Ты, реченька, как и я

Да и как судьба моя.

      Индржих приоткрыл глаза. Солнце слепило. Он прищурился. В его объятиях дрыхла без задних лап собака, вывалив язык из белозубой пасти. Вторая прилепилась к спине и вроде как похрапывала.

С крутыми поворотами,

С тяжёлыми заботами.

      Приподняв голову, Индржих оглянулся на голос. Либо он ещё спал, либо Радциг действительно пел. Он стоял у поваленного дерева, спиной к лагерю, и что-то делал. На нём трепыхалась от ветра свободная рубашка, столь белоснежная, что чуть не сияла на солнце. Полный пространства и воздуха грудной голос разносился над поляной:

Ой, реченька, реченька,

Забери мою печаль,

Забери мою печаль,

Унеси с собою вдаль.

      Радциг развернулся и пошёл к лагерю. Подойдя к кострищу, увидел растерянно моргавшего Индржиха.

- Посмотрите, кто проснулся, - радушно улыбнулся он.

- Ты пел, - хрипловатым со сна голосом сказал Индржих.

- Да, пел. Тебя это удивляет?

- Эту песню пела мама, - Индржих раскутался, высвобождаясь из жаркого шерстяного гнезда, перевернулся на живот, потёр заспанные глаза. Заелозили потревоженные собаки. Вчерашняя грязнуля подползла под рукою Индржиха, ткнулась мохнатой мордой в щёку и смачно лизнула. Индржих засмеялся, пряча лицо в медвежьей шерсти. Радциг свистнул.

- Брысь! - прикрикнул он на собак. Те заложили уши и замахали хвостами, заискивающе заглядывая ему в глаза. - Быстро! - пан хлопнул в ладоши, звук получился глухой и жёсткий.

      Собаки вскочили, отбежали в сторонку и стали там зевать и потягиваться. Индржих осуждающе посмотрел на Радцига через плечо. Кобыла вопросительно поднял брови, присаживаясь рядом.

- Что? Кто-то же должен стращать их, - склонившись, он поцеловал Индржиха в копчик. - Как ты?

- Нормально, - краснея, ответил Индржих. - Очень даже хорошо, - быстро добавил он, с тайным удовольствием вспоминая ночь. Ему ясно чувствовалось, что что-то в его мировосприятии переменилось, но что конкретно, того он понять не мог. Стало как-то чище и проще внутри, дышалось легче и полнее. Неизвестность более не мучила его так сильно, как прежде. Он чувствовал себя вправе любить Радцига и получать любовь взамен.

- Отлично! Тогда вставай, одевайся, ешь и пойдём!

- Куда?

- На охоту, - Радциг поднялся. - Мы, вообще-то, для этого сюда и приехали.

- А-а-а, да, точно. Действительно, - сквозь прорывающийся смех проговорил Индржих. - Хороша охота.

- У нас сегодня много дел, так что поспеши, - проигнорировал его иронический тон Кобыла и сверился с солнцем, бывшим почти в зените.

Индржих печально застонал, изъявляя нежелание двигаться, и тотчас же получил лёгкий тычок сапогом в бок.

- И откуда у тебя столько сил на всё... - пробормотал он, нехотя поднялся с лежанки и потянулся. Обозначились под светлой кожей гуттаперчевые мускулы, натянулись, как гибкие жгуты, являя молодую силу. - Ауч! - Индржих дёрнулся, от задницы до поясницы прошибла не острая, но близкая к таковой боль.

- У-у-у, бедняжка, - сочувственно проворковал Радциг, притянул Индржиха за шею, поцеловал в щёку и поморщился. - Фу, воняешь собаками.

      Индржих засмеялся, обогнул пана и поднял на руки грязнулю. Двадцать три килограмма дали о себе знать ноющей болью в пояснице, но разве это имело значение? Для него, проскакавшего от Скалицы до Тальмберга со стрелой в ноге, перенёсшего битвы и пытки, саднящий зад не был особой проблемой. Собака радостно открыла пасть, беспрестанно машущий хвост бил Индржиха по ноге.

- Она мне нравится. Как её зовут?

- Откуда мне знать, - Радциг скрестил на груди руки. - Она не моя. Я просто взял двух собак с псарни. Ловчий попросил опробовать её и посмотреть, выйдет ли из неё выжловка, так как верхним чутьём она плохо пользуется. Если хочешь, я попрошу пана Гануша подарить её тебе.

- Правда?! - воскликнул Индржих. Голос зазвенел от радости, глаза засияли. У него никогда не было собственной собаки. Это было что-то вроде детской мечты, исполняющейся в зрелом возрасте, тем самым пробуждающей внутри искреннюю, чистосердечную радость, которая хранится в душе каждого взрослого человека с юношеских лет и ждёт своего часа. - Я назову её Рада.

      Рада лизала его подбородок и всё пыталась добраться до губ, усиленно вытягивая шею. Радциг с любопытством смотрел на них, задумчиво поглаживая бородку.

