— Муравьёв, ногу выше.
— Я Муравьёв-Апостол.
— Да хоть Иисус Христос, я сказал ногу выше держать. И не сутулься!
Поля поморщился и прикусил губу, силясь не съязвить что-то в ответ. Злость закипала в венах и разливалась волнами по всему телу, и, вытягиваясь выше по настоянию Анастасия Дмитриевича, Ипполит почти светился недовольством. Чего он, в конце концов, приебался и не отстаёт от него? Другие в студии вели себя куда более расслабленно: Кара с самым спокойным видом пила воду у стены, с ухмылкой глядя в его сторону, и ей от преподавателя ни слова, а ему стоит хоть на секунду расслабиться — всё, готовься к тысяче и одному замечанию. Анастасий Дмитриевич, наверное, поставил себе цель выжить Полю из университета ещё до конца первого курса. В январе Муравьёв-Апостол уже зубами скрипел — так не хотелось идти к нему на занятия, но приходится, блять.
Ипполит не знал, чего конкретно сейчас ему хотелось больше: забрать документы или отпроситься выйти, чтобы записать Мише Бестужеву-Рюмину два-три гневных голосовых сообщения с жалобами на преподавателя. Мышцы уже неприятно горели, но Поля упрямо продолжал гнуться в одной хитрой позе, изо всех сил стрункой вытягиваясь у станка. Анастасий Дмитриевич ходил рядом, хищно кружа вокруг других студентов и него. В особенности возле него. Зелёные глаза непрерывно следили за секундной стрелкой на часах на противоположной стене — ещё полминуты, ещё совсем немного и можно будет присоединиться к Каре и отжать у неё бутылку минералки. Под пристальным строгим взглядом Кузьмина начинало дико сушить.
Взаимные чувства — это, бесспорно, круто, но немного неприятно, когда это чувство называется «ненависть». Едва стрелка часов перешагнула необходимую отметку, Поля осторожно приземлился на носочек, кинул взгляд на преподавателя с немым вопросом: «Ну, теперь всё?» Анастасий Дмитриевич в его сторону уже даже не смотрел — о чём-то беседовал с вошедшим Пестелем, скрестив руки на груди. Ипполит этим бессовестно воспользовался и легко, как на крыльях, будто бы и не чувствуя усталости, подлетел к подруге. Кара сидела у окна, прямо на полу, вытянув изящные, тонкие ноги. Спасительная минералка стояла рядом — Ипполит практически упал около неё, подхватил бутылку и жадно приложился, делая несколько торопливых глотков. Черкешенка смерила его насмешливым взглядом и зевнула.
— Не отцепится никак, — озвучила всем известный факт девушка. — Поль, нет, ну ты ему точно нравишься.
— А он мне — нет, — пробурчал Муравьёв-Апостол так, будто бы Кара ему только что смертельную обиду этими словами нанесла. — Господи, я после его занятий уставший как собака, а это только первая пара. Какой долбоёб расписание составлял?
— Не хнычь, у Пестеля отдохнёшь, — черкешенка прислонилась спиной к тёплой батарее. — Я к тебе Арбузова подселю, ты не против?
— К Аньке пересядешь?
— Естественно.
— Ну и сиди, ну и пожалуйста, ну и не нужно.
Кара прыснула, а Поля подумал, что сегодня точно все против него сговорились. Началось всё с отвратительной погоды за окном: шёл мокрый снег, было темно, будто бы шесть утра это ещё глубокая тёмная ночь. Собирался Ипполит сонно: подсвечивая себе фонариком на телефоне, быстро сложил в рюкзак сменную одежду, чешки, тёплую кофту; заварил в термос горячий кофе — не столько чтобы пить, сколько чтобы обнимать его, даря себе иллюзорное ощущение тепла; натянул пальто, обернулся тёплым, подаренным Серёжей шарфом и выскочил из уютной тесной квартирки в холодную, промозглую и сырую парадную. А там, ёжась от пробирающего до костей холода, слушая на повторе «My Chemical Romance», добрался до автобусной остановки. Минут двадцать клевал носом, отстранённо залипая на падающие хлопья снега, что ложились ровным пластом на асфальт и тут же таяли под ногами прохожих, на проезжающие мимо грязные, тоже от снега, машины, на клубящийся пар от дыхания на морозе, на сигаретный дым курящих поодаль мужчин (мысленная пометка: на обратном пути зайти и купить сигареты), на серое, тёмное небо… Часы на телефоне показывали половину восьмого, когда подъехал нужный ему автобус. Теснота, духота — час пик, все спешат по работам-школам, бедного тщедушного Полю жестоко прижали к стеклу какие-то упитанные женщины, что, судя по их разговору, работали на рынке, и во всю обсуждали поднявшиеся цены на овощи. Муравьёв-Апостол честно не хотел становиться свидетелем их эмоционального диалога, но звонкие голоса не мог перекричать даже Джерард Уэй на «Дестройе». Зато получилось вывести замёрзшим пальцем на запотевшем стекле красноречивое «help» — никто подобного концептуализма со стороны Поли не оценил, а если и оценил, то сам Поля об этом не знал, потому что вышел на следующей остановке. Пять минут пешком — и вот он уже сдавал пальто в раздевалку, потирая окоченевшие ладони и прощаясь с остатками относительного спокойствия, ведь следующая пара у Кузьмина.
Именно из-за этого Ипполит просто ненавидел четверги.
