Кобыла действительно был у воды. Рукава рубашки на нём были закатаны, руки в крови. Он успел отрезать кроликам головы и лапы и снять с туловищ шкуры. Стоя на одном колене, пан ножом соскабливал со второй мышцы и жилы, намереваясь подсушить шкурки и передать по приезде в Ратае кожевнику. Не любил Радциг, чтобы такие вещи пропадали зазря. К тому же шерсть была выходная, не так давно у зверьков окончилась линька, их шубка имела ровную плотность и красивый окрас. Заметив краем глаза движение, пан поднял голову и увидел Индржиха. Он шёл так, будто раздвигал собою пространство, грудью вперёд, с расправленными плечами. Что-то значительное было и в его прямой походке, и в тяжёлом шаге, и в лице без какого-либо определённого выражения. Лишь взгляд с признаками как будто мономании в стадии возбуждения быстро исследовал внешность Радцига, включая привлекательные, оголённые до локтей руки.

- Стой.

      Но Индржих не останавливался.

- Стой! - грозно повторил Радциг, впрочем, отчётливо понимая бесполезность слов. Индржих двигался стремительно, упёрто, ничего вокруг не замечая. Радциг едва успел воткнуть нож в землю, чтобы никто на него не напоролся, как Индржих налетел на него ястребом и повалил. Пан упёрся ему в грудь окровавленными руками, оставляя на белой рубашке красные пятна. Индржих грязно целовал его и вылизывал везде, где мог достать, не обращая внимания на сопротивление, сжимал и наваливался с горячечным рвением, да так лихо, что ещё бы чуть-чуть, и пробороздил бы землю ногами, которыми впёрся в неё, чтобы удержать Радцига.

- Бес тебя попутал, что ли? - выкрикнул Радциг, схватив Индржиха за челюсть и стараясь заглянуть ему в глаза. На подбородке, щеках и скуле отпечатались кровавые мазки. Индржих отпрянул, рывком перевернул пана на живот, прижался к его спине и вцепился зубами в плечо, с торжеством ощущая, как они впиваются в плоть. Радциг зашипел, тщетно пытаясь выбраться из-под сильного тела.

      Подмяв Кобылу под себя, Индржих безотчётно трогал его грудь, живот, бока, так же безотчётно облизывал шею и уши, зарываясь носом в тёмные, пахнущие лесом волосы. Если бы он мог, если бы он только мог, то съел бы его прямо сейчас, но тогда у него больше не будет такого прекрасного пана и нигде больше не удастся сыскать хоть каплю похожего. Минуя завязки, Индржих ухватился за шоссы Радцига и попытался стянуть их, силу при этом прикладывая несоразмерную. Ткань затрещала. Это уже не лезло ни в какие ворота. Еле-еле отпихнув Индржиха локтем, пан извернулся под ним и встретился с жутко горящим взглядом.

- Откуда только в тебе столько дури, - пропыхтел Радциг, сражаясь с загребущими руками, пытающимися его раздеть. Он слышал над собой лихорадочное, с проскальзывающими хрипами дыхание человека, бросившего все оставшиеся силы на достижение единственной стоящей пред ним цели.

      Они боролись, не желая уступать один другому. Сделав усилие и приподняв над собою Индржиха, Радциг пропихнул под него ногу и оттолкнул прочь от себя. Индржих повалился навзничь. Оба начали поспешно подниматься. Растрёпанные, выпачканные кровью, землёй и соком примятой травы, они смотрели друг на друга полными азартной ярости глазами и кружили, постепенно сужая радиус и сходясь. Радциг выжидал. Индржих нетерпеливо облизнул пересохшие губы и бросился вперёд, преодолевая остававшееся между ними короткое расстояние. Лицо его озарилось диковатым весельем. Скользнув в сторону, Радциг перехватил руку Индржиха, ловко, в два шага, ступил ему за спину и дал под коленку. Индржих ничего не успел понять, только мелькнула перед глазами зелень окружающих деревьев. Тотчас же его сильно дёрнуло в сторону так, что он повалился на четвереньки. Ухватив сына за шкирку, Радциг волок его за собой, вынуждая неловко ползти рядом, перебирая руками и ногами, и, не давая ему опомниться, с каким-то щекочущим удовлетворением швырнул в речку. Берег этой речушки, слишком большой для того, чтобы называться ручьём, и вместе с тем не дотягивающей до полноценной реки, был обрывистый, склон уходил в воду почти отвесно, и глубина, хоть и небольшая, начиналась резко, как у канала, только естественно созданного природой. Раздался плеск. Расставив ноги и подбоченившись, пан смотрел, как, пошатываясь, поднялся из бурлящего потока Индржих, отёр лицо, сплюнул. Намокшая, с розово-красными потёками рубашка облепила тело. Резвый поток подталкивал его течением в сторону. Противостоя ему, Индржих выбрался на берег, лёг на спину и рассмеялся чистым, приятным смехом. Его резко отпустило.

- Полегчало? - насмешливо спросил Радциг и, обойдя Индржиха, вернулся к прежнему занятию - вытащил из земли нож, обтёр об штанину и продолжил оскабливать шкурки с таким невозмутимым видом, будто за минуту до этого не развернулось прямо здесь какое-то абсолютно беспочвенное подобие драки.

      Индржих издал в ответ невнятное мычание. Он испытал прилив едкого негодования, когда пан вот так просто прошёл мимо и снова занялся делами. Ему было стыдно признаться даже себе, но он хотел внимания. Очень сильно хотел внимания Радцига. Хотелось пристать к нему, как липучка. «Смотри на меня, говори со мной, трогай меня, люби меня», - вертелось в глубине сознания.

- И-и-и... что это было? - спустя несколько минут молчания, позволявших Индржиху прийти в себя, полюбопытствовал пан, шаркая ножом.

- Не знаю, - выдохнул Индржих, подложив руки под голову и глядя в синеющее перед ночью небо. В душе его происходили странные процессы: ему было легко и вместе с тем немного печально, но и печаль была приятная, светлая, одухотворявшая черты молодого лица.

- Не знаешь, - повторил Радциг, откладывая готовую шкурку и берясь за последнюю, третью. - А мне сдаётся, что ты, ну не знаю, - он сделал неопределённый жест, взмахнув ножом, - пытался взять меня силой например.

- Я бы не смог, - просто сказал Индржих. Признаться в этом не стоило ему никаких усилий.

- А если бы я был слабее?