- Знаешь, а вы похожи.

- Она мне теперь как дочь, - на радостях выпалил Индржих. И ведь не слукавил. Меньше других собак в размерах, с длинноватыми ушами и коротковатыми для породы лапами Рада понравилась ему с прошлого вечера. Непутёвая, забавная и такая ручная. Явно не годится для интенсивной серьёзной охоты, зато очень даже годится для души. Теперь, когда он был уверен почти на сто процентов, что собака будет его, ибо разве мог пан Гануш отказать Радцигу в такой незначительной услуге, сердце Индржиха начало быстро формировать привязанность к питомице. Радциг усмехнулся.

- Что ж, очень рад, что у меня появилась внучка. А теперь, пожалуйста, иди оденься.

      Отпустив собаку, Индржих направился к седельным сумкам, потягиваясь на ходу. Его босые ступни невинно мелькали в зелени низенькой травы. Радциг издалека любовался прекрасно сложенным станом. Он всё смотрел и смотрел и отвернулся лишь тогда, когда Индржих откопал со дна сумки страшно помятую рубашку и надел её, скрыв своё тело. Чтобы чем-то заняться, пан стал складывать одеяло. Он вообще был человеком с очень деятельным складом характера. Продолжительное безделье оборачивалось для него душевной болезнью, поэтому он никогда не допускал в себе полной праздности и неповоротливости ума, всегда был чем-то занят или что-то обдумывал. Вот и в это утро, давая Индржиху выспаться, он успел навести в лагере относительный порядок (по крайней мере сделал так, чтобы вещи не валялись хаотично как попало, а валялись сгруппировано), сводил лошадей на речку, чтобы они напились, и наполнил один бурдюк из-под вина свежей водой.

      Индржих бродил по поляне в поисках одежды. Вещи его оказались аккуратно сложены заботливыми руками у лежанки. Спросонья он их как-то не заметил. Шоссы и сапоги уже высохли. Тунику надевать он не стал, как и Радциг, пренебрёгший камзолом. Слишком жарко было для этого. Да и перед кем в лесу кичиться тесными дворянскими одеждами. Свободная рубаха и к телу роднее. Перекусив, они собрались для охоты, свистнули собак и двинулись глубже в лес.

      Чаща полнилась перекликиваньем невидимых птиц, отовсюду доносилось щёлканье, щебетание, свист, десятки разнообразных звуков, смешавшихся в жизнерадостную птичью какофонию. Впереди шла собака постарше, компаньонка и наставница Рады, с которой она должна была брать пример в охоте. Она осторожно ступала по лесному настилу и чутко прислушивалась и принюхивалась, вертя головой. Рада семенила за Индржихом, чуть не путаясь у него в ногах, отчего тот постоянно шикал на неё и велел отстать и идти подальше. На каждое такое шиканье Радциг закатывал глаза.

      Резко, как окаменев, остановилась старшая собака. Морда её устремилась носом вперёд, передняя лапа замерла в воздухе в полусогнутом положении, хвост вытянулся, холка щетинисто вздыбилась. Радциг и Индржих присели и аккуратно подобрались ближе, стараясь не наступать на сухие ветки. В метрах двадцати от них, под пригорком, суетился длинноухий серый кролик. Он то и дело перебегал по кочковатой местности от одного пучка травы к другому, выбирая сочный клевер, и каждый раз, когда находил желаемое и принимался активно жевать листочки, пушистая попка с коротеньким хвостиком смешно вздёргивалась кверху, настолько старательно он утыкался мордочкой в землю. Радциг пихнул Индржиха локтем и взглядом указал на кролика. Индржих приготовил лук, приладил стрелу и, вдохнув, натянул тетиву. Несколько секунд, которые он примеривался, пан рассматривал его. Он хотел оценить технику. Хотел посмотреть, как Индржих держит локти, как целится, как дышит, но вместо этого залюбовался им. Немигающий взгляд был устремлён на добычу, руки твёрдо держали лук, сохраняя хорошее напряжение и перемещая часть нагрузки на расправленную спину. В то мгновение, когда Индржих принял решение стрелять, Кобыла поддался внутреннему порыву и поцеловал его за ухом, в то место, где проходила линия роста волос. Рука Индржиха дрогнула. Стрела, пущенная в шею, пробила кроличью лапу. От страха и боли зверёк заверещал совсем как ребёнок и, продолжая кричать, запрыгал прочь, припадая на сторону. Индржих достал ещё одну стрелу, попробовал прицелиться, но руки задрожали.

- За ним, - отдал он команду.

      Собаки рванули в погоню, а он повернулся и зло посмотрел на Радцига.

- Ну вот зачем?

- Прости, - шепнул Радциг. Он испытал досадный прилив раскаяния. Вот так стоило один раз изменить сдержанности, как ситуация приняла скверный оборот. Он обнял притихшего сына, до сих пор не совсем понимая причину такого упадка духа. - Ты расстроился, что немного промазал?

Индржих уткнулся ему в плечо.

