Мысли о пане тревожили каждый день. Завидя Радцига, он сворачивал с пути, боясь встречи с ним. Вернее, боясь, что пан посмотрит на него и всё поймёт. Ночами Радциг тоже преследовал его, навещая почти в каждом сне. Все, кто знал Индржиха, стали подмечать раздражительность, залёгшие круги под глазами, какую-то дёрганность в поведении, непонятно откуда взявшуюся. Стараясь стереть пана напрочь из своих мыслей, он повадился в купальни. В скором времени слава о молодом жеребце, выгоняющим из девок дух посредством любовных утех, облетела весь Ратае и дошла до ушей пана Кобылы. Он и сам заметил, что Индржих к нему не наведывается, хотя нога уж с неделю как зажила, и пора бы возвращаться к делам служебным. Новости о том, где пропадает Индржих, сперва обрадовали его, решившего, что паренёк одумался, пока пан не узнал подробности: там и тут на улицах болтали о том, как Индржих («тот молодой человек», «этот жеребец», «ненасытный сладострастец» и т.д.) предаётся в купальнях неудержимому пьянству и без разбору развлекается с каждой, кто согласится, щедро тратя остатки жалованья, как одержимый. Отцовский гнев проснулся в Радциге после того, как он услышал очередную сальную сплетню, ставшую последней каплей. Тем же вечером он принял решение.

      В купальнях стоял непривычный шум. Суетились мыльщицы, суетилась хозяйка. Ошивались тут же несколько бедноватых молодых парней, надеющихся, что от гуляющего Индржиха им перепадёт выпивки и девушек.

- Где он? - сердито спросил Радциг, стиснув кулаки до скрипа кожаных перчаток. Хозяйка сразу смекнула, о ком идёт речь.

- Так там, пан, - подобострастно отдала поклон женщина.

      Широким шагом Радциг направился в указанную сторону. Чем ближе он подходил к комнате, тем яснее слышались весёлые песни девушек. Пан резко распахнул дверь, не рассчитав силы, и та протяжно скрипнула старыми петлями. Повисла тишина.

- Все вон, - грозно приказал он. Кричать не пришлось. Завидев его, мыльщицы сначала застыли, в мгновение собрали одежду, и, шлёпая босыми пятками, выскочили прочь.

      Плотнее притворив дверь, Радциг осмотрелся. Индржих сидел на краю бадьи, по-видимому, ещё не успев искупаться, а за его спиной от воды поднимался пар. Была на нём только рубаха, остальные вещи свисали с сундука.

- П-па-ан, - икнув, протянул Индржих, покачиваясь из стороны в сторону. Сердитый вид Кобылы, казалось, остался им не замечен. Пьяненько поблескивающие глаза кое-как сфокусировались на лице пришедшего.

- Разве я велел тебе проводить среди девок всё свободное время?! Разве велел пить каждый вечер?! Отвечай! - угрожающим громким шёпотом на грани рычания чеканил пан, приближаясь тяжёлыми шагами.

- Н-нет, пан! - вскрикнул Индржих и чуть не упал назад, но вовремя схватился за бортики. - Ох.

      Жалкий вид Индржиха распалил пана. Многих душевных сил ему стоило держать себя в руках.

- Так почему же ты здесь, предстаёшь хуже последнего пьяницы и развратника? Я велел тебе найти девушку, всего-то, Индржих! Не вскакивать на каждую вторую, не помня собственного имени от выпитого вина! - пан грозил пальцем перед лицом Индржиха всё время, пока читал нотацию. Хотя, конечно, ему хотелось схватить непутёвого сына за грудки и хорошенько встряхнуть, чтобы вставить на место разум.

- Но пан... - Индржих вдруг сделался грустен, понурил голову, - я ведь не просто так. Мне всё было стыдно, что вы у меня из головы не выходите, что только о вас думаю. Вот я и решил, что так весь запал израс... изрс... потрачу, в общем.

      Выдавив тихое признание, он замолк. Радциг тоже затих, с мрачным сожалением глядя на пьяного расстроенного Индржиха, казалось, готового расплакаться.

- Мне всё снится, - действительно хлюпнув носом, снова заговорил тот, - всё снится, как я пытаюсь вас раздеть, посмотреть, каков вы. Как прикажите являться после такого вам на глаза, а, пан Радциг? - и жалобно, и требовательно вопросил он, с обречённой озлобленностью уставившись на Кобылу исподлобья, будто тот был во всём виноват.

Радциг чуть не рассмеялся. Право же, что за жизнь, чего только не бывает. Он ни в коем случае не умалял страданий Индржиха, но как это нелепо ему показалось: вот пьяный сын, не знающий, что сидит перед отцом, признаётся в том, что желает его, и кричит на него за это.

- Не смей так говорить с паном, - назидательно, без злости, как-то утомлённо сказал Радциг.