Сейчас, сидя на холодном деревянном паркете, прижимая к себе минералку и наблюдая за страданиями (не такими жестокими, как Полины, — ах, жизнь несправедлива!) других, Поля думал, что Анастасий Дмитриевич его ненавидит. Что бы там ни говорила Кара — да в аду над грешниками так не издеваются, как Кузьмин над ним! То по десять раз одно и то же движение повторяй до бездушной отточенности, то разогревайся по каким-то новым невыполнимым практикам — это Поля особенно ненавидел. Смотреть на себя в зеркалах за станками было странно: одежда вся тёмная, только кофта сверху светло-серая, на фоне белых штор особенно чётко видно, как Поля выгибался в спине, стараясь вытянуть ногу как можно выше в очередной фигуре. Что только Кузьмину, блять, в голову не придёт… Полин Твиттер утром каждого четверга разрывался от твитов с просьбами избавить его от этих мучений раз и навсегда, а после, уже днём, Муравьёв-Апостол искренне удивлялся, как его ещё люди читают.
— Эй, ты чё, уснул? Земля вызывает Полю! — Кара по-дружески тыкнула его пальцем в худой бок. Поля от столь резкого поворота событий дёрнулся, поворачиваясь к ней. — Ты уже минуты три на Стаса пялишься, — поставила его перед фактом та, скрестив руки на груди.
— Ничего я не пялюсь, просто задумался, — пробурчал Ипполит, отвернувшись. И ведь действительно же задумался: о том, как такой красивый молодой преподаватель мог оказаться таким испорченным человеком?
Увидев массивные кольца и острые скулы Кузьмина на первом занятии, Поля надеялся, что они смогут найти общий язык. В конце концов, Анастасию Дмитриевичу ещё и тридцати не исполнилось, а он уже преподает — наверняка со студентами общается довольно неплохо. На втором занятии Ипполит в своих планах провалился, запутавшись на каком-то па. Тогда-то Кузьмин его и начал заваливать: придирался больше, чем к другим, ходил с какой-то тонкой папкой в руках и имел привычку проводить острым корешком по талии с неизменным: «Вытягиваемся выше, вам не по сорок лет, в конце концов!» Руками не трогал — удивительно, Полина предыдущая учительница, ещё со школьных времён, была страх какая тактильная, и Ипполит уже привык, что его руки поправляют или помогают с растяжкой. А Анастасий Дмитриевич просто смотрел своими холодными глазами и таким же холодным голосом говорил работать усерднее. Ещё одна причина на него злиться — будто он не видит, что Поля, вообще-то, и без того старается так, что руки и ноги ещё два дня после занятий как огнём жжёт.
Поля выдохнул чуть спокойнее, когда преподаватель вышел из студии, а все тут же заспешили собираться.
Когда мучения наконец закончились, Ипполит, желая как можно скорее выйти из студии, натянул свободные спортивные штаны прямо на чёрные лосины, туго завязал кроссовки и, подхватив сумку, выбежал из помещения самый первый. Голова кружилась от духоты в студии; в тёмном коридоре как-то легче, студентов мало, но все гудели, как в пчелином улье. Муравьёв-Апостол прижимал одной рукой к груди тёплый термос, а второй пытался найти в сумке телефон. Шёл быстро, потому что перемена не такая долгая, а пара у Пестеля в другом корпусе. Вот у Павла Ивановича свобода: на галёрке можно поспать, выпить кофе, даже на особо важный звонок ответить — Пестель не против был, только бы зачёты нормально сдавали. С Павлом Ивановичем Поля, если так можно выразиться, дружил: преподаватель работал на второй работе, в театре, где выступают Серёжа и Миша, так что удивительным образом Поле большая часть проёбов на парах Пестеля легко сходила с рук. Воодушевившись, Муравьёв-Апостол, в общем-то, не задумывался, куда идёт — дорогу знал наизусть, а всё внимание сейчас было направлено на то, чтобы найти чёртов телефон и нажаловаться Твиттеру, Серёже или Мише: «А Анастасий Дмитриевич меня опять обижает((((».
На этого самого Анастасия Дмитриевича Поля, забывшись, и налетел. Какие-то бумаги падают из рук мужчины, сам он отшагнул назад, отделавшись лишь лёгким шоком. А вот Ипполиту везёт меньше: термос выпал из рук, чуть не разбившись, и покатился Кузьмину под ноги, а сам Муравьёв-Апостол — король неловкости, мастер попадать в сюжеты подростковых сериалов — упал на многострадальную пятую точку, густо залившись краской от бредовости сложившейся ситуации. Немногочисленные студенты, ставшие свидетелями этой поистине библейской картины, сочувствующе глядели на Ипполита, приговаривая «надо же, как неловко» и переводя взгляд на Анастасия Дмитриевича опасливо, будто тот прямо посреди коридора сожрёт бедолагу с потрохами за такую неосторожность.
— А под ноги смотреть? — фыркнул преподаватель, присев на корточки, чтобы собрать свои бумаги. Наклонился он так выгодно для падающего света, что скулы кажутся острее лезвия бритвы — Поля нервно сглотнул, не понимая, почему взгляд вообще зацепился за эту деталь, оглянулся, понимая, что толпа учеников редела и все разбредались по аудиториям. Он на глазах лишался последней моральной поддержки, последнего оплота, позволявшего мыслить логично!
— Я искренне прошу прощения, — сделав особый акцент на слове «искренне», ответил ему Ипполит, подбирая те бумаги, что лежали возле него, и подавая их Кузьмину.
— А вы не паясничайте, — хмыкнул ему в ответ Стас. — И бегите к господину Пестелю, у него сегодня крайне интересный материал.