- Я испугался того, как он закричал, - признался он. - Так жалобно.

Пан стал гладить его по затылку и отстранённо заметил, что забыл надеть перчатки.

- Такова жизнь. Где есть жизнь, там есть грязь и жестокость. Они нераздельны.

- Я понимаю, - еле слышно вымолвил Индржих и притих, вдыхая мужской запах пана и погружаясь в приносимое им ощущение защищённости. Пронзительный панический крик всё ещё стоял у него в ушах, притягивая за собою отголоски страшных воспоминаний, в которых закалывали его родителей, из них ручьями лилась кровь, а он стоял и ничегошеньки не мог сделать.

      Собаки вернулись. Старшая несла в пасти повисшего кролика, из которого торчала стрела в полтора раза длиннее его самого, длинные задние лапы волочились по земле. Рада весело шлёпала следом с видом, абсолютно выдававшим тот факт, что бегала она за компанию. Радциг забрал тушку, закинул в колчан на бедре вытащенную стрелу и связал кроличьи задние лапы верёвкой. Индржих посмотрел в застывшие мёртвые глаза. Его проняло. Широкая картина жизни предстала перед его внутренним взором. На её полотне он отчётливо наблюдал изуверский замысел мироздания, где каждое рождённое существо принуждено страдать из страха смерти, но состроено так, чтобы умереть. А перед этим страдать от болезней, голода, травм, потерь и всё равно множиться числом. Страдать и множиться. Множиться и страдать. Жестокая насмешка творца.

      Не то чтобы Индржих испытывал вину из-за убийства кролика, нет. В охоте он не видел ничего жестокого. Просто внутри себя он нащупал связь с этим маленьким созданием, с его судьбой, с судьбой всего живого в целом. Он не мог ни описать словами, ни чётко представить то, какое переживание сформировалось у него в душе, но сердцем понял, что он такой же кролик и сразу же тот, кто охотится на кролика, и блоха в шерсти того, кто охотится на кролика, и птица, которая съест блоху с умершего охотника. И это можно было сказать про всех. В зависимости от того, кто направил бы на него свой взор, он мог быть и жертвой, и убийцей, и не стоящим внимания насекомым, и кем-то далёким, но восхищающим. Непривычное, омерзительное чувство жалости сдавило грудь. Жалость к себе, ко всем. Мир вокруг показался большой западнёй. Как там говорил Радциг: «Синее небо над головой, зелёная трава под ногами, красивые девушки». А стоило ли всё это той дани кровью и слезами? Он опять вспомнил родителей. Они были добрыми и порядочными людьми, много работали и на его памяти никому не делали зла. Разве они заслужили то, что с ними произошло? А разве кролик заслужил быть съеденным...

      Радциг потянул его за ворот, побуждая подняться. Индржих встал. Рука крепко сжимала древко лука. Взгляд сохранял задумчиво-серьёзное выражение. Это напряжённое лицо пан читал, как раскрытую книгу, так что основная суть мыслей Индржиха не осталась для него секретом. Подступившись, Радциг поцеловал его в искривлённые тяжёлыми думами губы, безответные первые мгновения, замершие, но вскоре размягчившиеся небольшой улыбкой в приподнятых уголках.

- Об этом полезно подумать, - отстранившись, сказал пан. - Но сейчас будь со мной. Найдётся ещё время.

- Хватит залезать ко мне в голову, - попрекнул Индржих, не тая облегчённой улыбки.

- О, мне и залезать никуда не надо. Видел бы ты своё лицо, - он развернулся. - Пошли.

      Индржих двинулся следом. С остававшимся волнением он всматривался в плечи пана, на солнце просвечивающие через ткань рубашки, и думал о том, что он будет делать, когда этих могучих плеч больше не будет рядом, и он не сможет склонить на них уставшую голову. Он с ужасом размышлял о его смертности. Ведь Радциг тоже может умереть, как и любой другой человек. Индржих встряхнулся, отгоняя от себя наваждение. Конечно, когда-нибудь страшный момент настанет, и это будет огромное горе, но пока хотелось притвориться, что они оба вечны, что всё плохое где-то там, за недосягаемой гранью и только для других людей, не для них, таких особенных баловней судьбы.

      Они ползали по лесу несколько часов. Пару раз собака делала стойку на оленей и лисиц, но охотники их благоразумно обходили, расхолаживая раскачавшуюся к погоне собаку. Она быстро возвращалась в спокойное состояние, разве что только возбуждённо облизывала нос. Рада вообще не принимала должного ей участия в охоте. Складывалось впечатление, что в ней напрочь отсутствовала охотничья жилка. Она лишь знала, что когда люди ходят по лесу с оружием, нельзя лаять без команды, а к выслеживанию добычи была равнодушна. Впрочем, ей нравилось бегать за старшей и за Индржихом.

- Она компанейская, - вслух подметил Кобыла. - Плохо.

- То есть?

