой Терри.
Самым ужасным стало возвращение в квартиру. Несколько дней до этого я ходил на допросы, помогал с организацией похорон, общался с ребятами и родственниками Терри. Приходя домой, я валился на кровать и засыпал без задних ног, чтобы на утро снова бежать по делам...
День похорон стал первым днём, когда я выспался, и не валился с ног от усталости, когда возвращался домой...
Домой... Откровенно говоря, я сидел на мотоцикле и беспомощно смотрел на наши окна. Я никогда не возвращался домой настолько поздно. Даже никогда раньше ни разу не включил фары дальнего света. Стоял октябрь. Дожди ещё не зарядили, но к ночи с залива уже тянуло ледяным ветром. Как ни пытался, я не мог никак привыкнуть к Нью-йоркскому климату, и почему-то это стало угнетать меня именно в тот момент.
Романтичные натуры склонны к тезисам из серии «Мне всё казалось, свет вот-вот загорится, и он помашет мне рукой в окно». Хрен там. Я понимаол всем своим существом: Терри не вернётся. Мы похоронили его тело несколько часов назад, и теперь его будут жрать личинки, плесень и грибы, пока от него не останутся одни кости. Наверняка, очень красивые кости.
Запах парфюма Мелоди буквально выдёргивает меня из пелены грустных мыслей о том, как я теперь буду жить, платить за жильё, в целом как-то справляться со случившимся...
- Я на работу, - сообщает она негромко. – Подвезёшь?