      Прожитые годы не могли его подготовить к такому выверту судьбы. Что он мог сделать? - вот терзавший его вопрос. Безусловно, мог отослать Индржиха под видом какого-нибудь очень важного задания как можно дальше, чтобы тот остыл, повзрослел, выгулял всю дурь. Вот только вряд ли бы это сработало. За то малое время, в которое Радциг мог наблюдать за сыном, он понял: Индржих упёрт, и если уж что-то закралось ему в голову - сам бог не поможет его остановить. В конце концов, вернулся же он в Скалицу. «И чуть не погиб», - мысленно вставил пан. Можно было задать Индржиху хорошую трёпку, разом поставить на место и навсегда отвадить от непотребных помыслов, но, что странно, на это у пана не хватало духу. Как говорится, чужая душа потёмки, и индржихова темнота вообще что-то с чем-то! Более всего Радциг склонялся к осторожной стратегии, где-то идя на поводу, где-то - отстраняя Индржиха. В целом, Радциг всегда отличался нестандартным взглядом на многие вещи в мире, вот и сейчас стремился решить проблему своим способом - узнать Индржиха, понять его мысли. На то, что Радциг понимал бы, он смог бы влиять. Ну а если не поймёт, что ж... на все выходки Индржиха он мог просто закрыть глаза.

Кобыла принялся разматывать широкий красный пояс.

- Что вы делаете? - спросил Индржих, озадаченно глядя на пана.

- Хочу показать тебе, что всё у меня такое же, как у тебя, как у любого другого. Не знаю, что ты пытаешься найти в своих снах под моими одеждами, - как ни в чём не бывало ответил Радциг, положив ремень на лавку. Неспешно, под пристальным наблюдением не верящего в происходящее Индржиха, он снял верх и остался в рубахе. Подойдя ближе, Радциг задрал белую тонкую ткань до подбородка, оголяя торс. - Вот, смотри. Ничего особенного. Если тебя до этого не интересовали мужчины, в чём я не сомневаюсь, то спешу уверить, я от них ничем не отличаюсь.

      Действительно. Индржих увидел перед собой обычное мужское тело, хорошо развитое, с упругими мышцами. На груди тёмные волосы, такие же были внизу живота, редкой порослью начинаясь немногим ниже пупка и набирая густоту всё ближе к паху.

- Вот и всё, - выдохнул Радциг и только собрался опустить рубаху, как крепкая рука Индржиха легла на поясницу, придвинула ближе, не давая отступить. - Эй-эй, полегче, парень! - Радциг предупредительно положил руки на плечи Индржиха. Было непривычно касаться его без перчаток.

      Индржих уже не слушал. Он приподнял подол рубахи пана, секунду посмотрел осоловело и приник губами к маленькому соску Радцига. Пан вздрогнул. Он уже занёс руку, намереваясь ударить сына, но бессильно опустил её. Индржих, приникший к его груди, выглядел столь безмятежно и спокойно, как младенец, пьющий молоко матери. Упоенно посасывая и полизывая кончиком языка, он прикрыл глаза, сомкнутые ресницы чуть подрагивали. В лице не осталось ни намёка на прежние злость и отчаяние, одно лишь умиротворение да румянец из-за разогревшего кровь вина. Всё вокруг для них остановилось. Пьяный Индржих ни о чём не думал, никакие последствия завтрашнего дня не волновали ум. Происходящее представлялось ему продолжением сновидения. Продолжением, в котором он достиг самому себе до конца не ясной цели, непременно важной, заключавшей в себе тайное-тайное желание, в котором он не мог признаться, потому что не мог это желание осознать. Радциг, пожалуй, смог оценить скрытую глубину болезненной страсти Индржиха. Не то чтобы пан понимал, что происходит. Скорее у него появилось ощущение, переросшее в убеждение от вида быстро расслабившегося, разомлевшего Индржиха: ему необходимо утолить в себе сей голод или любопытство, что бы то ни было, потому что из этой глубины подсознательного что-то сильно его мучит и изводит.

- Мой мальчик, - горестно прошептал Радциг и принялся мягко поглаживать Индржиха по голове, позволяя тому насытиться своим противоестественным желанием. По телу пана прошла дрожь. Как бы он хотел солгать хотя бы себе, сказать, что это всё мерзко, что хочет ударить Индржиха, но правда была иной. Успокоившегося у его груди юнца хотелось обнять, укачать, поцеловать в лоб. Радциг так и поступил. Долго гладил Индржиха по плечам, оглаживал ладонью расслабленное лицо, легонько покачивал, придерживая за голову и приобняв.

      Рука Индржиха соскользнула с поясницы пана, казалось, он задремал. Решив, что на этом всё закончится, Радциг судорожно выдохнул, чувствуя, как спадает державшее в тисках напряжение, становится легче двигаться и дышать. Индржих всё ещё сосал его грудь, только не так напористо. Размеренно, неспешно тихонько причмокивал, время от времени случайно прикусывая. Покачивая его в своих руках, пан с ранящим умилением рассматривал светлое лицо и не верил в происходящее.