- Посмотри на неё. В ней нет злости. Нет азарта. Конечно, будь с нами стая, она преследовала бы зверя вместе со всеми. Но бежать, потому что все бегут, это не совсем то, что требуется от охотничьей собаки, не находишь?

- Просто она не такая, как прочие собаки, - пожал плечами Индржих.

- Совсем как ты. Не такой, как прочие.

- Поэтому она больше не охотничья. Она моя.

      Пан улыбнулся. За последующее время они подстрелили каждый по одному кролику. Индржиху понравилось смотреть, как стрелял Радциг, почти не целясь. Он прищуривался, наблюдая за целью, затем поднимал лук и сразу пускал стрелу, заранее представив её траекторию и зная, куда она прилетит. Лук был ему послушен. Индржиху хотелось посмотреть ещё, но Радциг покачал головой.

- Не бери больше, чем нужно, - он поднял пучок из трёх связанных кроликов. - Да и время поджимает. Мне ещё нужно погонять тебя.

- Погонять? - непонимающе переспросил Индржих.

- Я обещал заняться твоей посадкой на лошади. Она ужасна. Правда.

- Ладно-ладно, - с досадой проворчал Индржих, пробираясь за паном через кусты. Он полностью полагался на его знание местности и позволил себе не следить за дорогой, вместо этого предавшись размышлениям. Гордость его была уязвлена, и он с неприятным волнением ожидал тренировки, боясь, что Радциг будет крепко распекать его. Настроение от этого весьма подпортилось.

      Кобыла вывел их к лагерю самой короткой дорогой. Достав мешок, запихнул в него мёртвых кроликов и подвесил на ветку дерева, собираясь заняться ими позже. Всё оружие он снял, оставив только кинжал в ножнах на бедре.

- Ты голоден?

- Не, - ответил Индржих, снимая колчан и прилаживая его к сумке вместе с луком. Он знал, что скажет пан, и, не дожидаясь ответа, повесил на руку вальтрап, сверху водрузил седло, другой рукой подхватил уздечку.

- Ну ладно, - пробормотал Радциг себе под нос, подметив плохое настроение Индржиха. Он пошёл за ним, лукаво улыбаясь. Своеобразный инструктор, норовистый ученик и расхлябанный конь - их ждёт интересное времяпровождение.

      Собак оставили охранять лагерь. Они лежали в тени и жевали свежую траву. Пока Индржих седлал коня, Радциг принялся помогать с оголовьем. Конь непослушно отвёртывался от удил, но пан строго ухватил его за переносицу, дёрнул морду вниз и вставил трензель между зубами. Застегнув подбородный ремень и всё проверив, ласково почесал лоб с белым клином. Животное, почуяв, что вить из пана верёвки, как из Индржиха, не получится, кротко моргало огромными карими глазами, оттенёнными длинными ресницами. Лошадь Радцига следила за ними из-за соседнего дерева. Несмотря на то, что хозяин не шёл к ней и даже не держал в руках всех этих раздражающих вещей, которые на неё обычно надевает, она на всякий случай отошла подальше, насколько позволяла привязь.

      Отстегнув корду и бросив её тут же, у дерева, Индржих повёл коня вслед за Радцигом, показывающим дорогу к неплохому полю. Поле было вытоптано овцами и коровами, стада которых по нему периодически проводили пастухи, так что хорошо были видны неровности почвы. Радциг встал подальше и крикнул:

- Садись и пошагай вокруг меня.

      Индржих поднялся на коня и принялся исполнять поручение. Радциг не спускал с него глаз, поворачиваясь в центре круга, как стрелка часов.

- Стой, - пан подошёл к нему. - Тебе не хватает баланса. А баланс зависит от посадки. И не смотри на меня так уныло. Тебе понравится, обещаю, - и он заговорщически подмигнул ему.

- Да? Пока что я не чувствую ничего, кроме унижения, - меланхолично ответил Индржих.

- Подожди, - бросил Радциг, убегая к подлеску. Через минуту он вернулся с толстой длинной палкой. Конь, увидав в руках человека такое грозное орудие, принялся прятать зад и нервно прядать ушами. - Не бойся, не для тебя.

      Подвигав руки Индржиха, пан просунул палку под сгибом локтя таким образом, чтобы она, находясь за спиной и проходя перед отставленными назад локтями, не давала Индржиху ни согнуться, ни поменять положение рук. Радциг стал двигать ноги Индржиха, пока тот смотрел за его действиями сверху. Сдвинув стремя с каждой стороны, прижал обтянутые сапогами икры к лошадиным бокам.

- Ты должен удерживаться только собственным весом, а не хвататься за всё подряд как в прошлый раз. Спина прямая, пятка вниз, икры подприжми, - пройдясь по напряжённой фигуре прицельным взглядом, Радциг похлопал Индржиха по пояснице. - Прогибаешься. Просто выпрямись.

- Если ты забыл, мне всё ещё больно сидеть, - зашипел Индржих, приняв оборонительную позицию.

