В середине дня Индржих стоял у конюшни и делал последние приготовления. Всё проверил, пересчитал стрелы, натянул на пробу тетиву лука.
- Сдуйся ты уже, - проворчал он коню в морду. Хитрец надул живот, чтобы потом, когда он расслабит пузо, подпруга сидела слабее. Он похлопал коня по упругому, как барабан, животу, плюнул и подтянул подпругу с запасом.
- Милуешься с конём? - поддел подошедший Радциг. Индржих вздрогнул.
- Скорее, наоборот.
Радциг вёл свою лошадь под уздцы. Она была нагружена седельными сумками с двух сторон, позади седла крепился свёрток. За лошадью бежали две собаки. Пан смерил Индржиха изучающим взглядом. А посмотреть было на что. Индржих стоял в длинной тёмно-зелёной тунике, перехваченной кожаным поясом. По краям ворота и манжет тянулся, ветвясь и переплетаясь, вышитый чёрными нитками узор. Туника изящно облегала широкую грудь и крепкое юношеское тело, но оставляла простор для любопытства, подолом скрывая бёдра от особенно заинтересованных глаз. Ноги изумительно облегали шоссы из тёмной ткани. На голенищах красовались высокие сапоги. Кобыла едва сдержался, чтобы не присвистнуть.
- Готов? - спросил Радциг, отрываясь от разглядывания.
- Да, - улыбнулся Индржих, глядя на пана из-под приставленной ко лбу ладони, чтобы не слепило солнце.
Они выехали из Ратае. Через километр конь Индржиха перестал пыжиться и амуниция приладилась как надо. Солнце приятно согревало, на небе ни облачка. Собаки трусили следом, нюхая пыльный, сухой воздух. Индржих весело поглядывал по сторонам и то и дело косился на пана.
- Покажу тебе моё любимое место для лагеря, - сказал Радциг. - Тут налево.
Свернув с дороги, они направились к лесу и через полчаса уже ехали в тени множества деревьев. Пространство перед ними рябило от несчетного числа пятен света, то тут, то там пробивавшихся через лиственные кроны. День был отличным и обещал не менее отличный вечер.
Индржиха одолела нега. Он прислушивался к внутреннему ощущению счастья, к трепету души, к звенящему предвкушению, поэтому не был готов к тому, что произошло. При подъёме на пригорок его конь весьма неловко споткнулся и повалился на передние ноги. Навощенный повод выскользнул из рук, Индржих попытался схватиться за гриву, но не успел, и стремительно выпал из седла. Собаки разбежались в стороны и стали смотреть издали. Лошадь Радцига испугалась, пронзительно заржала, попятилась. Пан оставался совершенно спокоен, только внимательно смотрел на Индржиха. На земле тот быстро спохватился и откатился в сторону, опасаясь лошадиных копыт. Его конь неуклюже поднялся, подобрал под себя ноги и встал, выглядя весьма сконфуженным, будто сам не ожидал от себя такого промаха.
- Ты в порядке? - спросил Радциг, проводя лошадку кругом, чтобы она успокоилась.
- Да, - отозвался Индржих, отряхивая с себя пыль.
- Под тобой даже лошади с ума сходят и забывают, как ходить, - больше от облегчения засмеялся Радциг. Меньше всего он хотел, чтобы Индржих свернул себе шею.
- Хочешь сказать, это я виноват, что он спотыкается? - Индржих тоже усмехнулся. Он не злился и не чувствовал неловкости из-за падения. Ему стало ещё смешнее от глупого выражения морды, с которым посмотрел на него конь. Казалось, он хочет подтвердить слова пана и снять с себя всю ответственность.
- Ты виноват в том, что падаешь, когда твой конь просто спотыкается, - разъяснил Радциг. - Ладно, залезай и поедем дальше. Завтра научу тебя.
Индржих ловко вскочил в седло. Конь переступил с ноги на ногу, переступил ещё раз для поверки и после этого только двинулся вперёд.
К месту, которое упомянул Радциг, они подъехали вечером, когда солнце всё заливало бронзой, каждый листочек сиял металлическим блеском, природа поражала теплотой оттенков. Индржих рассмотрел стоянку. Она представляла из себя пяточек низкой травы, кое-где перебивающийся участками голой земли. Окружённая деревьями и кустами, полянка казалась отделённой от остального мира, скрытой в лоне природы от всех, кто не потрудится её искать. В середине виднелось кострище из сложенных кругом камней с потемневшими головешками в центре. Немного за пределами поляны лежало поваленное дерево с толстым коричневым стволом. Неподалёку слышалось журчание текущей воды. Рассматриваемый пейзаж ассоциировался у Индржиха с чувством защищённости и покоя.