- Я бы не смог, - повторил он, повернув голову и глядя на пана. - Я странно себя чувствовал, когда ты ушёл. Мне просто хотелось, ну, не знаю, побеситься. Я бы не посмел, не получив твоего согласия, - добавил он с честными глазами. Не говорить же, в конце концов, что да, он бы никогда не подумал даже насиловать его, но шёл с чётким намерением домогаться и продолжил бы кусаться, целоваться и раздевать, если бы не угодил в речку. Да ему и не нужно было ничего говорить. Пан помнил сумасшедшие, остекленевшие глаза и всё понимал, он просто хотел удостовериться, что Индржиху не достало бы наглости наплевать на законы чести. Радциг всегда подозревал в нём скрытые ипостаси. Индржих мог кого угодно одурачить образом милого деревенского парня, на лбу у которого так и светится надпись «святая простота», только не его, нет. И Радцигу было крайне интересно прощупать межу всех его крайних состояний и понять, как далеко в каждом из них он может зайти, потому что, видит бог, такое лучше держать под контролем.

Радциг закончил с третьей шкуркой и принялся скоро потрошить два тельца, третье, для собак, оставив нетронутым. Закончив с кроликами, он отломал длинный сук от ближайшего дерева, соскоблил кору и нанизал на него тушки. Отложив всё, свистнул Индржиха.

- Пошли умоемся. У тебя всё ещё кровь на лице.

      Индржих поднялся, снял рубашку и с мокрым шлепком закинул на плечо. Радциг тоже снял верх, на плече виднелись глубоко вдавленные следы от зубов. Они присели на берегу, вычистили руки и умылись холодной водой.

- У тебя на шее ещё, - сказал Радциг, мягко взял Индржиха за подбородок и оттёр кровь мокрой ладонью.

- Спасибо. - Индржих наклонился вперёд, решив, что это подходящий момент для поцелуя, но пан встал и поднял сук с тушками, словно не заметил ясного движения в свою сторону. Индржих скрипнул зубами.

- На-ка, неси, - и Кобыла передал ему очищенные шкуры.

      На месте разделки остались головы, лапки и бордовые потроха - желудки, лёгкие, сердечки, кишки. Если бы было больше собак, что-то из этого можно было отдать им, а так эти потроха остались для лесных жителей, для лисиц, хищных птиц и насекомых, что в какой-то мере было честно. Они взяли у леса пищу и разделили её с его обитателями.

- Ты специально меня игнорируешь? - в лоб спросил Индржих, идя рядом с паном в лагерь. Радциг вопросительно взглянул на него. - Ты уходишь от меня, у тебя всегда много дел, которые, почему-то, важнее того, чтобы побыть со мной, - голос его был твёрд не взирая на то, что в нём слышалась невинная детская обида. - И вот сейчас... ты же видел, что я хочу поцеловать тебя, и ушёл! Почему? Я что-то делаю не так?

      Радциг тихо посмеивался. Естественно, он не был слеп, или глуп, или невосприимчив к деталям. Во-первых, поддразнивать Индржиха было очень забавно, и он с трудом мог отказать себе в удовольствии осадить его и понаблюдать за чудесной реакцией, во время которой влюблённое лицо превращалось в мину негодования. Во-вторых...

- Мне было любопытно, когда ты заговоришь об этом, - с улыбкой объяснил он.

- Ты подлец! - вскричал Индржих, тряся шкурами, и толкнул пана плечом. - Как ты можешь так со мной поступать?

- В своё оправдание скажу, что у нас правда были дела. Я не люблю откладывать на потом, запомни это, пожалуйста, - даже в простодушное, весёлое оправдание пан ввинтил назидательный фрагмент. - Я не буду делать всегда так, как ты хочешь. Имей терпение, мой мальчик.

- О каком терпении ты говоришь? Мы в лесу! - и Индржих значительно указал рукой в сторону бесчисленных деревьев, мол, вот, убедись, мы в глухой чаще. - Могу я рассчитывать на твоё безраздельное внимание хотя бы здесь?! - от его крика с ближайших веток сорвались и улетели вглубь птицы, готовившиеся к ночлегу.

- Ты всегда можешь рассчитывать на моё внимание. В разумных пределах, - пан смотрел на него с родительски-неродительской нежностью. В его глазах Индржих был очень мил, когда злился. - Где бы ты ни был, везде имей терпение. Мир не вращается вокруг тебя.

- Я знаю, - сдаваясь, вздохнул Индржих. - Мой мир вращается вокруг тебя.

- О боже мой, - сокрушённо протянул Радциг. На самом же деле сердце его до боли сжалось от нежности, вызванной этим откровенным заявлением, столь опрометчиво брошенным и столь ясно выразившим беззащитную сторону чувств Индржиха.

      В лагере, лая и крутясь перед ногами, их приветствовали собаки. Пока Индржих разводил низкий костёр на оставшихся углях и сооружал примитивный вертел, Радциг разрубил одного кролика вдоль и кинул собакам по половине тушки. Похватав мясо, они разбежались в разные стороны. Перебрав принесённые прошлым вечером палки и деревяшки, пан выбрал несколько подходящих и сделал простенькие правилки, на которые натянул шкурки. Наконец с делами было покончено. Индржих разделся, разложил шоссы, брэ, обтёрханную, замызганную рубашку поближе к огню и лёг на шкуру. Ночь был безветренна и тепла, так что сложенное одеяло он положил под голову в качестве подушки. Радциг расправил свою чуть менее жалко выглядящую рубашку на земле рядом с одеждой Индржиха, а сам сел руководить готовкой мяса. Слабый огонёк трепыхался в центре, угли по краям начали холодно чернеть, пришлось раздувать их. Наевшиеся до сыта собаки прибежали к Индржиху и легли на шкуре по обеим сторонам от него, прижавшись к бокам. Он стал играться с висячими ушами Рады.

- Почему ты отстраняешься от меня? - задал давно мучивший его вопрос Индржих. Радциг посмотрел на его лицо, крепясь, чтобы не перевести взгляд на обнажённое тело.

- Не нравится, когда на тебя не обращают внимания?

- Когда ты не обращаешь, то да, очень не нравится.

- Я не хочу, чтобы ты настолько зависел от меня, - Радциг откинулся назад, опираясь на отставленные руки, на которых выделились замечательные выпуклые мышцы. - Я ведь не вечен и к тому же стар.

- Ты стар? - просипел Индржих, будто удивился тому, что пан в два раза старше его. - Врёшь. Знаешь, ты и седой будешь очень даже ничего, - он кокетливо улыбнулся, возвращаясь в настроение, склоняющее к флирту. Ему даже не требовался зрительный контакт. Он знал, Радциг и так смотрит и видит его игривую улыбочку.

- Не продолжай, пожалуйста, - хохотнул Кобыла. - Да, ты будешь набираться опыта, женишься, заведёшь детей и всё в таком духе.

- Женюсь? Детей? Ты о чём, у меня есть ты, - Индржих отвернулся от Рады и ошарашенно взглянул на Радцига.