      Реальность окончательно потеряла право быть реальность, превратившись в сюр, когда Радциг почувствовал бедром, как Индржих удовлетворяет себя рукой. Его никто не держал, он сам оставался на месте, сам повернулся так, дабы Индржиху было удобнее, сам придерживал его, гладил по волосам. И ответственность он понесёт за это позже сам. Индржих ускорил темп, между его бровей пролегла напряжённая морщинка, он засопел. Не выдержав, Радциг зажмурился, Индржих дёрнулся в его руках, негромко застонал и замер, уткнувшись носом в волосы на груди.

Радциг открыл глаза, склонил голову. Всё, что он увидел - взъерошенные русые волосы и взмокший лоб. Индржих к тому времени полностью навалился на него, вверив свой вес сильным рукам.

- Давай, приходи в себя, - голос пана звучал надтреснуто. В горле пересохло нещадно.

- Не хочу, - пробурчал Индржих снизу.

- Тогда я столкну тебя в бадью.

      Неуверенно Индржих оторвался от него, сел поудобнее, несмело взглянул из-под ресниц на оправляющего мятую рубаху пана. Выражение лица Радцига понять не представлялось возможным. Тот сам бы не понял, подойди к зеркалу. По крайней мере, он определённо не сердился.

- Вытри руку и одевайся, - приказал пан. Он и сам одевался, стоя к Индржиху спиной.

      Взяв с края полотенце, Индржих хорошенько очистил ладонь, не отводя глаз от пана, взглядом врезавшись в его прямую, словно окаменелую спину, как в стену. Странное капризное желание развернуть Радцига к себе лицом, добиться его внимания, поселилось в сердце. Сдержавшись после минутной внутренней борьбы, Индржих встал и зашипел сквозь зубы. Край бадьи хорошенько отпечатался на заднице. Потирая ноющее место, пошатываясь, добрался до сундука, взял скомканные штаны и, неловко качаясь, подпрыгивая на месте, стал одеваться. Попасть во вторую штанину получилось только с третьего раза.

Готовый Радциг неподвижно стоял в ожидании, имея вид глубоко задумчивый. Одевшись, Индржих неровной походкой подошёл к нему, остановился напротив, уставившись на плечо пана из-за нежелания смотреть прямо в глаза.

- Э-эм... - замялся он и качнулся в сторону. Пан поддержал его рукой. - Спасибо.

      Индржих не имел ни малейшего понятия, что ему стоит сказать. Ситуация была не из простых. Буквально на грани невозможного. Тревожный стыд ещё не полностью завладел его сердцем, но уже давал о себе знать. Правдоподобно описать словами то, что испытывал Индржих в тот момент, невозможно по многим причинам: чувств было слишком много, и все они при этом были не обострены, являясь не чувствами даже, а их отголосками, тенями, плавающими в алкогольном дурмане, которые воплотятся лишь к следующему дню.

- Прости меня, - вдруг сказал пан Радциг.

- Что? - Индржих решил, что ослышался.

      Радциг не стал повторять. Он сказал это больше для себя, желая облегчить душу, которую разрывало осознание собственной вины. Индржих не смог бы понять извинений. Для него всё выглядело гораздо проще нежели для Радцига, осознающего, что именно он допустил, чему позволил случиться. На что закрыл глаза.

Неловко стояли они друг против друга, не то приходя в себя, не то собираясь с силами для разговора, которого, естественно, не получилось бы ввиду состояния Индржиха. Пан как раз смерил его оценивающим взглядом и покачал головой.

- Вот что, Индржих. Ты меня слушаешь? Хорошо. Завтра прямо с утра пойдёшь к Бернарду на тренировку. Не скули, - пан остановил открывшего было рот Индржиха. - Это тебе в наказание за гулянья. Нужно возвращаться в форму. Придёшь, несмотря ни на что, ясно? После мне нужно будет с тобой серьёзно поговорить. А теперь пошли.

      С этими словами Радциг открыл дверь, пропуская вперёд Индржиха, еле-еле вписавшегося в проём. Молча прошли они всю дорогу, молча расстались в нижнем городе. Каждый томился со своими думами. Индржих томился меньше. Вплоть до того, пока голова не коснулась подушки.

      Кобыла долго ворочался в постели, сбивая под собой простынь. Ещё в купальнях он решился, что завтра, непременно завтра раскроет Индржиху правду. За тем и направил его к сотнику, надеясь, что тренировки с похмелья отнимут у него все силы, не оставив хоть сколько нибудь на бурную реакцию. Пан не хотел оставить возможности для возникновения разборок, скандалов и прочего. Он надеялся, что сможет уйти прежде, чем уставший Индржих опомнится, и вернётся поговорить, когда тот всё успеет переварить. Да, это было эгоистично с его стороны. Но тема отцовства всегда была для него болезненной, непривычной. Один факт того, сколько он собирался с силами для признания, говорит о многом. В конце концов, Мартин был для Индржиха отцом больше, чем Радциг, который вплоть до недавнего времени видел себя скорее как далёкого покровителя, не более того. Порешив на том, что завтра начнёт разбираться с возникшим по его вине бардаком, Радциг забылся тревожным сном.