Спешившись, они расседлали лошадей. Сёдла, узду и попоны повесили на поваленное дерево, сумки сгрузили поближе к кострищу. Лошадей за оголовье пристегнули к кордам и привязали подальше, где трава выше и растёт гуще, чтобы они паслись в своё удовольствие. Собаки рыскали по кустам, кругом от них стоял сплошной шорох. Индржих пошёл собирать валежник, собаки увязались за ним, Радциг остался обживать лагерь.
Идя по лесу, Индржих насвистывал под нос простенькую мелодию, подбирал сухие ветки, сучья и прочие деревяшки. Через несколько минут он вышел к речушке. Над её поверхностью стояло беспрерывное жужжание мошкары, и Индржих поспешил повернуть в другую сторону, пока его не поели. Стоило ему отвернуться, за спиной раздался внезапный плеск, за которым последовал истошный скулёж. Одна из собак заметила какое-то маленькое животное на другом берегу, кинулась к нему через узкую речку, но бурное порожистое течение не дало ей переправиться, подхватило её и понесло вниз с такой лёгкостью, как понесло бы упавший на поверхность листок. Другая собака взволновано забегала из стороны в сторону. Поднялся страшный переполох. Индржих с досадой бросил валежник и кинулся к утопающей. Вообще-то речушка была неглубокой, ему доставало выше колена, но несчастной собаке хватило и этого. Увидев спешащего на помощь человека, она принялась усиленно сучить лапами, борясь с течением.
- Давай, плыви сюда! - подбадривал её Индржих, двигаясь навстречу и на ходу отмахиваясь от налетевших комаров.
Наконец, они добрались друг до друга. Индржих схватил её за шкирку и вытащил на берег. Собака отряхнулась, орошая землю множеством сияющих брызг, и с благодарностью стала лизать руку спасителя. Она отделалась испугом и то уж позабыла о нём и с безмятежностью виляла хвостом. Вторая собака подбежала и стала нюхать мокрую первую.
- Ты дурочка? - без тени злости спросил Индржих. - Зачем было в воду прыгать?
Он присел, отмахнулся от лобзаний и, взяв собачью морду, заглянул в пасть. Клыки сияли белизной, совсем новёхонькие. Собака радостно дышала ему в лицо.
- Ааа, - протянул Индржих. - Так ты молодняк. Вопросов нет.
Индржих любил собак. Преданные, милые, каждая со своим характером - они казались ему забавными, казались лучше многих людей.
- Ладно, пошли. Не отходите далеко, - он потрепал их между ушей, подобрал валежник и двинулся дальше.
Они побродили ещё немного, прежде чем дружной компанией вернуться в лагерь. Собаки взапуски бежали перед Индржихом, нёсшим охапку сухих сучьев, которую едва мог объять руками. Радциг повернулся на шум. На лице его отобразилось недоумение.
- Ты собирал топливо для костра на дне реки? - поинтересовался он, приподняв дугою бровь. С ног Индржиха текла вода, сапоги хлюпали при каждом шаге.
- Нет, - Индржих бросил валежник на землю. - Просто не дал одной из собак утопиться.
Радциг перевёл взгляд на собак. Они гомозились на солнечном пяточке, стремительно уменьшающимся с заходом светила. Одна из них действительно была мокрой и теперь становилась грязной от валяния по земле.
- Молодец, - наконец сказал Радциг.
- Что, и не будет никаких шуток? - наигранно удивился Индржих, развязывая шнуровку на шоссах.
- Нет, не будет. Ты не дал ей утонуть. Почему я должен смеяться?
- Потому что со мной вечно случается какая-то нелепица, - вздохнул Индржих, борясь с узлом.
Радциг отвлёкся от сумок, подошёл к нему.
- Давай я, - сказал он, отодвигая руки Индржиха. Подняв подол туники, Кобыла принялся ловко расшнуровывать шоссы.