Поля спохватился, как на пружине, легонько вспорхнул с места и бежит по коридору вперёд, совершенно забыв о том, что изначально искал в сумке телефон, — ради бога, на паре найдёт, ничего страшного. В голове крутилась мысль о том, какой он, блин, неловкий и неуклюжий — это ж надо! Сразу после пары у Анастасия Дмитриевича врезаться в него посреди коридора… Это надо уметь, у Ипполита Ивановича огромный талант и богатейшая фантазия — чем ещё объяснить внезапно возникшую в голове картинку изящно-длинных пальцев Кузьмина, объятых массивными железными кольцами? Ходячая зловредная эстетика: с острыми скулами, внимательными глазами, этими кольцами… Поля ненавидел такой контраст слов, действий и внешности. В голове Муравьёва-Апостола внешность Стаси, идеальнее, чем статуя Давида Микеланджело, ассоциировалась с чем-то ангельским и прекрасным — а на деле имелось только строгое «Муравьёв, ногу выше!».
Забежал в аудиторию Павла Ивановича Поля уже тогда, когда почти вся группа собралась. Пестеля за преподавательским столом ещё не было. Облегчённо выдохнув, Ипполит взлетел к самым дальним местам, напряжённо выискивая взглядом свободное. Нашлось одно в самом уголке; Поля поспешно достал из сумки тетрадку (которую, вообще-то, даже открывать не собирался), телефон и три разноцветные ручки. Раскладывая вещи, подумал, что хочется чего-то тёплого прямо сейчас, и снова полез в сумку без задней мысли. Термоса с кофе не было.
Сердце забилось чаще, несчастный, ещё в каком-то смысле сонный разум сгенерировал только очень хитрую матерную конструкцию — прекрасно, потерял где-то одну из любимейших вещей и примерно литр спасительного волшебного эликсира бодрости. День на глазах катился в какую-то пизду на невообразимо высокой скорости, это Ипполит осознавал ясно и мог только порадоваться, что телефон не проебал. Экран зажёгся и всплыло уведомление о пришедшем сообщении от какого-то незнакомого номера. Поля потянулся, быстро разблокировав телефон.
«Ипполит, это Анастасий Дмитриевич. Зайдёшь в студию после пар, заберёшь свой кофе».
Поля не знал: то ли радоваться, то ли ещё больше нервничать. Термос свой он, наверное, выронил, когда с Кузьминым столкнулся, а потом убежал, желая как можно скорее избавиться от этой страшной неловкости. И откуда Анастасий Дмитриевич вообще его телефон узнал? Неужели обострённое чувство справедливости и гражданского долга заставило строгого циничного преподавателя пойти в администрацию и вычитать номер телефона в его документах? Или он где-то старосту встретил и попросил номер? Поля фыркнул.
В аудиторию вошёл Павел Иванович, буднично поприветствовал студентов и своим звонким, звучным голосом, начал вести лекцию. Все почтительно умолкли или понизили голоса до шёпота, чтобы не мешать. Поля же, уткнувшись в телефон, чисто ради шутки решил добавить контакт Анастасия Дмитриевича себе в телефонную книжку. И подписал самым дурацким из возможных вариантов — «стася».
***
— Кара, пошли со мной!
— Не-а.
— Ну тебе что, трудно, что ли?
— Поль, да че ты его боишься? Может, его там и не будет! Просто зайди, забери свой кофе и вали, — девушка говорила об этом с такой наивностью, что Поля своим возмущением невольно захлёбывался. Конечно, ей-то со стороны легко говорить, не она же каждое занятие у Анастасия Дмитриевича умирает морально и физически!
— Предательница! — воскликнул максимально обиженно Муравьёв-Апостол, демонстративно гордо вскинув голову, и направился в сторону студии. Черкешенка на такую реплику только закатила глаза и отвернулась, ища глазами Бельскую в толпе.
У Ипполита сердце за секунды то падало в желудок, то застревало комом в горле. Ладони потели, коленки непривычно дрожали — тут даже усталость ни при чём. Одна мысль про Анастасия Дмитриевича заставляла его нервничать, и если в кругу друзей Поля мог себе позволить скалить зубы и свободно выражаться, то перед самим Кузьминым он мог только кусать губы и смотреть в пол, выслушивая замечания с горящими щеками и краем глаза пялясь на его кольца.
Муравьёв-Апостол не хотел думать о том, какие у него ладони — тёплые или холодные, — но так получалось. Само собой. А когда Поля понимал, что думает про это, тут же приходилось себя одёргивать, вспоминать, где он находится и кем Анастасий ему приходится. Преподаватель, наставник, тренер. Жизнь, к сожалению, не подростковая драма, где можно было за зачёты встречаться с преподавателем, поэтому Поля усердно работал над тем, чтобы Кузьмина ненавидеть и на него злиться за малейшее замечание.
Совершенно не хотелось сдаваться и признаваться самому себе, что Анастасий Дмитриевич со своими острыми скулами и красивыми глазами — как раз его типаж.
Ипполит глубоко вздохнул, последний раз оглянулся на коридор, будто бы надеясь, что Кара или кто-то ещё в последний момент передумают и решат присоединиться к нему, чтобы спасти от верной смерти, но как бы не так: у высокой двери он стоял совершенно один, а студенты уже медленно разбредались по домам. Часы в коридоре над аркой пробили второй час дня, но, удивительно, на улице светлее не стало и за высокими окнами стояла темень от тяжёлых, почти чёрных туч, готовых прямо сейчас разразиться настоящей метелью. Полька нервно сглотнул, мотнул головой, отрываясь от своих раздумий, повернулся обратно к двери и постучал.
— Войдите.