- Но ведь это не та боль, которую нельзя перетерпеть, - Радциг облокотился на коня и строго смотрел снизу. - Так что сиди ровно. А теперь, - он отошёл, - сделай ещё несколько кругов.

      Тяжело вздохнув, Индржих послал коня в шаг. Было обидно и неловко, он хотел покапризничать и даже знал, что, скорее всего, без этого не обойдётся, но всё равно прикладывал усилия и старался делать так, как ему говорили.

- Поясницу и кисти расслабь. Они постоянно должны работать, - продолжал сыпать наставления пан.

      Конь лениво шагал, а Индржих на нём страдальчески корчил лицо, пытаясь и расслабиться, и напрячься одновременно.

- Встань!

- Что?

- Встань! - повторил Кобыла.

- Как?!

- Прямо в стременах встань. Не выпускай повод. И постой, пока он ходит. Чувствуй его движения и в каждом положении подстраивайся.

      Стиснув зубы от сдерживаемого раздражения, Индржих поднялся. Это оказалось несложно и он быстро приноровился, несмотря на мешающую сзади палку.

- Садись.

Индржих опустился.

- Хорошо. Остановись. Не поводом. Плечи назад, сядь глубже! - Радциг размашистым шагом подошёл к ним и осторожно убрал палку. - Теперь плавно расправь руки. Во-от. Держи их чуть впереди седла.

      Обречённым взглядом Индржих проследил возвращение пана на своё место и опять зашагал.

- Бедро тяни вниз, расслабь. Посылай в рысь.

      Конь лениво прибавил шагу, но до рыси не дошёл, сбился. Ход его резко сменился на какую-то нелепую иноходь, неловкой ему самому, и Индржих, не чуткий к ритму, уныло трясся в седле.

- Досылай бёдрами и добавляй ногой. Таз-нога-таз-нога! Вперёд, работайте!

      Индржих двинул телом, раскочегаривая животное, и поддал шенкелем. Конь, подняв хвост, неохотно перешёл в рысь. Оба они чувствовали противоборство друг другу и раздражались. Во время их одиноких путешествий всё было иначе. Индржих либо бросал повод, позволяя коню идти, как тому хочется, лишь изредка указывая направление, либо гнал вперёд, что бывало в крайних случаях, в которые коню передавалось тревожное состояние наездника, так что он сам трусил и был рад скакать куда подальше.

- Расслабь бедро! - ровным басом кричал из центра воображаемого круга Кобыла, положив палку на землю и прижав ногой. Взгляд его цепко выхватывал все недочёты. Поглаживая усы, он всё гадал, почему столь пластичный прошлой ночью Индржих ныне превратился в такое бревно. Зрелище перед ним было, мягко говоря, плачевное. Конь работал неохотно и норовил остановиться при каждом удобном случае, всадник на нём выдавал скованные, укороченные движения, а их жалкий тандем походил на сломанную деревянную игрушку, которая когда-то могла резво перебирать прикрученными конечностями, но теперь её заклинило. - Двигайся шире. Если не можешь сидеть на заднице, вставай и садись под его ритм!

      До этого Индржих никогда не поднимался на рыси, как и все в его окружении, а просто трясся в седле. Это был его нелюбимый аллюр, самый, по его мнению, дёрганный, так что он редко пускал его в дело. Не мудрено, если бы через полгода конь напрочь разучился бегать рысью.

- Сядь на заднциу нормально! - крикнул Радциг. В этой компании он единственный не был раздражён и получал удовольствие от происходящего. Вся напускная строгость была для виду, чтобы два лентяя не расслаблялись, внутри же он сдерживал так и рвущуюся наружу смешинку.

- Я не понимаю, чего ты хочешь! - Индржих грубо остановил коня и зло сверкнул глазами. - Тут расслабь, там напряги, на задницу сядь! А я на чём сижу, по-твоему?!

Конь вторил ему громким негодующим ржанием.

- Я прошу тебя провалиться в седло, а ты всё равно выдаёшься вперёд, - медленно пояснил пан, подойдя к нему. - Что ты, что твой конь - оба хороши. Ты от него большего не требуешь, а он тебе подыгрывает и притворяется неучем.

- Я ещё раз повторяю, я не понимаю, что ты от меня хочешь, - процедил Индржих, наклоняясь к пану. - Извините, не пришлось мне учиться сидеть в седле с детства. Знаешь, что у нас делали с лошадьми? Запрягали их в телеги или в плуги. Да и на кой чёрт мне было садиться на лошадь, чтобы пройти из одного конца Скалицы в другой, потому что дальше её подлеска отец меня никуда не пускал.

      Он осёкся и мрачно замолчал, испугавшись того, что мог расстроить Радцига, назвав при нём Мартина отцом. Но ведь он и был его отцом и оставался до сих пор. Сердце его давно смирилось с тем, что их двое. Индржих не мог не называть Мартина, растившего его и всегда остававшегося рядом, отцом, как не мог не называть отцом Радцига. Поэтому он сделал единственно возможное: внутренне разделил это звание между ними.