Индржих сконфузился, но всё равно держался превосходно. Только отвернул разрумянившееся лицо в сторону и принялся считать вдохи-выдохи, чтобы отвлечься от пана, помогающего ему раздеться. По какой-то причине ему не хотелось изобличать своё желание. Вскоре Радциг закончил. Оправив сыну тунику, подхватил несколько веток и ушёл к кострищу. Пока Индржих стягивал сапоги и сырые шоссы, он наломал сучьев, сделал из них шалашик в каменном круге, достал кресало, клочок шерсти и развёл огонь.
- Это что, шкура? - с удивлением спросил Индржих, раскладывая у костра вещи для просушки. До этого он не замечал большого мохнатого пятна бурого цвета по другую сторону от костра. - Медвежья?
Индржих нагнулся и выжал вымокшие края туники с каждой из четырёх сторон света.
- Да. Пан Гануш подарил, когда в последний раз приезжал погостить в Скалицу. Я не люблю палатки, поэтому вожу её на охоту, чтобы спать под открытым небом, - ответил Радциг, поднял голову от занимающегося огонька и замер. Подле него стоял босой Индржих. Из-под туники выглядывали голые коленки, ноги, по которым стекали капли воды, покрылись мурашками от прохлады, так что волоски на них встали дыбом. Сам Индржих с любопытством разглядывал шкуру.
- Впервые вижу медвежью, - поделился он и подошёл поближе. Отерев стопу от всякого сора о травку, он протянул ногу, погрузил носок в густую шерсть, поводил из стороны в сторону, наслаждаясь ощущением. - Мягко! - восторженно воскликнул он.
Радциг, не отрываясь, смотрел на длинные крепкие ноги. Что-то в виде Индржиха задело его за живое. Может, то была скрытая сила, проявлявшаяся в проглядывающем при движениях рельефе мышц, и то, как она контрастировала с невинной открытостью коленей и щиколоток. Может, то, как свободно вёл себя Индржих, не замечая своего милого вида. В любом случае, сердце пана странно сжалось, и он как был, сидя на корточках, опустил голову, пряча лицо в ладони. Нельзя быть таким хорошеньким!
- Искорка в глаз попала? - озабоченно спросил Индржих, с волнением глядя на пана.
- Ага, - отмахнулся Кобыла, а сам подумал: «Ты в глаз попал. И в сердце».
- Полить тебе воды, чтобы умыться?
- Нет, я уже в порядке. Спасибо.
Ночь опустилась стремительно. Темнота обступила со всех сторон. В её густоте деревья загадочно ворочали листьями, устрашающе трещали в лесу не то звери, не то птицы. Индржих и Радциг сидели в островке света и тепла и пили вино из бурдюков. Радциг был без перчаток и тоже босой. Индржих не пускал его на шкуру, пока тот не снял сапоги. «Я не дам тебе её топтать!» - так сказал он.
Долгое время они непринуждённо разговаривали, разделяя ужин. Была ли то сила привычки, но Индржих особо не лез к пану. Выдрессированный долгими совместными вечерами в креслах у камина, он проявлял достойную сдержанность. Если у него и были какие похабные мысли, ничто в нём этого не выдавало. При этом меж ними ни на йоту не было скованности. На уровне ощущений для обоих всё было так, словно беседы из комнаты перетекли наружу, камин заменил костёр, а вместо потолка над головой размахнулось на целую бесконечность небо, полное звёзд.
Разделав остатки копчёной говядины, Индржих призывно засвистел. Из ниоткуда выскочили собаки, подлетели к нему, засуетились, метя хвостами землю. Он потрепал их жирными от мяса пальцами, почесал бока и выдал по куску. Собаки утащили подачку обратно в темноту, из которой вылезли. Индржих заозирался, держа руки на весу и не зная, обо что их вытереть.
- Сиди, - вздохнул Кобыла, закрывая бурдюк. - Ты их разбалуешь. Пусть сами охотятся на белок и мышей. Не даром ведь охотничьи.
- Ты уверен? Они какие-то дурные. То шумят, то в речки ныряют, - сказал Индржих, задрав голову и глядя на поднявшегося пана.
- Это потому что ты рядом. Сюсюкаешься с ними, а они и рады. Ты плохо влияешь на животных, - пан легонько щёлкнул его по лбу и ушёл к сумкам.
Заскучавший в его отсутствие Индржих выудил из холстинного мешочка ломтик сушёной груши и, зажав между губами, стал задумчиво покусывать, глядя в огонь. Он размышлял о том, что отец прав. Животные его не слушались. Но держать скотину в строгости ему совесть не позволяла. Возможно, конь у него немного расхлябанный, собаки с придурью, зато они искренне его любят.