Поля открыл двери, стиснул в руке лямку сумки и прошёл вперёд. Анастасий Дмитриевич обнаружился у станков, со скучающим видом листая новостную ленту — Ипполит взмолился, лишь бы это оказался не Твиттер. Кузьмин в его сторону даже не посмотрел, стоял как-то особо изящно в своей безразмерной толстовке, одной рукой держась за деревянную перекладину. Взгляд Полин снова невольно скользнул по кольцам, и в голову вернулась уже знакомая мысль — а холодные ли у него руки? Муравьёв-Апостол поймал себя на том, что пялится. Ужасно захотелось отвесить подзатыльник самому себе прямо тут, но Поля лишь упрямо отвёл взгляд, шагая прямо к Анастасию Дмитриевичу, будто в объятия своей погибели. В тишине пустой студии шаги Поли разносились особенно громко: по паркету он шёл не в чешках, как привык, а в мартинсах с твёрдой подошвой, и по ушам это било, как стук женских каблуков. Вспомнилась Кара, предпочитающая красоте удобство, а туфлям — кроссовки и кеды. Ипполит был готов думать о чём угодно, лишь бы не уделять столько внимания Стасиным скулам, его невозмутимости и умению держаться так серьёзно в неловких ситуациях.
— Анастасий Дмитриевич, так…
— Я в подсобку отнёс твой термос, — опередил его Кузьмин, подняв глаза и будто бы впервые за день окинув Муравьёва-Апостола взглядом. Поля подумал, что, если бы Анастасий Дмитриевич сказал прямо сейчас идти в раздевалку переодеваться и вставать к станку, он бы сделал это, не задумываясь и не споря. Но Кузьмин просто хмыкнул и кивнул в сторону белой двери у свободной стены, где все обычно складывали рюкзаки и телефоны.
Поля кивнул, поспешно отходя от преподавателя — в очередной раз благословением показался собственный лёгкий и быстрый шаг, а проклятием — въевшаяся в голову мысль: «Господи, лишь прямо сейчас опять не наебнуться!» Муравьёв-Апостол чувствовал на лопатках чужой пристальный взгляд, хотел было обернуться, чтобы резко смутить Анастасия Дмитриевича, но по итогу только сам смутился, понимая, что теперь пялятся на него. К лицу подкрадывался заметный румянец, тишина студии стала какой-то особо изощрённой пыткой, хотелось провалиться сквозь землю. Сначала налетел на него в коридоре, теперь шугается чужого взгляда и боится лишний раз движение сделать, чтобы ситуация не стала ещё накалённее.
Муравьёв-Апостол дёрнул ручку двери. Та не поддалась, Поля нахмурился — закрыто, что ли? Дёрнул ещё раз и услышал за спиной тяжёлый шумный вздох и, что хуже всего, совсем рядом, почти над ухом:
— Тут толкать надо, — объяснил с едва различимой ноткой раздражения Анастасий Дмитриевич, перехватил ручку двери и толкнул её — удивительно, тайная комната открылась!
Румянец у Ипполита на щеках стал заметнее.
— А, — протянул он, стараясь не выглядеть как-то странно (спойлер: получалось очень плохо). — Точно.
Кузьмин показательно закатил глаза, зашёл в подсобку, скрывшись в темноте и оставив Полю сгорать от стыда. Муравьёв-Апостол взялся за ручку двери и принялся ковырять носком ботинка паркет, пытаясь догадаться, как преподаватель сумел так бесшумно к нему подойти и как он сам сразу не понял, в какую сторону открывается дверь. Ударить себя захотелось ещё сильнее.
Анастасий Дмитриевич секунд через пятнадцать вышел, хотел было закрыть двери, но случайно наткнулся рукой на пальцы Ипполита и тут же отдёрнул ладонь, как от огня. Поля думал, что, оказавшись в его ситуации, смущаться больше уже просто невозможно, но он в очередной раз сделал невозможное, сам быстро убрал руку и принял у Анастасия Дмитриевича свой термос с глупой наклейкой со строчкой песни Порнофильмов.
— Спасибо большое, — пробормотал смущённо Поля.
— Да не за что, осторожнее со своими личными вещами, — ответил Анастасий Дмитриевич, закрывая помещение подсобки.
— Постараюсь, — Ипполит еле удержался, чтобы не фыркнуть саркастично. — До свидания.
— До свидания.
Поля поспешно скрылся за дверью, бормоча под нос ругательства. В раздевалку забежал как ужаленный, на ходу спрятав уже холодный термос обратно в сумку и сумев застегнуть пальто только на улице. В голове пустота от какого-то непонятного, дикого волнения — всё внутри переворачивается, несмотря на явный минус на улице, Ипполит буквально пылает, ему до предела жарко и душно. Снег, лежащий сугробами, блестит, и сугробы эти Муравьёв-Апостол старательно огибает, быстрым шагом направляясь прочь с территории университета. Пиздец. Просто пиздец.
Рука, где его случайно коснулся Анастасий Дмитриевич впервые за весь учебный год, горела. Осознание того, что руки у него, оказывается, тёплые, разводило в душе непонятный, необузданный пожар. У него закружилась голова.
***
— Полюша, блять, не понимаю, в чём проблема, — Мишель с видом эксперта в области отношений поднялся с дивана, потирая переносицу. — Позвони и скажи ему! Прямо сейчас!
Середина апреля не принесла Поле ничего, кроме новых проблем: скоро Кузьмину надо будет сдавать зачёт по хореографии, так что вцепился Анастасий Дмитриевич ему в глотку ещё пуще прежнего, так, что Ипполиту ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни даже присесть у него на занятиях не было возможности. Вместе со вспыхнувшим раздражением, внутри пробуждалось ещё что-то — то ли весеннее обострение, то ли он уже в край голову потерял, но Поле стало всё чаще казаться, что Анастасий Дмитриевич чертовски красивый и харизматичный. Где-то в конце марта Кара скинула ему инсту Кузьмина; Поля с фейкового аккаунта под «реснички-ноготочки» смотрел каждую его сторис, очень долго разглядывал те три фотографии, что имелись у него на странице, и почти не вывозил уже. В истории Стас постил себе скрины каких-то песен (которые Ипполит тут же вбивал в поисковик и слушал, понимая чуть ли не с ужасом, что у них схожий вкус в музыке), видео с панорамой ночного города (в высокой новостройке какой, что ли, живёт?), фотки с сигаретами и кофе из местной забегаловки (только здоровье себе портит!) и, что самое главное, фотографии котиков, которых случайно повстречал на улице. Ипполит думал, что нельзя быть вот таким злым, требовательным преподавателем и параллельно публиковать в Инстаграме котиков, это невозможно, это против правил!