- Слезай. Успокойся немного, - Кобыла посторонился, освобождая место. Потрепав хмурого Индржиха, он сам запрыгнул в седло. - Постой, подыши, я пока ему напомню, что он не корова.

      Подобрав повод, Радциг одним движением бёдер послал коня в шаг, поводил его восьмёрками, поводил зигзагами. Индржих следил за ним исподлобья, скрестив на груди руки. На рыси конь развязно замотал башкой, дёргая поводья, но пан, не давая ему шанса разойтись, мягко подёргивал повод, заставляя коня жевать трензель. Он совсем не отрывался от седла, с плавным изяществом двигался на внутренний счёт, подчинённый движениям животного, беспрестанно наблюдая за ним и где надо подбирая повод и дотягивая движением тела. Очень быстро конь сдался, выровнялся, подтянул подбородок к груди. Жадным взглядом Индржих глядел на пана, прекрасного и собранного, на его чёткие движения, наполненные плавностью, на грудь, обтянутую развевающейся на ветру рубашкой, и злость отступала перед влюблённым восторгом. Перейдя на шаг, Радциг похлопал коня по здоровой шее.

- Сдаётся мне, дело тогда было вовсе не в Сивке, - сказал Радциг, подъезжая к Индржиху. - Но и твоей вины тут нет. Они все такие, начинают дурить, когда чувствуют слабую руку. Я не досмотрел. Надо было раньше спохватиться. Дай ручку.

Индржих молча протянул ему руку, ожидая очередного урока. Что-нибудь про повод или управление и бла-бла-бла. Но Радциг подхватил его ладонь, пригнулся и в долгом поцелуе прижался губами к пальцам. Индржих вспыхнул.

- Я не ругаю тебя, - отчётливо проговорил пан, заглядывая ему в глаза. - Я просто хочу, чтобы тебя как можно сложнее было выбить из седла. Что мне делать, если однажды ты упадёшь и вместо лодыжки свернёшь себе шею?

- Не знаю, - тихо ответил Индржих.

- Вот и я не знаю.

      Они помолчали. Конь всхрапнул, переступил передними ногами и потёрся большим носом о плечо Индржиха, радуясь своему доброму хозяину, с которым можно подурачиться, и будто жалуясь на строгого пана. Индржих потёрся в ответ о его морду, почесал за большими ушами.

- Ну чего, маленький, придётся нам научиться работать сообща.

Спрыгнув, Радциг закинул повод за заднюю луку седла, ухватил Индржиха за рубашку и отвёл в сторонку, где лёг на землю и поманил пальцем.

- Садись на меня.

- Что?

- Хватит спрашивать, садись.

      С лёгким недоумением и смущением Индржих оседлал бёдра пана. Его поза, его движения, тело - всё было скованным, закрепощённым из-за неуверенности в себе в том деле, которое для дворянина являлось обязательным и показательным. Радциг надавил Индржиху на грудь, прижимая спиной к своим согнутым ногам, и выправил руками его закоченевший таз.

- Ты почему такой зажатый? - без обиняков поинтересовался Радциг.

- Не знаю, - тихонько ответил Индржих. - У меня сейчас встанет

- Мне плевать, - отрезал пан, собирая ладони сына в своих руках. - Я, вообще-то, про лошадь говорил. Расслабь бёдра, сядь глубже.

- Да как это? Я уже сижу, - опять вспылил он, хмуря брови.

- Почувствуй свою тяжесть. Вот главное, что удерживает тебя в седле. Ориентируйся на это.

Индржих отрицательно покачал головой, показывая, что не понимает. Для него это звучало невозможно странно. Он и так сидел. Разве этого не было достаточно? Кобыла задумался, поводил губами и изрёк гениальное решение убийственно серьёзным тоном:

- А как бы ты сидел, если бы хотел мой член поглубже?

      На лице Индржиха тотчас же появилось похотливое выражение. Губы растянулись в тонкую улыбку, морщинки на лбу разгладились и появились в уголках смеющихся глаз. Незначительно, неуловимо для не намётанного глаза, бёдра его сменили положение, действительно усаживая зад глубже.

- Это именно то, чего я от тебя добивался, - улыбнулся Радциг, хитро сузив глаза. И как он раньше не догадался, с какой стороны подступиться к Индржиху. Ясно как божий день, что он скорее поймёт не головой, а жопой. - Возвращайся в седло.

      Индржих навис над Радцигом, упершись руками в землю по обеим сторонам от его головы.

- Давай хотя бы руками, быстренько, м? - попросил он.

- Я тебя знаю. Ты сейчас кончишь, а потом будешь клевать носом, так что быстро назад.