- Держи, - прервал размышления Радциг, протягивая платок.
- Шпашибо, - поблагодарил Индржих, не разжимая губ, чтобы не выронить грушу. Радциг дождался, когда он вытрет руки.
- Это тебе, - он протянул изящный глиняный кувшинчик с длинным горлышком, на котором висела пеньковая верёвка с кусочком пергамента.
- Что это? - Индржих достал изо рта грушу, уселся поудобнее (он сидел по-турецки) и принял подарок.
Радциг сел рядом и глядел с весельем.
- Бу-ко-во-е мас-ло, - прочитал Индржих на бумажке.
- О, ты умеешь читать. Молодец, - улыбаясь, похвалил пан.
- Да, брал уроки в... стой, - Индржих резко повернулся и во все глаза уставился на Радцига. В освещённом лице угадывались волнение, надежда, радость, страх, вожделение. Всё вперемешку.
- Ну что ты так смотришь? - ласково спросил Радциг, протянул руку и погладил Индржиха по виску тыльной стороной ладони. - Как я мог позволить твоему первому разу случиться в замке, где тебе пришлось бы сдерживаться? Пусть он будет в твоей стихии.
Индржих не понял, что имел в виду пан, говоря о «его стихии», да это и не особо волновало. Внутри него что-то щёлкнуло, замкнуло. Он знал, что так будет. Он ждал. Так долго ждал. Надкушенный ломтик груши был выкинут куда-то назад, в темноту, ценный подарок отставлен. Радциг притянул Индржиха и вовлёк в поцелуй. Индржих отвечал с жадностью, вместе с тем дрожащими от нетерпения руками спеша раздеть пана. Он так неотвратимо напирал, что в конце концов повалил Кобылу на спину и сам навалился сверху, продолжая лихорадочно расправляться с застёжкой. Пан смеялся с его нетерпения, но пока не препятствовал, позволяя расстёгивать на себе камзол в то время, как сам расшнуровывал свои шоссы. В четыре руки дело шло быстро. Вскоре он лежал под Индржихом совсем обнажённый, сияющий тёплыми бликами от костра, с влажными от поцелуев губами, на которых беспрестанно играла лукавая улыбка. Радциг не мог упустить такой шанс и отказать себе в удовольствии помацать Индржиха. Рукой скользнув под подол туники, пан стал оглаживать и сжимать его соблазнительные ляжки. Так приятна, так хороша была их упругость. Индржих, до этого нависавший над паном, выпрямился, забрался ему на бёдра, с заигрывающим и кокетливым видом подставляясь под ласки. Он разгадал, что Радцигу понравилось видеть его в одной тунике, походившей на короткое платьице, и предлагал поиграть с собой. Сверкая сверху глазами, он неторопливо избавился от пояса и так же неторопливо стал расстёгивать тунику. Это стоило больших усилий. Ему хотелось сорвать одежду или даже разорвать прямо на себе, лишь бы быстрее, быстрее прижаться к Радцигу, упиться его теплом, вниманием, любовью, семенем. Пан следил за представлением с восхищением, не переставая развратно трогать Индржиха. У обоих уже стояло, но они продолжали тянуть момент, зачарованные друг другом.
Наконец Индржих снял тунику и отбросил её в сторону, лишая пана интимной забавы. Несчастная расшитая туника повисла на кусте. Лицо Индржиха пересёк оскал ликования. Он лёг на Радцига, с упоением чувствуя его тело своим, и оказался в кольце рук.
- Попался, - прошептал Радциг и, придерживая Индржиха, перевернулся вместе с ним. Теперь он был сверху. Индржих успел только тихо охнуть. Лицо пана над ним наполовину было скрыто тенью, над головой царским венцом сияли звёзды. Он был как божественное видение, величественный, могущественный. Вседержитель. В груди Индржиха окончательно проснулось нечто ужасное, одновременно жаждущее и раболепно распластаться перед Кобылой, и овладеть им, впившись зубами в шею. Весь его внутренний мир качало из стороны в сторону как от поступи великана.