Сейчас, сидя с Бестужевым-Рюминым и жалуясь ему на тяжёлую студенческую жизнь за стопкой какой-то дешёвой выпивки, Ипполит пьяным мозгом старается расставить приоритеты, о чём ему стоит волноваться больше: о возможности потерять зрение от подобных сомнительных напитков или о том, что он ведь действительно сейчас может сорваться и позвонить Стасу. А что? Номер у него ещё с января есть, есть алкоголь для храбрости и характерное юному возрасту безрассудство. Что в этом гениальном плане может пойти не так?
Рассказать Мишке про свои душевные метания от любви к ненависти по отношению к собственному преподавателю хореографии было явно не самым лучшим решением в жизни Поли. Теперь парень его брата с воодушевлением настаивал на том, чтобы Ипполит ему прямо сейчас позвонил, а сам Поля бесконечно жалел о том, что Серёжа свалил в какую-то командировку и теперь вразумить своего благоверного не мог. Времени было уже десять часов вечера, Анастасий Дмитриевич наверняка отдыхал, но Бестужева-Рюмина этот факт совершенно не волновал: он завёл длинный монолог про смелость и счастье, которое она приносит, даже привёл в пример собственное признание в чувствах Серёже, а после сам как-то зацепился за эту ниточку и вдохновляющая речь переросла в пьяненькое «ну где же ты, мой милый, я так соскучился!».
У Поли перед глазами всё плыло — квартирка Бестужевых-Апостолов, почти не меблированная, двухкомнатная и в старом районе казалась Ипполиту настоящим раем. Тут было светло и уютно, несмотря на минимализм, который в простонародье назывался «околостуденческая бедность», тут всегда имелось, что выпить (спасибо Мишелю!), чем перекусить (низкий поклон в ноги Серёже!), и поразвлечься тоже можно было: Миша, вон, и стихи своего друга-поэта по памяти на французском читал, и свою активную гражданско-политическую позицию в беседе высказывал, а если надо, и спеть мог. Поля всё удивлялся, где Серёжа такого чудесного парня себе нашёл.
Муравьёв-Апостол включил телефон, ввёл пароль и зашёл в список контактов, ища номер Анастасия Дмитриевича. Чем чёрт не шутит? Он пьяный, у него язык заплетается, и он почти не соображает — это ли не лучшее состояние для подобного рода признаний?
— Чшш, — шикнул он на Мишу. — Я звоню, всё…
Мишель тут же вытянулся, сел ровнее, подвинувшись к Поле, прикусил большой палец, поддерживающе ему улыбаясь и ожидая от Ипполита дальнейших действий. От Миши пахло клубникой и шампанским, Поля не знал, почему за эту мысль зацепился, но, видимо, это помогло немного успокоиться; руки дрожали, ладони потели, сердце бешено колотилось, а в динамике слышались долгие гудки.
— Алло?
— Вы… — едва услышав чужой голос, ликующе воскликнул Муравьёв-Апостол, заставив сидящего рядом Бестужева-Рюмина шугнуться. — Ты! Ты меня заебал, слышишь? Чё я тебе сделал, чё ты меня мучаешь? Ну да, мне нравятся твои скулы! Ну да, да, ты красивый, и чё? Это не повод меня так, блять, сука, выматывать и на занятиях дрочить! Блять, ну да, я влюбился в тебя воз-мож-но, и что с того, сука? Приебался! Подумаешь, влюбился, да кто не влюбляется-то! Всё, короче!
Муравьёв-Апостол за свою гневную тираду не позволил Анастасию Дмитриевичу и слова вставить, а тот, на самом деле, особо желанием и не горел — Полин монолог выслушал молча, только открыл рот, чтобы хоть как-то на такое смелое заявление ответить, как Ипполит сбросил трубку.
Миша смотрел на него со смесью страха и уважения.
— Полюш, когда я говорил… — несмело начал тот, — позвонить и сказать ему, я имел в виду только про влюблённость, а не… А не это всё.
Ипполит выключил телефон совсем, отложил его в сторону и взялся за голову, только сейчас понимая, какой пиздец вытворил и что ещё больший пиздец его будет ожидать в четверг в университете.
— Миш, — тихо обратился он к другу. — А у тебя чё-то покрепче шампанского есть?
Бестужев-Рюмин фыркнул и на шатающихся ногах поднялся с места, направляясь на кухню и оставляя Полю наедине с тяжёлыми мыслями.
Он только что позвонил своему преподавателю по хореографии и наговорил всякого. Тому самому преподавателю, у которого тоже странное имя, острые скулы, пристальный строгий взгляд, требовательный характер и целый набор массивных колец и перстней. Тому самому, который заливает в сторис в Инстаграме котиков, красивые виды ночного Петербурга и классные песни, о которых Поля раньше не слышал. Тому самому, который вернул ему пару месяцев назад термос с кофе, на которого Поля по собственной невнимательности налетел, у которого тёплые руки. Хуже уже не придумаешь. Впрочем, в этом даже не он виноват и не Мишка, подбивающий на это с самого начала, как только Поля рассказал про Анастасия Дмитриевича — красивого, молодого, строгого преподавателя. Виноваты накопленные за целый год чувства и их катализатор в виде алкоголя, раздражения и напущенной, искусственной ненависти. Кузьмина невозможно ненавидеть. Не за что просто.