- Ты хочешь сказать, что я останусь без внуков? - пан приподнял бровь, так что на лбу у него обозначилась морщинка. - Ты - мой сын, моё наследие, и после меня все мои дела, все владения перейдут тебе. А после тебя они должны перейти твоим детям.

- Но ведь пан Дивиш живёт без детей и ничего, - резонно заметил Индржих, испытующим взглядом вперившись в Радцига.

- Пана Дивиша сюда не втягивай.

Индржих снова посмотрел на Раду.

- У тебя уже есть внучка, - он взял её морду в ладони и приподнял, демонстрируя пану. - Найдём ей жениха. Тогда её щенки и по совместительству уже мои внуки всё унаследуют.

Рада виляла хвостом, поглядывая из-под косматых бровей то на одного, то на другого. Радциг закатил глаза.

- Её тоже не приплетай. Большее, на что ты можешь рассчитывать - подхватить от неё лишай. Клянусь, так и будет. Когда тебя побреют налысо и будут мазать чистотелом и берёзовым дёгтем, ты вспомнишь мои слова.

- Эй, не говори так! - Индржих прижал морду Рады к себе и накрыл её голову ладонью. - Не слушай дедушку, он шутит.

- Прекращай паясничать, - с упрёком сказал Радциг и тут же пожалел об этом. Индржих присмирел и посмотрел на него совсем иначе, легкомысленная улыбка сползла с его лица.

- Не тебе говорить мне про жену и детей, - зло сказал он, намекая на то, что у Радцига не было жены, а единственный сын - бастард от простой женщины. - Ты от меня не отделаешься. Даже когда поседеешь. Даже когда станешь немощным стариком, я буду сам за тобой ухаживать, буду водить тебя к столу, вытирать тебе слюни, сопровождать на прогулках и целовать на ночь, когда никто не видит, - тихо и серьёзно произнёс Индржих, за всю речь ни разу не моргнув.

- Господи, надеюсь, я умру в бою, - шутливо передёрнулся Радциг.

- Я серьёзно. Хотел внуков, женился бы на любой панне и наделал детишек. Ты не немощен, любишь женщин, судя по тому, что любил мою мать, красив и знатен. Так почему я у тебя один? - слова его были жестоки, голос холоден. - Ты думаешь, я не вижу, что ты не хочешь говорить об этом, а говоришь. Хочешь поступить правильно, - он вздёрнул подбородок, глядя снизу, но как будто возвышаясь своими речами до венценосного уровня Радцига и даже выше, - хочешь обезопасить меня? Я прав? Но я знаю, и ты знаешь, что нам обоим больше придётся по душе висеть рядом на одном дереве, чем притворяться, что между нами ничего не происходит. А ещё мне всё кажется... - Индржих прищурился, взглядом впиваясь в пана, - что ты чего-то боишься. Я не знаю, как это выразить словами.

- Всё, хватит, - севшим голосом остановил его Радциг. Ему сделалось некомфортно от проницательности Индржиха, словно тот заглянул ему в душу своим третьим, жёлтым демоническим глазом. С недавних пор Кобыла действительно заимел один противный страх, нет-нет да и подтачивающий его пытливый разум. Он боялся, что Индржих его перерастёт и оставит позади смотреть на его удаляющуюся широкую спину, как делают все умные и здоровые дети, однажды вдруг обгоняя во всём родителей и вылетая из-под их крыла на волю, поэтому Радциг, не желавший отдавать сына миру, но и не желавший ограничивать его свободу, внутренне готовился отпустить его однажды, решив, что если сам будет подталкивать его вперёд, то справиться с потерей будет легче. Не сразу, конечно, постепенно. Давая Индржиху подрасти, образумиться, наиграться до той поры, пока он сам не почувствует, что тайной интрижки ему мало. Всё это противоречило подсознательному предчувствию и сознательному убеждению в том, что их компрометирующая связь неразрывна и пройдёт лейтмотивом через всю их жизнь. Они переступили черту и как только это произошло, проклятие уз вступило в силу. Существование одного без другого стало бы выморочным, выхолощенным. Но избавиться от беспокойства Кобыла не мог. С высоты своего опыта он понимал, что нужно ещё немного времени, он притрётся к неизменному присутствию Индржиха и хотя бы в том, что касается данного вопроса, обретёт покой. - Я просто боюсь потерять тебя.

- А я боюсь, что надоем тебе. Боюсь, что ты передумаешь и отправишь меня куда-нибудь от греха подальше. Боюсь, что все эти важные бесконечные дела вытеснят меня из твоего внимания, и всё, на что я смогу надеяться, это редкие встречи, зависящие отнюдь не от меня, в которые ты будешь смотреть на меня, как на что-то привычное или отвлекающее от решения бесконечных проблем, как на досадную помеху, понимаешь, - Индржих фонтанировал откровенностью, подсознательно стремясь сгладить возникшее в разговоре напряжение.

- Как ты можешь надоесть мне? - с мягкостью и любовью во взгляде улыбнулся Радциг. - Ты моё сокровище. К тому же я ещё в самом начале думал отослать тебя подальше от себя и не отослал.

- Почему?

- Может, потому что не ты один, кто не мог и не хотел сопротивляться желанию. Не забывай, в отличие от тебя я знал правду и пошёл на это сознательно. Ты тогда так очаровательно смущался каждый раз, когда видел меня, - мечтательно произнёс Радциг, вспоминая хорошенького, сконфуженного Индржиха, прикрывавшего свой вставший от сидения с паном на одной лошади член, а потом при встречах отводившего взгляд, извиняющегося, просящего. - Такая прелесть. Я не мог устоять.

- Прекрати! - взмолился покрасневший Индржих, закрывая лицо руками и жалея, что не может закрыть и уши, чтобы не слышать смех пана. - Не могу это слушать.

- Так что не трусь, - подвёл итог Радциг. Отвернулся и провернул вертел. Улыбка всё никак не сходила с его лица. - Куда?

- Отлить, - буркнул, по-прежнему смущаясь, поднявшийся Индржих и направился в сторону деревьев.

- Захвати вино на обратном пути.

      Тишина и темнота за пределами лагеря настораживали. Ветра не было, и лес замер, как уснувший, не шелестя листьями, не скрипя ветками. Только слышался то там, то тут редкий говор ночных тварей. Индржиха всё это не беспокоило. Он чувствовал себя вольготно в лесу, чувствовал себя дома. Здесь была его вотчина. Здесь была воля.

Справив нужду, он вернулся в лагерь, прошёл мимо шкуры, которую полностью заняли собаки, передвинувшись на нагретое им место, и присел позади Радцига, обхватив его руками.