Радциг быстро стянул с него осточертевшие брэ и взял кувшинчик. Индржих впился в пана внимательным острым взглядом, приподнялся на локтях, наблюдая, как он снял восковую печать с горлышка, как налил на руку масло и растёр между пальцами. Оно лилось вязким потоком, капли стекали по сильной руке, оставляя за собой блестящие маслянистые линии. От волнения свело живот едва ли не до спазма брюшных мышц. Радциг отставил сосуд, посмотрел на обеспокоенного Индржиха и мягко надавил ему на грудь чистой рукой.
- Ложись. Всё будет хорошо.
Индржих послушно опустился на медвежью шкуру, провёл по шерсти рукой, черпая от её единственного истинного владельца силу лесных духов. Он не смотрел более. Он чувствовал, как Радциг провёл скользкой рукой между его ягодиц и плавно ввёл палец. Знакомое чувство заполненности предвосхитило все прочие. В этот раз, с маслом, было проще. Радциг растягивал его медленно, осмотрительно, одной рукой успокаивающе поглаживая по груди, животу, правому боку, бедру. Индржих расслабился. Шире раскрыл себя. Разомкнул уста. Первый едва слышный стон слетел с его приоткрытых губ. Радциг улыбнулся, склонив голову на бок, и ввёл второй палец. Индржих потянулся к своему члену, но пан оттолкнул его руку, не позволяя приласкать себя.
- Дай! - Индржих свирепо сверкнул глазами, но тут же застонал. Пальцы внутри него раздвинулись. - Прикоснись ко мне! - умоляюще заскулил он, от невыносимости пряча лицо в сгибе локтя. Радциг остался глух к его просьбам. Только закинул его ногу себе на плечо и покрывал её горячими увещевающими поцелуями.
Когда пальцы пропали, оставив после себя неприятную пустоту, Индржих открыл лицо и опять приподнялся, опёршись на руки. Ему непременно требовалось знать, что делается, чтобы понимать, к чему готовиться. Радциг подливал ещё масла - его было так много, что до обоих доходил лёгкий ореховый аромат, - только теперь он смазывал свой член, крепкий, налитый кровью, сочащийся, лоснящийся от смазки. Индржих сглотнул. Ему хотелось принять его в себя, заполниться им до одури. Зрачки его расширились до того, что радужка виднелась лишь по самому краю, и этой чернотой он смотрел, как Радциг, придерживая член, придвинулся и вошёл. Для начала пан вставил только головку. Он ещё сохранял трезвость ума и не желал причинить лишней боли. Как только скользкая, набухшая головка погрузилась в него, Индржих вновь повалился на спину и застонал скорее от облегчения, что всё, наконец, случилось, чем от наслаждения. Вся его сущность по-прежнему настороженно примеривалась к ощущениям. Радциг как мог плавно толкнулся вперёд и медленно ввёл ствол наполовину. Внутри Индржиха было неописуемо приятно. Горячая влажная плоть теснила член со всех сторон и будто втягивала глубже, но Радциг не позволял увлечь себя. Безусловно, ему было хорошо. Но первым делом он обязательно смотрел на Индржиха. А тот уже дышал, как ломовая лошадь, грудью и животом сразу. Вдыхал ночь и выдыхал стоны. Ощущения с его стороны были совсем другие. Его распирало. Это не шло ни в какое сравнение с пальцами. Тяжело и неподатливо, но с неизменной исступлённой жадность принимало его нутро Радцига. Неясное, тягучее впечатление обернулось затмением рассудка.
- Не жалей меня, - глухо прорычал он, приподнимая поясницу навстречу бёдрам пана.
Радциг как ждал этого. Отпустив контроль, упал в ощущения и разом вошёл до конца. Твёрдый его член проторил путь через узкую нежную плоть. Индржих закричал. Его жгло изнутри, словно он был беременен солнцем или огнём, и жар разливался по всему телу, выгонял пустоту, распалял, напитывал. Разгорячённый, ненасытимый Индржих распечатывал двери и окна своего внутреннего пандемониума, и оттуда веяло мускусным землянистым запахом долго сдерживаемого вожделения.