Сейчас, вечером вторника, хотелось просто напиться, чтобы забыть собственный позорный срыв, пропустить один учебный денёк, благо особо важных пар не было, а в четверг заявиться, как на казнь, с высоко поднятой головой и бардаком на душе и в голове.
Поля ненавидел четверги.
А кто их любит?
Зато вторники любил — и в очередной раз убедился в этом, когда Миша вернулся с кухни, демонстрируя ему бутылку импортной, но тоже дешёвой текилы.
Гулять так гулять, и будь что будет!
***
Утро среды не предвещало ничего хорошего. Едва Поля разлепил сонные глаза около десяти утра, в голову ударила тягучая боль, такая, что в глазах потемнело. Муравьёв-Апостол пару минут полежал, неприятно морщась, а потом его затошнило. Пришлось пересилить боль — нежелание убираться в таком состоянии было куда сильнее минутных неудобств. Желудок скрутила мерзкая судорога, горло обожгло; Ипполит старательно убирал с лица мокрые волосы и успел пожалеть, что с прошлой ночи не приготовил себе аспирин и воду.
— Полюш, — за спиной раздался сонный голос Миши, а следом и шум воды. У Ипполита закружилась голова. — Ты живой? Хотя бы немного?
Ипполит не ответил, покачал головой, надеясь, что Бестужев-Рюмин этот жест заметил и всё понял. Мишель опустился на пол рядом. Насколько Поля мог видеть, выглядел Бестужев-Рюмин не лучше его самого: бледный, как смерть, волосы мокрые, по подбородку стекает вода, ещё немного сонный, но уже страдающий от головной боли.
— Ты помнишь, что вчера вычудил? — спросил Миша, потирая лицо руками.
— Что-то… — начал было Поля, но был вынужден прерваться на минутку, дабы успокоить саднящий желудок. — Что-то похуже звонка преподу?
— Значит, помнишь, — Мишель покачал головой сочувствующе. — Я честно не знаю, как ты будешь с этим разбираться, но если хочешь, поставлю за тебя свечку в церкви.
— Ты такой добрый, — саркастично фыркнул Муравьёв-Апостол.
Миша едва поднялся на ноги, пошатнулся, удержался благодаря дверному косяку.
— Серёжа после обеда приезжает, — оповестил тот. — Останешься?
— Прости, я хотел у себя ещё сегодня прибраться, — Поля сел ровнее. Правду Кара говорила, что с резиночками и заколочками удобнее. Сейчас отросшая, мокрая чёлка лезла в лицо и ужасно раздражала.
— Да ладно, оставайся, Серёже про своего препода расскажешь, может, он что посоветует, — всё старался уломать его Бестужев-Рюмин.
— Не могу, — Ипполит пожал плечами. — Может, на выходных соберёмся.
— Эх, ты! — сокрушённо вздохнул Мишка, выходя из ванной комнаты. — Сейчас таблетку принесу, не умирай…
На улицу Поля смог выползти лишь через час, когда голова перестала гудеть, будто набитая ватой. Шум города немного успокаивал; люди ходили туда-сюда, ездили машины, все занимались своими делами. Солнце уже стояло высоко, апрельское тепло грело пушистые животы лежащих по углам тротуаров котов и молодые, свежие листья на деревьях. Начинала цвести вишня, то и дело виднеясь белым облаком по скверам и дворам, женщины в переулках продавали тюльпаны, и каждые пять минут кто-то останавливался рядом, желая приобрести букетик. Весна — пора любви, бла-бла-бла, но на душе тоскливо как-то становилось при виде гуляющих тут и там счастливых парочек. Из хороших новостей у Поли было то, что скоро приедет Серёжа, что денег ему хватит и доехать домой, и по дороге купить себе любимый сырок. В остальном — полный мрак. Как будет выпутываться из этой истории, Муравьёв-Апостол решительно не думал и думать не хотел как минимум потому, что портить себе настроение ещё больше было плохой идеей.
Тем не менее, зайдя в вагон метро и усевшись на свободное место, Поля обнял свой рюкзак и достал из кармана телефон. С прошлой ночи он его не включал, а нормально в руки взял только сейчас. В глазах Муравьёва-Апостола гладкий тёмный экран старенького телефона был эдакой бомбой, которая в его лапки по чистой случайности попала и от которой было бы неплохо избавиться, но, чёрт, нельзя.
Сердце замерло, когда телефон в руках завибрировал, включаясь. Половина заряда сохранилась, что хорошо, но вместе с тем в Телеграме высветилось по крайней мере двадцать оповещений — и все, сука, от одного контакта с дурацкой подписью «стася». Муравьёв-Апостол был готов прямо на месте умереть, провалиться сквозь землю от стыда. Зачем он позвонил пьяный? Преподавателю! Господи, ему же с Анастасием Дмитриевичем ещё не один год учиться — теперь каждый день занятий превратится в ад, без преувеличений. Чего он там наговорил? Что влюбился, что Кузьмин уж больно, сука, красивый и скулы у него потрясающие? Пиздец. Не портить себе настроение не получилось — получилось думать о том, какой он, Поля, долбоёб и что зря, всё-таки, Мишку послушался.
Чтобы зайти в диалог со «стасей», ему понадобилось пять минут моральной подготовки. Сердце стучало невыносимо; удивительно, как у него ещё никто не спросил «молодой человек, а вы живы?», потому что Ипполит был более чем уверен, что прямо сейчас откинется.
«Ипполит»
«Поля»
«И как мне это понимать?»
«Ты что, пьян?»