- Держи, - Индржих протянул бурдюк, а сам зарылся носом в чёрные волосы, вдыхая самый лучший, будоражащий запах.

- Насчёт того, что произошло у реки, - подал голос пан. - Ещё раз: контролируй себя.

- А я ещё раз тебе говорю, что не вижу в этом смысла, когда мы здесь.

- Неважно где. Будь осмотрительнее, - попросил Кобыла и глотнул вина. Он прекрасно знал, что дурное поведение быстро входит у Индржиха в привычку. Стоит позволить ему бесконтрольно куролесить здесь, и однажды он не удержится и натворит дел где-нибудь ещё. Полностью его ограничить не было приемлемым вариантом, Радцигу оставалось только расширить зону своего влияния и найти способ регулировать неизбежные всплески бешенства или что это там было.

- Это ты виноват в случившемся. Дразнил меня весь день, вот я и разошёлся, - упрекнул Индржих, разглядывая след от укуса на плече пана и водя по нему кончиком ногтя.

- Давай договоримся, - Радциг вполоборота посмотрел на Индржиха. - Пошли, не сиди голый на земле.

      Пан поднялся и повёл его к медвежьей шкуре. По его команде собаки ползком, таращась невинными глазами, покинули лежанку, а пан недовольно цокнул.

- Что? Они не грязнее меня, - заявил Индржих и демонстративно уселся на шкуру, по-турецки скрестив под собой ноги.

- Верю. Но вчера ты не давал мне сесть на неё, пока я не снял сапоги, а они могут валяться в грязи и всё равно быть милостиво допущены тобою лежать рядом. Как-то несправедливо, не находишь? - ухмыльнулся Радциг. Индржих скуксился, не зная, чем парировать. - Расслабься, я пошутил.

Радциг встал на одно колено напротив Индржиха, чтобы смотреть на него непрерывно во время разговора.

- Ты делаешь мне предложение? - улыбнулся Индржих и протянул руку. - Я согласен.

- Соберись, - пан сжал протянутую ладонь и не выпускал, будто Индржих мог убежать, и его требовалось удерживать на месте. - Мне нужно донести до тебя одну мысль.

- Так.

- Давай договоримся, - продолжил пан с того места, на котором остановился у костра, - если тебя что-то беспокоит, ты всегда, - он прямо и серьёзно смотрел в глаза напротив, - всегда первым делом идёшь ко мне. Не додумываешь сам, не ищешь подвоха, не терпишь до последнего. Ты понял? Ты идёшь ко мне, рассказываешь, что тебя мучает, и мы вместе решим, что с этим делать. Я не против этих брачных игр с тобой вдали от всех, пойми. - На этих словах Индржих смущённо прикусил губу, ведь его «побеситься» и отцовское «брачные игры» весьма по-разному характеризовали недавнее его поведение. - Но ты должен обещать мне, что в будущем будешь терпеливее и, даже если я где-то ошибусь и что-то сделаю не так, ты не поддашься первому разрушительному порыву, а обратишься ко мне. Хорошо?

      Индржих кивнул, не в силах произнести хоть слово. Глаза его влажно заблестели. Во время разговора он почувствовал себя настолько окутанным заботой, настолько нужным и ценимым, что невольно растрогался до слёз. Радциг наклонился, обхватил руками его голову, поцеловал в лоб. На тихий счастливый всхлип Индржиха прибежали собаки, обогнули пана и, взволнованно поскуливая, бросились лизать Индржиху лицо. Смеясь, он повалился на бок, пытаясь увернуться от настойчивых утешений. Радциг только развёл руками, признавая поражение перед собаками, и пошёл туда, где был нужнее - проверить готовящихся кроликов. В очередной раз раздув угли, потыкав мясо ножом со всех сторон и убедившись, что оно дошло, он снял почерневшую от копоти палку-вертел и прислонил к ближайшему валуну, чтобы кролики, не касаясь земли, остывали. Сломав сучья, служившие подставками для вертела, и принеся ещё дерева, Радциг развёл костёр побольше. Вспыхнул весёлый оранжевый пламень, осветил пространство, оживил сумрак глухим треском. В центре лагеря сразу стало радостнее.

      Успокоив собак и вытерев глаза, Индржих сел и завернулся в одеяло, как в плащ. Радциг протянул ему вино, и он сделал несколько больших глотков. Всё было хорошо и благодатно.

- Ты ведь спал с мужчинами раньше? - внезапно спросил Индржих, глядя исподлобья любопытным, пристальным взглядом.

- Да. Ты и сам уже понял, - Радциг склонил голову набок. Он не выглядел удивлённым.

      Индржих кивнул. Он подумывал об этом. Пан был слишком хорошо осведомлён о нюансах возлежания мужчины с мужчиной и точно знал, что и как нужно делать, чтобы не причинить ненужного вреда. Но его интересовало не это.

- Я о другом. Ты давал, ну, я имею в виду, позволял, - Индржих сбивался и не мог досказать. Им овладела крайняя степень косноязычия.

- Что? Трахнуть себя? - подсказал Радциг, откровенно посмеиваясь.

- Угу.

- Да, давал, - из-за игры тени и света от огня черты его лица казались неуловимо изменчивыми, отчего пан выглядел ещё более лукаво, чем обычно. - Ревнуешь?

- Пф, - Индржих вскинул голову. Его высокомерное «пф» весьма удивило Радцига. - К кому? Это было ещё до меня. И у меня больше прав на тебя, чем у них всех вместе взятых, кем бы они там ни были. Я твой сын, твой наследник, твой любовник. Я - твоё всё, - с каким-то грозным звучанием подытожил он.

Взгляд пана просиял от восторга. Решив поначалу, что разговор исчерпан, он собирался пойти и зацеловать Индржиха до полусмерти, но подметил, что он всё ещё мнётся в нерешительности.

- Если хочешь что-то спросить, спрашивай.

- Могу я, - Индржих замолчал, не зная, как лучше сказать, поэтому решил идти окольными путями, - ты понял.

Радциг понял.

- Нет, я ничего не понял, - сказал он.

- Не ври, всё ты понял.

- Допустим. Но ты ничего не сказал, так что я не могу быть уверен, - подстёгивал пан. - Ну же, пользуйся ртом по назначению и говори прямо о своих желаниях. Сегодня у тебя отлично получилось, когда ты отчитывал меня за недостаток внимания.

Индржих нахохлился. Он лихорадочно перебирал в голове слова, но ни одно не подходило по смыслу под то, чего он действительно хотел. «Могу я...что? - натужно соображал он. - Трахнуть? Взять? Овладеть? Поиметь? Это всё не о том!» Индржих поднял просящий о помощи взгляд.

- Не спеши, я подожду, - спокойно ответил Радциг, подтянув колено груди и устроив на нём подбородок.