Перестав церемониться, Радциг остервенело вжимался в него с каждым движением, покрываясь испариной. Из-за напряжённого ритма ему не доставало воздуха стонать, но Индржих отлично справлялся за двоих. Он стонал и кричал, как древняя пробудившаяся хтонь, и хрипел или рычал, когда голос надсаживался. Время от времени ему вторили, подвывая, собаки. Свобода. Вот что первым принесло ему удовольствие. Затем тело его окончательно приноровилось. Жёсткие толчки Радцига кроме боли порождали теперь электрические волны наслаждения и оглушали Индржиха. Шея и грудь его раскраснелись. Он запрокинул голову, выпуская свой голос на волю. Все разумные животные наверняка разбежались от их лагеря не менее, чем на полтора километра, боясь неведомого создания, что способно издавать подобные вопли. Бездна разливалась и клокотала. Индржих чувствовал её внутри себя. Радциг чувствовал её внутри Индржиха. Она радовалась их единению и пела свою разрушительную песнь, сопровождавшуюся гудением тысячи охотничьих рожков.
В нескончаемых стонах и криках послышался бессвязный лепет, в котором ничего нельзя было разобрать, кроме проскальзывающих слов: «отец... пан... Радциг... ещё... ещё...там», звучавших невнятно и ритмично, сродни забытому человечеством заклинанию, предназначенному для языческих божеств. Индржих всё лепетал и слепо тянул к Радцигу руки, ища его поддержки в безумном водовороте ослепляющих впечатлений. Пан поймал его руки, сжал подрагивающие пальцы Индржиха, прижал к своей груди. Радциг смотрел на сына, и вдруг странная мысль заставила его остановиться: он породил его для себя. Ни для кого больше и даже не для мира. С самого начала, присматривая за ним издалека, незаметно благодетельствуя, он знал, что ни его мать, ни Мартин не смогут подчинить его сущность, не смогут склонить к простой честной жизни обычного деревенского кузнеца, осесть, завести семью. Рано или поздно Индржих всё равно бы пришёл к нему, кровь бы гнала его искать своё место. И он бы нашёл его - и нашёл ведь - только рядом с Кобылой, потому что ничто другое и никто другой не в силах были понять природу его чудовищного голода. Конечно, он хороший добропорядочный юноша, верный, сметливый, но это не отменяет того, что в душе его, окромя света, есть и просвет, щёлочка, через которую выглядывает горящим жёлтым глазом запертый в нём демон.
Послышался недовольный, с хрипотцой, долгий выдох. Индржих с раздражённой досадой вынырнул из своего омута, с долей удивления обнаружил руки прижатыми к груди пана и позвал его глухим рокочущим голосом:
- Отец.
Радциг смотрел на него с бесконечным обожанием, на которое Индржих тут же отозвался милейшей плотоядной улыбкой, высвободил руки и сам поплотнее насадился на член. Радциг застонал. Это вывело его из оцепенения. Он снял с плеча ногу Индржиха, подтянул его за бёдра ещё ближе и с ходу восстановил прежний ритм. Пан стал склоняться к губам его, но был остановлен. В этот раз Индржих схватил его за шею, повторяя давешний жест Радцига, и сдавил горло, не давая приблизиться к своему лицу для поцелуя. В глазах тёмная радость, сам запыхавшийся, загнанный.
- Тебе... самое место... во мне, - каждое слово он произносил отчётливо и громко, на выдохе, жгучим прямым взглядом уставясь пану в глаза. - А ты... отказывался. Не смей больше... отказываться... от меня.
Радциг усмехнулся. Каков! Столько дней ходил прилежный и послушный, а в душе таки затаил обиду.
- Не указывай мне, - отрезал Кобыла.
Индржих уж готов был ответить, но он позабыл, с кем связался. С предтечей себя. У такого, как пан, найдётся на него управа. Радциг взял его член, давно изнывающий без внимания, багровый, потяжелевший, приласкал большим пальцем, обхватил. На лице Индржиха тут же отобразилось мучительное наслаждение, брови изогнулись как-то жалобно, из приоткрытых губ вырвался тонкий стон. Он ослабил хватку, переместил руку на остриженный затылок и притянул Радцига к себе, чтобы целовать его красивую крепкую шею, на которой остался красноватый след от пальцев.
Толчки сделались резче и жёстче. Радциг окончательно навалился на Индржиха и крепко поцеловал в губы. Их тёплые и скользкие языки приятно соприкоснулись. Индржих зажмурился. Он чувствовал себя переполненным. Член его, ласкаемый рукой пана и зажатый в придачу между животами, был напряжён и предельно твёрд, в паху тянуло. От члена Радцига с каждым толчком, раз за разом, по копчику и позвоночнику проходил озноб. И вот в таком калейдоскопе ощущений Индржих наконец-то чувствовал себя хорошо, правильно. Ни сомнений, ни переживаний. Всё так, как должно быть. Нечто похожее испытывал и Радциг. Все его формы любви приняли вид одного исполинского идола, возведённого тайнами, предчувствиями, кулуарными встречами и знаками внимания ради одного единственного человека. Теперь он не понимал сам себя, как он мог думать когда-то, что сможет отвратить неотвратимое, сможет образумить Индржиха и не поддаться сам. Нет, это было неизбежно.