      Недовольно вздохнув, Индржих поднялся и вернулся к коню, который, не имея возможности нагнуться до травы из-за закреплённого повода, догулял до низеньких деревьев и самозабвенно пощипывал листочки. Индржих оттянул его от веток, вывел на поляну, забрался в седло. Радциг нашёл брошенную ранее палку и встал с ней рядом, подумывая, что она ему пригодится. Снова запустился мерный механизм вышагивания. Слегка возбуждённый Индржих смог-таки побороть некоторую зажатость движений, но у него по-прежнему не выходило порядочно расслабиться в тех местах, где это непременно было необходимо.

- Брось стремена и посылай в рысь. Нет, стой. Плохо, - пан подошёл к остановившемуся коню, погладил ногу Индржиха, потянул бедро вниз, пощупал под коленкой. - Не хлопай его ногами. Общайся с ним телом.

- Я бы пообщался с тобой телом, - сладко протянул Индржих сверху. Ему ужасно хотелось флиртовать, но пан осадил его, ущипнув за ляжку.

- Посерьёзнее. Двинул бёдрами и вперёд. Давай, - строго проговорил Радциг и отошёл.

      В этот раз коню не потребовалось время на ускорение и семь пинков для подгонки, он сразу перешёл в чёткую рысь. Не успел Индржих порадоваться, как ему вдогонку полетели замечания.

- Руки гуляют! Перед кем кичишься, повод разбери! Опять вперёд вывалился, плечи расправь! Ты не видишь, что он правее забирает?! Перенеси вес на внутреннее бедро! Лучше работай поясницей, всю спину уже ему отбил!

      Когда казалось, что выкрикам этим не будет конца, послышалось благосклонное, обнадёживающее: «Уже лучше». Индржих сделал одержку, перевёл коня в шаг, подобрал стремена и отёр пот со лба.

- Устал? - Радциг по-доброму улыбался. - Потому что до этого ты не ездил, ты катался. Теперь покажи галоп.

- Сейчас, - сглотнув вязкую слюну, крикнул Индржих.

      Переведя дыхание, он поднял коня в галоп. Новое, незнакомое положение тела было ему непривычно, голову слегка вскружило от обилия деталей, нуждающихся в контроле. Прежде на галопе он неосознанно садился той деревенской, простонародной посадкой, похожей на полевую, при которой сильно наклонялся вперёд и держался за гриву или луку, надеясь, что, даст Бог, авось и не перелетит через лошадь. Теперь же он свысока смотрел вперёд, боясь с непривычки соскользнуть вбок.

- Ты едешь в одну сторону, лошадь - в другую. Разверни корпус туда, куда поворачиваешь! - продолжал наставлять пан. - Плечо назад, живот вперёд! Спину мягче! Хорошо! Индржих, дыши и двигай бёдрами. Я уверен, ты хорошо знаешь это движение, оно твоё любимое.

      Индржих не сдержал улыбки, подстраиваясь под ритм. У него действительно стало лучше получаться. Благодарить за это надо было Радцига, не покидавшего его развратного воображения. Размеренные, как хронометр, как звон колокола, напоминания Кобылы - «Дыши, дыши, двигай бёдрами, дыши» - настигали его, вводили в транс, раздвигали границы восприятия. Индржих был послушен воле пана как всё, что окружало того: поданные, собаки, его лошадь, его лук и быстрые стрелы. Он дышал и дышал, скользил и скользил, и вскоре прочувствовал, что дышит с конём, двигается вместе с ним, что они сливаются в одно большое существо, и воля их переплетается в одно общее стремление. Ему нравилось это. Между ними постепенно устанавливалось естественное взаимопонимание без слов, пока ещё непрочное, поверхностное, но узелок начала уже завязался, а там, глядишь, на него намотается целый клубок. В словах не было нужды, когда они так тонко чувствовали намерения друг друга, выражавшиеся в диком и древнем языке тела. Конь всхрапывал, взрывая копытами землю, и наслаждался тем, что его любимый наездник более не отбивает ему хребет и не тянет рот; Индржих дрейфовал в захватывающем чувстве лёгкости, необыкновенным образом наполнившим напряжённые недавно мышцы.

      Начало садиться солнце. Дневные птицы затихали, на смену им заступали ночные, с тревожным щёлканьем и уханьем заместо звонких трелей. Жара рассеивалась, наступал тёплый вечер. Пора было закругляться.

      Радциг всё ещё оставался не совсем доволен и балансом Индржиха, и леностью коня, но отлично понимал, что для одного вечера прогресс достаточный. Стоит немного пережать, и эта скачущая неподалёку парочка начнёт психовать и вредничать. Для завершения пан погонял их по полю ещё немного, но замечаний никаких не вставлял, а просто смотрел и оценивал. Было заметно, что, отвыкшие от регулярных интенсивных тренировок верхом, они скоро устали, и Кобыла благодушно дал отбой. Индржих направил коня к нему. Оба были взмыленные, тяжело дышали. С больших бархатных губ коня хлопьями падала пена, ноздри широко раздувались, толчками собирая и выдавливая воздух. Индржих дышал так же, толчками, поднимая и опуская в такт плечи. По вискам и шее тёк пот. Подхватив с земли палку, Радциг стал обходить их кругом. Индржих остановился, рассеянно глядя на него, но, увидев замах, уставился широко раскрытыми, взволнованными глазами. Радциг бросил палку за круп лошади. Она упала позади и, несмотря на то, что даже кончиком не коснулась коня, он испуганно вздрогнул, заржал и дал крутого козла, подбросив круп и ударив задними копытами воздух. Секундная паника улеглась. Конь покружил, озираясь по сторонам, всхрапнул и встал, на всякий случай чутко поводя ушам. Индржих, худо-бедно оставшийся в седле, повернулся к пану. Увидев замах и смекнув, куда дует ветер, он разозлился и испугался, но теперь преисполнился гордости.