      Налегая от волнения на вино, Индржих пытался докопаться до нужной, подходящей формулировки. Он никак не мог сказать Радцигу одно из тех ужасных слов, которые крутились в голове, потому что все они не передавали сути желаемого. Время шло. Индржих уже весь извёлся, как вдруг вспомнил, что говорил в ночь перед Враником, когда они были ещё только паном и оруженосцем, когда случился первый раз Индржиха с мужчиной. Он вспомнил и понял: это то, что нужно.

- Могу я наполнить тебя собой? - прервал тишину его взволнованный голос.

- Да, - сразу ответил Радциг. У него засосало под ложечкой. Он не мог насмотреться, не мог налюбоваться всегда таким разным, таким особенным Индржихом. Как бы он описал его, если бы захотел объяснить другому человеку, каков его сын? И прост, и сложен, и умён, и наивен, и простодушен, и хитёр; он доброе зло или злое добро, что-то на грани. Притягательная нечисть, если двумя словами. Как же Радцигу было интересно, каким станет этот адамант со временем, какие грани в нём будут чётче и ярче других отражать его противоречивую натуру.

- Правда? - воскликнул Индржих и весь просветлел, облегчённый окончанием волнующих терзаний. Он не чувствовал уверенности в своей просьбе, более того, он считал, что пан имеет гораздо больше оснований для отказа, нежели для согласия. Ему самому казалась странной подобная смена позиций, но ничего не мог поделать. Он хотел этого, он чувствовал себя в праве попросить, он попросил и с удивлением легко получил утвердительный ответ.

- Да, - заверил Радциг, поднялся и осмотрелся по сторонам, вспоминая, куда убрал масло этим утром, когда прибирался от нечего делать. - Сиди.

Кобыла отошёл к сумкам. Движения его были неторопливы и наполнены будничным спокойствием. Он являл собой соединение тех благородных черт характера, которые, воспитанные с младых ногтей, приучили почти никогда не терять лица. В противовес ему Индржих нервно заламывал пальцы и изнывал от противоречивых эмоций, отражающихся на нём, как небо в зеркале озера. С одной стороны он испытывал острый восторг и одновременно с этим был до чёртиков напуган. Не выдержав внутренней борьбы, он быстрыми шагами приблизился к Радцигу и тенью встал позади.

- Держи, - Радциг повернулся к нему, протягивая масло. Индржих взял изящный кувшинчик, переводя растерянный взгляд с него на пана и обратно. «Вот так сразу! Прямо сейчас», - проскочила мысль у него в голове, и приятная первая волна возбуждения прошла по телу.

Сознание Индржиха перешло в другую плоскость, мысли спутались в змеиную свадьбу, переплелись между собою, производя неясные шорох и шёпот. Индржих отдался чувственной направляющей естества. Присев на корточки и отставив кувшинчик, в возвышенном акте преклонения он приподнял ногу Радцига и снял с неё сапог. Затем проделал то же самое с другой ногой и другим сапогом. Никак иначе не мог он выразить всей глубины признательности за любовь и доверие, пожалованные человеком, которого он боготворил, который озарял его благостью и мироточил грехом одновременно. Радциг с безграничным восхищением и пониманием смотрел, склонив голову, на сына и ужасался тому, какой силы, коей он не подозревал в себе никогда, оказалась вывернутая наизнанку, извращённая привязанность, развернувшаяся в его душе.

      Выпростанными из-под одеяла руками Индржих расшнуровывал шоссы пана и покрывал низ его живота поцелуями. Шнуровка ослабла. Радциг переступил с ноги на ногу, пособляя стянуть сначала одну штанину, затем другую. Индржих поднялся. Шерстяное одеяло соскользнуло с плеч. Он поддался нетерпеливости и толкнул Радцига в грудь, вынуждая отступить. Ещё и ещё, пока пан, поддерживаемый Индржихом за плечи, не повалился на наваленные позади сумки. Они расползались под ним, как воды Красного моря перед Моисеем. Ему сделалось смешно, но смех завяз в горле при виде Индржиха, с блестящими глазами выковыривающего промасленный пергамент из горлышка кувшинчика.       Справившись с этим, он уставился пану в лицо с немым вопросом, ожидая не то приказа, не то дозволения, не смея решиться, не получив хотя бы кивка. Радциг приоткрыл было рот, чтобы сказать что-то, да передумал. Уж с чем с чем, а с этой коварной частью натуры своей сладить ему не удавалось, и он в привычной манере решился раззадорить Индржиха. Пан приподнялся, развернулся и опёрся грудью и руками на сумки, вполоборота взглянув на Индржиха, мол, посмотри, какой открытый, какой тебе покорный; нравится ли тебе? Делай, что хочешь. Только позднее Радциг понял, что, наверное, слегка переборщил.

      В ту же секунду Индржих вскинулся, пристроился рядом, торопливо налил на ладонь чуть не половину пригоршни масла. Когда он смазывал Радцига, то пальцами, широкими мазками, нарочно задевал мошонку, вместе с тем алкавшим взглядом следил, как от удовольствия пан прогибался в пояснице навстречу ласкающей ладони. Восстанавливая по памяти действия, которые употребляли с ним, Индржих ввёл палец и поразился тому, как узко было внутри. Не верилось, что в это тесное, сжимающее палец пространство поместится что-то большее. Индржих передвинулся, отклонился назад, чтобы видеть пана сзади, видеть, как всё происходит. Он немного разогрел Радцига, но тот и так был расслаблен и податлив, так что Индржих убрал один палец, сложил вместе средний и указательный и вставил снова. Смотреть на это было невероятно, а чувствовать возросшее давление ещё невероятнее. Если тело Радцига так приятно сжимало его пальцы, то как же оно сожмёт член. Так ли, как женское лоно, или совсем иначе, по-своему.

      Радциг склонил голову на сложенные на сумках руки. Посмотрев на него по пояс, отбросив продолжение изображения, можно было подумать, что этот человек со смиренно прикрытыми глазами возносил молитвы всевышнему в тихий ночной час, в который лучше всего слышно глас души. Но ни единой мысли о покаянии не было в поникшей голове. Всегда в нём было что-то такое, отчего он не мог искренне пасть ниц перед могуществом Бога, не мог вымаливать о прощении, не мог просить. Возможно, это было то же самое, что сейчас позволяло ему стоять на коленях перед сыном и сладостно содрогаться от его пальцев внутри себя.