Чувство, как от надвигающейся волны, захватило пана. Он с силой двинулся бёдрами, втиснулся в Индржиха и излился в него, издав тяжёлый утробный стон. Тёплая сперма внутри стала для Индржиха откровением. Самодовольство и собственнические замашки наполнили сердце исступлённой радостью от осознания того, насколько они теперь едины. Выгнувшись, он кончил в кулак Радцига. Пан ещё немного поводил скользкой ладонью по его члену, выжимая последние капли. Отдышавшись, они с неохотой расцепились. Им было даже некомфортно отделяться, расплетаться. Индржих был особенно против и капризно вцепился в пана.
- Ну чего ты, - мягко прошептал Радциг, щекоча его шею носом.
- Не хочу.
- Ты не можешь вечно висеть на мне. Представь, как глупо я буду выглядеть, расхаживая так по делам.
Индржих фыркнул и разжал объятия.
- Полежи. Сейчас вернусь, - Радциг поднялся и отошёл.
Индржих перекатился на бок, съёжился. Весь он был взмокший, в поту, и теперь, когда жар отступал, его колотило мелкой дрожью. На него опустилось шерстяное одеяло. Радциг сел рядом, старательно запеленал его со всех сторон, чтобы нигде не проскочил ни один сквознячок, пригладил влажные волосы. Руки у него были почти чистые, только что жирные от масла, которое было не оттереть платком. Впрочем, оба они и так были перепачканы в этом масле с ног до головы.
- Ложись ко мне, - позвал Индржих, собираясь приподнять одеяло, но пан придержал его.
- Нет. Мне жарко. Дай мне остыть.
Он отошёл ещё раз, подбросил веток в огонь, заткнул кувшинчик сложенным кусочком пергамента, чтобы масло не разлилось, достал тунику Индржиха с куста. Индржих следил из своего кокона за тем, как степенно ходит обнажённый пан, то появляясь в островке света, то исчезая в темноте. Он был прекрасен. Мышцы на спине и плечах, грудь, упругие ягодицы, мускулистые ноги.
- Иди сюда! - крикнул ему Индржих, раздражаясь от того, что тот занимается какими-то делами вместо лежания рядом. К его удивлению, после секса энергия из Радцига била ключом, когда сам он был, как выжатый лимон, несмотря на разницу в возрасте в его пользу.
Кобыла пришёл с вином, опустился на шкуру и, вальяжно скрестив ноги, облокотился на Индржиха. Он не чувствовал усталости и спать ему не хотелось. Чего ему действительно хотелось, так это смотреть на Индржиха. В кой-то веки он, утихомиренный, был прост и гладок, без шероховатых плотоядных чёрточек на лице. Спокойный, как озеро в безветренный день.
- Как ты? - с заботой в голосе спросил пан.
- Хорошо, - Индржих хитро прищурился. - А ещё мне нравится, что внутри меня твоё семя, - добавил он.
- Ты сам моё семя, - Радциг потрепал его за щёку.
- Да-а, - протянул Индржих, рассеянно глядя в темноту. - Знаешь, я иногда забываю, что ты мой отец, хоть и называю тебя так.
- Это нормально, я думаю, - серьёзно сказал Радциг и отпил вина из бурдюка. - Прости меня. Я должен был сказать раньше.
Индржих закопошился, высвободил из-под одеяла руку и накрыл ею ладонь пана.
- Я злился сначала, - тихо заговорил он, продолжая глядеть в пространство. - На тебя, на Тота, на мать и на отца, ну, который второй отец. На весь мир. Мне было обидно, что я единственный оставался в неведении. Даже пан Гануш знал. Но это была только обида, понимаешь? - он перевёл пронзительный взгляд на Радцига. - Возвращаясь из Враника, я больше всего боялся, что ты скажешь мне никогда теперь тебя не целовать. Запретишь приходить к тебе, касаться тебя так, как я хочу. Я боялся, ты назовёшь всё ошибкой и прикажешь прекратить. А потом я боялся, что Иштван тебя убьёт, и ты уже ничего не успеешь мне сказать. Даже того, что меня огорчит.