«Поля»
«Напиши, как будет время, нужно поговорить»
Муравьёв-Апостол окончательно потерял всякую надежду на спасение — это только Анастасий Дмитриевич такой хороший и благородный, или любой другой преподаватель на его месте тоже бы написал? Поле хотелось завыть, и останавливало его только то, что он в общественном месте, а тут, поди, и в жёлтый дом за такое увезти могут, а Ипполиту такого не надо. Ипполиту надо отмотать время назад, дать пьяному себе звонкую пощёчину и выбросить телефон в окно, чтобы не наделал глупостей. Не так, конечно, он думал признаться. Точнее, признаваться он не думал совсем, оно само собой получилось, просто расслабленный шампанским и приятной компанией мозг подумал: «А почему, собственно, и нет?» А трезвому, адекватному и здравомыслящему Поле — лишние проблемы. День феноменально быстро взлетает в топ худших дней Полиной жизни, все мысли, пока он выходит из метро, заняты одним Анастасием Дмитриевичем: правильные черты лица, чёртовы скулы, красивая, но редкая улыбка, телосложение… Ох, не о том думаешь, Полюш, совсем не о том.
На улице порыв свежего тёплого ветра помог немного прийти в себя. Сейчас он пойдёт в магазин, купит сырок, в конце концов, заслужил после такой нервотрёпки, а потом пойдёт домой. Напишет, так уж и быть, Кузьмину, скажет, что пьян был и не помнит ничего, а там уж плевать, что Анастасий Дмитриевич ответит на это. Поля думал, что в любом случае он не отстанет — так и продолжит придираться, будет заставлять выполнять невыполнимое, это ведь уже в порядке вещей! Ипполит уже, на самом деле, и сам не особо понимал, как по-другому можно заниматься, с меньшей нагрузкой. За год привык как-то: обычным делом стало идти в четверг на занятие, мысленно жалуясь, выполнять порученное, а потом жаловаться ещё кому-то, что он едва ходит. Обычный распорядок дня. Как он теперь без этого?
Не будет его Кузьмин выматывать, так Поля сам начнёт.
Своя влюблённость казалась неправильной — нельзя, нельзя, нельзя так, — ну какое влюбился? В кого? В преподавателя хореографии, которому до него дела нет, который на каждом занятии требует от него одного — идеального исполнения, идеальных движений, отрепетированности, отточенности. Какие там чувства? У Анастасия Дмитриевича своя жизнь, свои чувства. Скорее всего даже, он гомофоб. Кому нужен внезапно влюбившийся студент? Это неправильно. Стася старше, умнее, опытнее. Не один сериал на региональных каналах говорил, что такие отношения между студентом и преподавателем не приводят ни к чему хорошему. Но что делать, если каждый раз, каждую неделю сердце стабильно замирает от трепетного волнения, стоит только переступить порог студии? Что делать, когда уже пару раз стабильно просыпаешься среди ночи и единственная мысль в голове — «опять он снился»?
Удушаться собственными чувствами тоже не хотелось.
Магазинчик на улице у собственного дома встретил привычной прохладой кондиционера, приветливая (вау, а такие бывают?) продавщица улыбнулась и кивнула ему. Поля снова уткнулся в телефон, на последнее Стасино сообщение не зная, как отвечать и о чём они могут говорить. Не хотелось слушать «ты пойми, ты хороший, но мы не можем быть вместе…», Поля и так это знал. Не хотелось говорить. Впервые за последние пару месяцев хотелось закрыться от всего мира с сырками, ведёрком мороженого и грустно упиваться собственным провалом под сериалы со счастливой любовной линией. Героям на экране везёт больше.
***
Наступивший четверг Поля встретил в шесть утра и, едва разлепив глаза, принялся собираться. Анастасию Дмитриевичу он так и не написал и, более того, внёс контакт в чёрный список. Где-то спустя двадцать минут, Ипполит остановился посреди коридора с сумкой в руках. Как-то грустно посмотрел на стоящий на комоде термос, поджал губы и отбросил сумку с формой в сторону, решив, что никуда сегодня — да и завтра — не пойдёт. Ему нужно было время подумать, посидеть наедине со своими мыслями, принять, а лучше отречься от своих чувств. Потом, в принципе, можно и в универ идти, сейчас появляться на занятиях Анастасия Дмитриевича — буквально самоубийство, а Ипполит пока прощаться с жизнью не очень хотел. К тому же можно пригласить к себе Серёжу с Мишей на выходных… Давно не виделись, а по старшему брату Поля уже успел ужасно соскучиться.
Муравьёв-Апостол стянул с себя толстовку, кроссовки и побрёл обратно в комнату, попутно написав Каре, что его сегодня не будет. Поля уже упал обратно на неубранный диван, когда черкешенка прислала в ответ три знака вопроса. Признаваться, что позавчера он по пьяни признался в любви преподавателю по хореографии, было бы глупо, так что он сослался на плохое самочувствие. Кара почти сразу же ответила, что после учёбы заглянет к нему с мармеладками. Остались ещё в мире добрые, бескорыстные люди! Поля ответил стикером с сердечком и незаметно для самого себя снова провалился в сон — вымотанный вчерашними переживаниями организм явно требовал больше отдыха, чем пять часов беспокойного сна.
Проснулся в час; до прихода Кары оставалось ещё по меньшей мере часа два, так что Поля спокойно позволил себе заняться чем-то пустяковым. Застелил кровать, включил на фоне какой-то фильм, вымыл всю посуду и кухню заодно, поставил греться чайник. Такой отдых был ему необходим: провести пару спокойных дней вдали от универа, где всё напоминает про Анастасия Дмитриевича и собственные чувства, — такой себе опыт, и лучше бы его не было вообще. Пусть теперь Кузьмин немного понервничает, Поля ему не пишет, скрыл номер… Хотя вряд ли он будет нервничать. А чего ему волноваться за обычного студента? В такого, как Стася, — молодого, красивого, интересного — наверняка студентки поголовно влюбляются и на шею ему вешаются, не один же Поля так неудачно в капкан попал. Наверняка в его жизни это обыденная ситуация. Ну и ладно, чёрт с ним, с Кузьминым! У Поли есть дела поважнее — купленный вчера сырок до сих пор дожидается своей очереди в холодильнике.