      Пальцы Индржиха двигались неумело, беспорядочно. Он не имел должной сноровки и к тому же находился в экзальтированном состоянии возбуждения. Тем не менее он выполнял то необходимое, что от него требовалось, пока терпению его не пришёл конец. Вытащив пальцы, Индржих налил ещё масла и стал растирать по члену. Он позабыл себя, потерял чувство времени. Целая вечность, казалось, разделяла каждое скольжение вверх-вниз. Вверх - разрушаются прошлые миры - вниз - строятся цивилизации - вверх - сменяются эпохи, а он всё ещё здесь, застыл в этом моменте, как жук в янтаре. Каждая секунда, которую он не находился внутри пана, казалась ему прожитой зря.

      Отставив почти пустой кувшинчик, масла в котором оставалось на самом дне, Индржих приладился сзади пана и вставил гладкую, крупную головку. Дыхание у него спёрло от запоздало нагнавшего, невероятного осознания того, кто сейчас перед ним и что даёт с собой сделать. С судорожным выдохом, вырвавшимся из приоткрытого рта, Индржиха покинули все рациональные мысли, какие ещё оставались в сознании, и он вошёл полностью, теряясь в головокружительных впечатлениях.

      Доселе хранивший молчании Радциг поднял голову и застонал. Стоны его были совсем не такими, как у Индржиха. Не дикие, не оглушительные, а мягкие, текучие звуки, и на слух они ощущались так же, как бархат на ощупь. Индржих и так считал голос пана очень приятным, но его теперешняя красота околдовывала. По хребту, от копчика до затылка, прошла дрожь. Пробные, осторожные движения бёдер в то же мгновение сменились на сильные, размеренные толчки. Индржих будто намеревался выбить из пана больше этих чудесных, краше любой музыки, стонов. Руки его крепко сжали бока Радцига, так что он чувствовал ладонями каждый его вдох и выдох, а с каждым выдохом слышал стон, и, распаляясь, вбивался всё резче и резче, не замечая, как бешеным напором своим по чуть-чуть проталкивал пана вперёд. А Радциг уже лежал животом на сумках, перегнувшись через них так низко, что чувствовал запах земли, и несколько травинок щекотали ему лицо. Что-то больно впивалось в рёбра. Приподнявшись, он выдвинул из-под себя сумки. Тут же потеряв опору, опустился на локти. Теперь, когда зад его оказался отставлен настолько выше головы, набухший член Индржиха вошёл ещё глубже, до предела. Громкий, горловой стон ясно дал понять, как понравилось это Индржиху. Пальцы его сильнее впились в бока пана. Влажные шлепки плоти о плоть сделались звонче и чаще. Индржих не жалел его. Он вообще не мог помыслить о жалости.

      Радциг, который давно не был в принимающей позиции (просто не представилось случая сказать о том, что всё это осталось во времена второй молодости), едва сохранял равновесие. От горячего, налитого кровью члена внутри у него дрожали ноги. Боль и неудобство, доставляемые бешеным и отчасти жестоким темпом, оглушали. Радциг никогда и никому не позволил бы так обращаться с собой. Но Индржих другое дело. Ему можно. Одно только то, что это был он, доставляло удовольствие особого рода. Вскоре он припал грудью к земле, напряжённо сошлись лопатки на широкой, мускулистой спине, и Радциг понял, что больше не выдержит. Он вытянул назад руку и упёрся в бедро Индржиха.

- Легче, легче, - попросил охрипшим от стонов голосом.

- Прости, - выдавил запыхавшийся Индржих на последнем, остававшемся в лёгких, воздухе и, резко притормозив, покачнулся.

- Ничего. Я просто не могу стоять, - сдавленно посмеиваясь, ответил Радциг и завалился на бок.

      Индржих вышел из него, галантно придержал, опуская на землю. Радциг перевернулся на спину и тут же принял его в свои объятия. Они потянулись друг к другу, чтобы поцеловаться, столкнулись зубами, коротко посмеялись собственной неловкости. Их самозабвенный поцелуй затянулся. Соприкосновения губ, мягких языков, щетинистых подбородков и щёк увлекли на некоторое время. Наконец Радциг оттолкнул Индржиха. Тот взглянул на него осоловелыми глазами. Пан вальяжно лежал на траве, блестел от пота и масла, чёрные волосы растрепались. И так он был необычайно, по-новому хорош, что у Индржиха не возникало в голове ни одной мысли, окромя: «Господи... Боже мой». Он кожей прочувствовал причастность к таинству. Иначе что это было, как не таинство, исполненное искушением, темнотою и влажным, развратным запахом, исходящим от их тел и мешавшимся с прозрачным, прохладным воздухом. Индржих вдруг осознал, что ему придётся убить каждого, кто об этом узнает, чтобы защитить свой храм секретов, уберечь от скалящихся мародёров, от растаскивания святыни на грязные сплетни тупой толпой, которая никогда не сможет понять прекрасного. Как бы они обозвали их связь, как бы очернили их отношения, как бы ликовали, кичась своими маленькими душонками, не способными на большой грех. И кто? Эти свиньи, овцы. Паства людская. Ему были безразличны их законы. На что ему сдался весь благочестивый мир, если всё, что он получит, эхо пустых залов. Он бы перешагнул через все их запреты, сделал бы, что угодно, лишь бы иметь возможность и дальше смотреть в лучистые глаза пана, целовать хитрые улыбки, ютиться в его руках.

      Решительная готовность к противостоянию, направленная на весь мир, исказила черты Индржиха, наполнила взгляд грозовой тяжестью. Радциг прищурился, стараясь понять, что это такое незнакомое предстало перед ним, но не успел. Возвышающийся над ним Индржих, башней тянущийся к небу, упирающийся темечком в звёздную бесконечность, надвинул его таз себе на бёдра и вошёл. Он двигался довольно аккуратно, ещё примериваясь к новому положению, как услышал что-то ну очень славное, очень сладкое, очень лёгкое, и склонился к пану, чтобы лучше рассмотреть его лицо в темноте. То, что он увидел, оказалось чудесно. Разрумянившийся пан смотрел как бы затянутым пологом, масляным взглядом, чёрные брови мило изогнулись, и весь его облик в целом утратил прежнюю горделивую насмешливость. В тщетной попытке утаить собственную беззащитность, Радциг скрыл верхнюю часть лица в сгибе локтя, погрузив себя в ещё большую тьму. Тучи и грозы в сознании Индржиха рассеялись, все тревоги позабылись.

- Почему ты сразу не сказал, что любишь помедленнее? - с улыбкой прошептал он, делая размах движений шире, но плавнее и глубже.

      Радциг ничего не отвечал. Он не мог. Грудь спёрло от готовящихся и уже готовых стонов, которые он зачем-то пытался сдерживать, тем самым только затрудняя себе дыхание. Медленное движение, ощущаемое внутри, забирало всё внимание и вместе с тем разум. Мягкие приливы удовольствия нарастали, и для Радцига это было вдесятеро раз приятнее бурных штормов или цунами. Он ещё выше задрал поясницу, словно её притягивало какой-то магнетической силой к бёдрам Индржиха, и выдохнул медоточивыми, текучими стонами, сдаваясь и принимая временную слабость.