Радциг слушал, не перебивая. От слов Индржиха у него щемило в груди. Как же настрадался его мальчик. Сколько всего пережил, сколько успел потерять. Ему, Кобыле, следовало быть повнимательнее, поделикатнее с ним, но всего ведь не предугадаешь. Разве он знал, что всё так обернётся, когда в очередной раз давал слабину и разрешал себе не говорить правду, разрешал подождать ещё немного, до тех пор, пока не стало слишком поздно.
- Теперь я рядом. Иди-ка сюда, - Радциг лёг подле него, залез под одеяло и притянул Индржиха к себе. - Ты отлично справился со всем, что на тебя свалилось. Я так горжусь тобой. Ты у меня такой хороший, храбрый мальчик, - говорил он тёплым, медоточивым голосом, мягко поглаживая сына по макушке.
Индржих фыркнул.
- Смешно тебе? - игриво рассердился Радциг.
- Ты звучишь совсем как отец.
- А я тебе кто?
- Отец, - ответил Индржих и засмеялся.
- Признайся, тебя успокаивает, когда я с тобой сюсюкаюсь, - лукаво улыбнулся пан.
- Да-да. Ты меня раскусил. А знаешь, - Индржих спустился ниже и устроил подбородок на груди Радцига, - что ещё меня успокаивает?
Кобыла закатил глаза.
- Очень хорошо знаю, - заверил он, вспоминая купальни и убаюканного Индржиха в руках.
- Ну так вот, я всё ещё немного расстроенный, - протянул Индржих, невинно хлопая ресницами. - Так тяжело на душе, эх.
- Ладно, я тебя понял, - усмехнулся Радциг и немного развернулся для удобства таким образом, чтобы Индржих мог устроить голову у него на предплечье.
Индржих сразу притулился рядышком, устроился поудобнее и приник губами к соску Радцига. Он с упоением посасывал его, трогал языком, покусывал ореолу. Пан вглядывался через темноту в мирно прикрытые глаза, порозовевшие скулы, забавно подрагивающий кончик носа, и сердце его сжали тиски глубокой нежности. Как бы всё выглядело неправильно, будь на их месте кто другой, но ведь в том-то и дело, что для них норма - дело десятое. Кобыла на всё имел своё мнение и представление о плохом и хорошем, и вот то, что сейчас происходило, в его картине мира плохим не было. Он всегда смотрел на мир под особенным углом, умел, не попирая сложившиеся традиции и общие ценности, не подчиняться им. То же самое он наблюдал в сыне. Он быстро учился рассыпаться в формальностях и приличиях, умел держать язык за зубами и смиренно склонять голову, но всегда оставался при своём мнение и был верен исключительно себе.
Радциг бережно придерживал его, лелеял, испытывая острое желание защитить Индржиха от жестокого мира, полного опасностей, горя и смерти. Пану захотелось оставить его подле себя навсегда, скрыть от всех. Пусть это и было бы в его власти, возможно ли удержать на месте такого ретивого мустанга, что в одно мгновение ластится и добровольно закусывает удила, а в следующее - рвётся побегать по краю обрыва, потому что слово свобода для него ровняется опасности. Конечно, глупо сетовать на это. Кому, как не Радцигу, знать, от кого Индржих унаследовал бойкий нрав. Но и самым ловким мустангам случается ломать ноги и разбиваться.
Радциг почувствовал шевеление под боком. Индржих отстранился. От груди до приоткрытого рта тянулась прозрачная слюна, и он лениво потёрся подбородком об одеяло, чтобы стереть её. Взгляд блаженный.
- Я спать, - пробормотал он.
- Тебя это действительно так расслабляет? - слегка удивился Кобыла.
- Ага, - ответил Индржих, устраиваясь поудобнее и обнимая пана руками и ногами. - Будто... - он немного подумал, - возвращает в далёкое детство. Отчасти. Мысли все уходят. Так приятно, - договорил он уже сонно.
- Вот как, - Радциг погладил его по спине. - Сладких снов.
- Мгм...
Заснул Индржих быстро. Рацдиг тоже закрыл глаза. Прежде чем уснуть, он ещё некоторое время слушал размеренное, драгоценное сердцу, живое сопение сына.