- Молодец! - воскликнул Радциг, подходя к ним. Он вынашивал эту идею с середины тренировки. Под конец Индржих качественно расслабился, притёрся к седлу и, самое главное, не ждал подвоха. Пан хотел, чтобы Индржих поверил в себя и акцентировал внимание на наработке опыта, а не на неудачах. Прекрасная возможность для этого сама плыла в руки, знай хватай. - А это только одна тренировка. Будешь заниматься регулярно, и я буду спокоен за тебя.

      Индржих ничего не отвечал. Он дождался, пока Радциг подойдёт вплотную к лошадиному боку, пригнулся и глубоко поцеловал пана, с звериной безнравственностью вылизывая его рот. Пан благосклонно прикрыл глаза, рукой поглаживая скользкую от пота шею Индржиха, который никак не мог насытиться и потихоньку заваливался на бок, сползая с седла. Конь поспособствовал их разъединению, всё переступая ногами со скуки и в конечном счёте отступая в сторону, унося с собой седока. Индржих, продолжая тянуться к пану, собирался спешиться и подойти на своих двоих, но пан пихнул его обратно в седло, стоило ему наклониться и занести ногу.

- Пошагай его, пусть остынет, - переведя дух, сказал Кобыла и направился к подлеску.

- А ты куда? - хрипло выкрикнул Индржих, приподнимаясь на стременах.

- Разделывать кроликов, - не оборачиваясь, ответил пан. - Заканчивай здесь и возвращайся в лагерь.

      Радциг скрылся за деревьями. Индржих пробурчал невнятное, полное разочарования «мхм» и тронул коня. Подвязав повод, он прилёг на большую шею, прижался щекой к жёсткой гриве и полуприкрытыми глазами уставился в пространство. Конь лениво перебирал ногами, всадник лениво лежал на нём. Они кружили по полю как в тумане. Непонятный полог чувств накрыл Индржиха. Он ощущал, как переваливается вместе с конём, бездумно перебирал пряди гривы и всё далее уплывал сознанием вглубь себя. Устав бродить и не получая никаких команд, конь сам свернул с поля и пошёл к стоянке. Индржих отстранённо смотрел на мелькавшие перед ним ветки и листья и очнулся, когда услышал ржание. Лошадка Радцига и его конь приветствовали друг друга. Медленно съехав с седла, Индржих перекинул повод вперёд, снял уздечку, закинул на плечо и пристегнул к оголовью корду. Конь довольно пошлёпал губами с остатками пены. Расстегнув подпругу, Индржих провёл рукой под влажным вальтрапом, с трепетом почувствовав, как под пальцами по мощному боку пробежала дрожь. Конь ещё раз передёрнулся от удовольствия, когда с него стянули чепрак и седло, и прохладный ветер коснулся сопрелой под ними спины. Поставив седло лукой вниз и бросив рядом всё остальное, Индржих погладил горячего, в испарине, коня. Вокруг стоял тягучий запах рабочего лошадиного пота. Конь щипнул травы, завернул шею и посмотрел на хозяина круглым большим глазом, на поверхности которого, сферически изгибаясь, отражался мир. Глаз таинственно поблёскивал. Индржих погладил длинную морду и обнял гладкую широкую шею, прижимаясь к ней лицом. Красивое мощное животное в его красивых мощных руках - это будоражило нервы, хотелось пищать от восторга или замереть, прекратить даже дышать, чтобы услышать биение огромного лошадиного сердца. Сила его, до которой Индржих докоснулся сегодня, казалась неистощимой. Он чувствовал, как черпает её с молчаливого одобрения коня, словно тот дождался просветления своего человека, с которым согласен разделить естественное, идущее от природы начало. Постояв так несколько минут, вобрав достаточно опьяняющей приземлённой жизненной энергии, Индржих поворотился. К ладоням и лицу прилипли рыжие шерстинки, но он не замечал этого. В окрылённо-одурманенном состоянии, смешанным с усталостью, он подобрал амуницию, повесил её на поваленное дерево и вышел на лагерную поляну. В голове не было чётких мыслей. Мелькали вспышки, побуждавшие его к сиюминутному действию. Он хотел пить. Нашёл бурдюк и напился. Он хотел Радцига. Оглядел поляну, не нашёл его и по наитию, по внутреннему побуждению пошёл к речке.