      Индржих поцеловал его в торчавший из-под руки кончик носа, в подбородок, в раскрытые губы и отодвинулся. Удерживая себя от резких движений, он положил руку на напряжённо стоявший член пана и стал ласкать его в одном ритме с плавными покачиваниями своих бёдер. Как бы ему ни хотелось размашистости, скорости, грубости, но он сдерживался, за высшее наслаждение принимая возможность лицезреть Радцига в таком уязвимом положении.

      Скоро пан вытянулся, как перетянутая струна, запрокинул голову. Он не мог найти покоя. Вывернулся телом на бок, и Индржиху пришлось удерживать его бёдра на месте, пока Радциг прижимался к земле, суетливо шаршавя траву пальцами, как будто хотел уползти от того, что, он предчувствовал, надвигалось на него.

- Иди, иди сюда, - звал его Индржих, перенеся весь свой вес на колени и пытаясь поймать его.

      Наконец подхватив Радцига сзади за шею, Индржих приподнял его, прижал к себе, перехватив поперёк спины, и выпрямился, увлекая за собою. Оказавшись верхом на его бёдрах, Радциг протиснул руку между потными телами и начал бездумно водить сжатым кулаком по твёрдому, до болезненного чувствительному члену. Другой рукой он то сжимал, то поглаживал шею Индржиха. А тот в это время чутко ловил каждый стон. Губы пана были как раз в районе его, Индржиха, виска, и он слышал всё вплоть до самых тихих, лёгких выдохов.

      Дыхание Радцига совсем сбилось. Он пару раз сам двинулся бёдрами и замер. Почувствовав, как пан задрожал, Индржих остановился, притиснул его к себе, уткнулся носом в часто вздымавшуюся грудь. Послышался последний тихий стон, и тёплое семя выплеснулось на их соприкасающиеся животы. Некоторое время они молчали. Только раздавалось тяжелое, но постепенно успокаивающееся дыхание. Радциг пошевелился. Кончая, он не совсем понимал, что творится, кончил ли с ним Индржих или нет, и сейчас чувствовал в себе всё ещё твёрдый, жаркий член. Не понимая, почему Индржих остановился, он поцеловал его в висок и сказал негромко:

- Заканчивай.

- Не могу, - послышался приглушённый голос.

- Что? Почему? - Радциг надавил Индржиху на плечи, отстраняя от груди.

- У меня ногу свело, - ответил он с виноватой улыбкой.

- Чёрт.

- Ага.

Они помолчали, глядя друг на друга.

- Ладно, ложись, - пан слез с него и сел напротив. Индржих огорчённо выдохнул. - Где свело?

- Левое бедро сзади.

      Морщась от боли, Индржих выправил из-под себя ноги, расположив их по обеим сторонам от пана, и опустился на спину. Радциг ощупал его левое бедро, мышцы сзади действительно были ужасно напряжены. Приподняв полусогнутую из-за судороги ногу, он стал массажировать её умелыми движениями, сообщавшими о том, что дело это ему знакомо.

- А как насчёт этого? - шипя сквозь зубы, Индржих приподнялся на локтях и многозначительно посмотрел вниз на возбуждённый член.

- У меня не десять рук.

- Так все родители говорят, да?

- Да, потому что иногда дети требуют всё и сразу, - пан осторожно надавил на ногу Индржиха, растягивая мышцы.

- Ауч! - вскрикнул Индржих и, переждав боль, вымученно улыбнулся, оценивая позу. - Знаешь, а это заводит. - Он потянулся к своему члену, который так давно нуждался в разрядке, что сводило яйца.

- Не трогай.

      Под строгим взглядом рука остановилась сама собой. Индржих смиренно лёг. Ему ничего не оставалось, кроме как ждать. Спустя несколько минут снизу послышался облегчённый выдох. Радциг опустил ногу, склонился над сыном и поцеловал в солнечное сплетение, провёл носом по мягким маленьким волоскам, клином начинавшимся внизу живота, и уже облизнул губы, готовясь взять в рот, когда Индржих резко приподнялся. Он ожидал руку помощи, но никак не минет.

- Нет-нет-нет, стой! - взволнованно тараторил он, останавливая пана протянутой ладонью.

- Что? - Радциг выпрямился. Он хмурился, силясь понять, что происходит.

- Ты не можешь! - выпалил Индржих.

- Да нет, могу.

- Нет, это уже слишком. Я ещё не готов!

- Что, прости? - Радциг подался вперёд, решив, что плохо расслышал, но он услышал всё правильно. - Мы буквально только что...

- Это другое! - перебил Индржих. Он так торопился высказаться, что запыхался. - Не знаю, поймёшь ли ты, но это я могу тебе отсосать. Ты мне не можешь.

Он бросился ошарашенному Радцигу на шею, обнял его, покрывая плечи и шею быстрыми поцелуями.

- О таком я могу только попросить, когда почувствую, что готов. А сейчас не могу. Не могу, не могу, не могу.

- Так, успокойся, - Радциг, устав от болтовни, силой развернул его и прижал спиной к своей груди. - Я примерно понял, не переживай. Давай закончим с этим. Я уже устал от тебя за сегодня.

- Устал? - смущённо переспросил Индржих.

- Ужасно, - Радциг поцеловал его в лохматую макушку и прикоснулся к члену. Рука была сухая, вся смазка, остававшаяся на ней, втёрлась в ногу Индржиха, зато член обильно источал предэякулят.

      Пан умело, с нужным нажимом двигал рукой. Мелькала побагровевшая головка, то появляясь над сомкнутыми пальцами, то исчезая в кулаке. Индржих застонал, как всегда, громко, полностью отдаваясь собственному голосу, и кончил себе на грудь и живот, где и так была размазана от их возни сперма Радцига. Они посидели несколько минут, поддаваясь приятной усталости, затем помогли друг другу подняться, плюнули на разбросанные вещи, подобрали одеяло и вернулись к костру.

      При виде Радцига собаки сами усвистали с лежанки, уступая ему место. Пан сел на шкуру, подобрал бурдюк и стал пить вино. Индржих, завёрнутый в одеяло, как в тунику, с одним концом перекинутым через плечо, стащил с вертела кролика, разделил на две части, протянул одну пану. Сам устроился на земле и вгрызся в мясо. Он ел с аппетитом и жадностью, присущими молодым людям. От него пышало здоровьем, и это вызывало в Радциге приятное чувство.

- Что ты там говорил про можно и нельзя? - спросил Радциг, отделил кусочек мяса и откусил от этого кусочка. - Когда остановил меня. Теперь давай поподробнее.

      Индржих обернулся. Посмотрел вверх, потом в сторону, размышляя над ответом, пока дожёвывал то, что было у него во рту.

- Как бы сказать, - начал он, задумчиво поджав губы, - это пока что слишком для меня: кто-то вроде тебя добровольно встаёт на колени и берёт в рот, ух.

- Кто-то вроде меня? - пан наклонил голову набок, ожидая объяснения в духе «ты мой отец» или вроде того.

- Кто-то, кому хочется поклоняться, - Индржих вытер лицо краем одеяла не столько для того, чтобы очистить его от чего-то, а из желания скрыться от внимательного взгляда хоть на мгновение. Уши и лицо покраснели от стыда. Он не был готов к такому разговору.

- Оу, - удивлённо поднял брови Кобыла. - А как это в твоей голове уживается с тем, что ты стягивал с меня штаны? Или с тем, что я лежал под тобой? Нормально?

- Я же говорю, это другое. Это, - Индржих поводил рукой в воздухе, подбирая слова, - лицом к лицу. А насчёт того, что было у реки - даже если бы ты не остановил меня, то, скорее всего, я просто сделал бы всё руками. Хотя я понимаю, что и этого не следовало делать, - он виновато повесил голову и стал задумчиво ковырять краем кроличьей косточки землю. - Но я так хотел тебя. Очень сильно. Всего, что касается тебя, мне и слишком мало, и слишком много сразу. Наверное, нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что всё это по-настоящему.

- То есть, ты просто ещё не готов к новым впечатлениям, верно?

- Да, именно, - Индржих бросил косточки в огонь и посмотрел на пана. - Я дам знать, когда буду готов.

- Ладно, - кивнул Радциг. Он был рад, что они поговорили на эту тему. Ему понравилось слушать размышления Индржиха, понравилось, что он настолько смышлён для подобного самоанализа.

      Ветер по-прежнему не поднимался. Ночь была душная, неподвижная. Вдоволь утолив жажду вином, Радциг бросил бурдюк Индржиху, лёг, подложив руки под голову, и закинул ногу на ногу.

- С мужчинами понятно, - неожиданно нарушил долгую, спокойную тишину Индржих. - А с женщинами как? Расскажи про свои романтические похождения.

- Насколько подробно? - усмехнулся Радциг, покачивая ногой.

- Настолько подробно, насколько возможно, - с пошленьким любопытством ответил Индржих.

- После твоей матери у меня установились особые отношения с женщинами. Женщины чудесны, но её я боготворил.

«Ааа, боготворить - это семейное», - подумал Индржих.

- Поэтому я не хотел детей ни от кого более.

- Но спал с женщинами?

- Да.

- И ни одна не понесла?

- Насколько мне известно.

- Но как?

Радциг посмотрел на него со своей прекрасной лукавой улыбкой.

- Знал бы ты, сколько есть оригинальных способов получить взаимное удовольствие с женщиной.

      Индржих подсел поближе, увлечённо глядя на пана. Ревность не мучила его. Ему даже в голову не приходило, что пан может променять его на кого-то другого. Напротив, казалось вполне естественным то, что, многое испробовав, он остановился на нём. Рассказы Радцига о благородных дамах, изменявших с ним мужьям, об обычных девках, кухарках, прислужницах были занимательными и весёлыми, потому что он говорил о каждой из них от чистого сердца, даже о тех, чьё имя не помнил или не знал.

- Ты когда-нибудь пробовал ласкать девушку языком? - спросил Радциг, закончив перечислять интересные интимные истории из жизни.

- То есть целовать? - Индржих глотнул вина. - Конечно.

- Нет, ласкать внизу.

- Прямо там? Языком? - глаза Индржиха округлились от удивления. Мысль о таком никогда не приходила ему в голову. У мужчин всё было весьма очевидно. Вот есть член, его можно потрогать, вставить, взять в рот. Женское тело, в свою очередь, оставалось по большей части загадкой. - Нет.

- А пальцами?

- Вроде... - он попытался припомнить. - Нет, никогда.

- Что же ты делал с девушками?

- То, что делают обычно.

- Стой, ты хочешь сказать, что перетрахал половину купальщиц, просто пихая в них член, я правильно понимаю? - пан остановил на нём испытующий взгляд.

- Ну да, - сконфузился Индржих.

- Варвар, - осуждающе прошептал Радциг.

- Эй, когда ты так говоришь, это звучит ужасно, но это нормально! Все так делают.

- Ты меня-то сбил с ног своим напором, когда был сверху. Бедные купальщицы, - Радциг покачал головой. - Попробуй приласкать какую-нибудь девицу новым способом.

- Заканчивай уже отправлять меня к девушкам, - буркнул Индржих, поднимаясь и стягивая одеяло. Он лёг рядом с Радцигом и накрыл его и себя. Зябко не было, но без одеяла казалось неуютно.

      Радциг поглаживал его липкое от духоты тело, проводил от шеи до ягодиц и обратно. Индржих по-свойски закинул ногу ему на бедро.

- Я не против того, чтобы ты выгулялся по молодости.

- Даже не знаю, - надул губы Индржих. - Как-то это неправильно.

- У тебя трое родителей и ты спишь с родным отцом. Разве у нас может подниматься вопрос о правильности?

Индржих усмехнулся.

- Я хочу быть тебе верен, - скромно взглядывая снизу, сказал он.

- Мне не нужна твоя верность. Это всё глупости, - Радциг переместил руку к его лицу и стал водить большим пальцем по обросшему щетиной подбородку. - Я хочу, чтобы ты был живой и счастливый, этого достаточно. Не вижу ничего плохого в том, чтобы ты пробовал новое. Подталкивать или настаивать я не буду, просто имей в виду.

      Воцарилось молчание, и в этом молчании Индржих долго-долго смотрел на пана. Так долго, что тот забеспокоился о содержании мыслей, введших его в такую задумчивость. Но Индржих ни о чём не думал. Он принял сказанное к сведению, оставив все размышления на потом, а сейчас просто засмотрелся на пана, восхищаясь его красотой. Умилённая улыбка медленно растянулась на лице Индржиха. Он потянулся, закрыл глаза и поцеловал Радцига в губы так томно, так нежно, что сам чуть не замурчал от охватившего его воздушного удовольствия. Не открывая глаз, он отстранился, устроился под боком у пана и угомонился. Так много было событий в последние дни, такие эти дни оказались насыщенные, переполненные, что даже счастье рождало усталость, и сон приходил почти мгновенно.

- Хорошенький, - едва слышно прошептал Радциг, всё ещё поглаживая сына. Индржих улыбнулся, засыпая.