В два часа дня, на светлой маленькой кухоньке под фильм про зомби-апокалипсис, Полей было решено бойкотировать Анастасия Дмитриевича до последнего. Точнее, до следующего четверга. Более того, благодаря дешёвому сырку из магазинчика за углом Ипполитова дома, стратегия была продумана куда более детально: чтобы отвести от себя беду в виде лишних разговоров с преподом, он вполне может попросить кого-то, например, Тоху Арбузова, подыграть ему. Ну, пару дней походить пообниматься в коридорах под носом у Анастасия Дмитриевича, посмотреть на реакцию. Хороший ведь план! Спустя минуту Поля уже писал Антону. Ещё спустя минуту Антон ответил, что идея прикольная и он согласен за банку энергетика. Расценка была вполне себе справедлива — отчего-то у Муравьёва-Апостола снова часто забилось сердце: то ли в предвкушении запланированного представления, то ли в предвкушении Кариных мармеладок.
***
Тоха подхватил его под рёбра легко, будто Поля весил не больше той самой банки энергетика. Кто бы мог подумать, что Арбузов поймёт его замысел без слов и лишних вопросов и тут же приведёт его в исполнение? Ипполит засмеялся, хватаясь за чужие руки, и на секунду почти забыл о том, ради чего всё это делалось. Как Антон выживает на одних своих энергетиках и божьем благословении, не было неизвестно никому, но он был достаточно сильный для того, чтобы вот так поднять Муравьёва-Апостола и перенести его к последнему окну у аудитории Пестеля.
— Бля, Тох, а Миша твой ревновать не будет? — с улыбкой спросил Поля, когда Арбузов наконец-то поставил его на ноги.
— Не-а, я с ним всё обсудил. Мы ж целоваться прям не будем, да, просто обнимашки? — уточнил Арбузов, улыбаясь.
— Да, просто обнимашки, — кивнул Ипполит.
— А ради кого, скажи-ка, мы так стараемся? — спросил Тоха, забираясь на подоконник и протягивая руки.
— Вот если всё получится, я тебе скажу. А может, даже ещё один энергетик куплю, — пообещал Муравьёв-Апостол, примостившись в чужих руках и пристально наблюдая за проходящими мимо людьми.
Среда. Предпоследняя пара. По коридору лениво плелись студенты, переговариваясь вполголоса: уставшие художники, будущие режиссёры и актёры — только у них по средам пары заканчивались так поздно. У них и у танцоров. Анастасия Дмитриевича на горизонте не было — сегодня пар по хореографии ни у кого не было, так что, казалось бы, разыгрывать цирк незачем, но Поля ужасно сильно соскучился по объятиям. Без лишних мыслей — просто чужие руки, обнимающие за шею, а столько тепла и уюта. К тому же Антон был его хорошим другом, так что… Всё было в порядке. Даже как-то спокойно на душе; над ухом слышалось спокойное дыхание Арбузова и тихое бормотание ни о чём и обо всём сразу, тёплые руки лежали у него на плечах. Будет ли спокойно завтра на первой паре — чёрт его знает. Как тяжело жить людям, голодным до подобных прикосновений. В последний раз его обнимали в субботу, когда Серёжа с Мишей приехали, чтобы всем вместе посмотреть какой-то фильм.
Выходные, к слову, у Муравьёва-Апостола просто прекрасные были: не думалось ни про Анастасия Дмитриевича, ни про неудавшееся признание. Серёжа, которому, в конце концов, пришлось рассказать про Полину влюблённость, покачал головой сочувствующе и добавил, что этого самого Анастасия Дмитриевича, кажется, знает — хореограф иногда ставит постановки у них в театре, знает Пестеля, и вообще у них что-то вроде своего кружка по интересам. Как он не узнал об этом раньше, Серёжа не мог сказать, только поддержал Полю в весьма неоднозначной ситуации и понадеялся, что всё закончится хорошо.
Кара, правда, его план не очень оценила, заявив, что давить на чувства (а Поля был не уверен, есть ли они у вечно серьёзного Кузьмина вообще) Анастасия Дмитриевича — подло и, если что, она потом ему за такое пинка даст. Ипполит был согласен, дать себе пинка порой и ему самому хотелось, но отменять всё было действительно поздно. Схема «будь что будет» у Поли работала просто ужасно и неправильно, но отказываться от неё Муравьёв-Апостол ни при каких обстоятельствах не стал бы. В какой, интересно, момент всё пошло совсем не так: когда он решил подать документы в этот университет или когда первый раз увидел Стасю? Проблемы накатывались как снежный ком. Он просто не мог ненавидеть Анастасия Дмитриевича, зато возненавидел четверги — неплохая альтернатива. Срывать злость, раздражение и бессилие в этой ситуации на неодушевлённом понятии было куда проще, чем на живом человеке. Это лишний раз доказывало то, как он на Стасе в прошлый четверг сорвался, к тому же на пьяную голову. Получилось вдвойне неловко, а прибавить к этому неделю молчания со стороны Ипполита… Как он завтра войдёт в аудиторию — неизвестно. Что с ним будет — неизвестно. Поля чувствовал себя так, будто ему к затылку приставили дуло пистолета, а завтра — спустят курок. Причём держит оружие Анастасий Дмитриевич.
После спокойного и хорошего вечера с Серёжей и Мишей, Поля ещё пару дней ни о чём не беспокоился. Старосте написал, что простудился, а понедельник и вторник убил за просмотром сериалов и клепанием рефератов по русскому, литературе и исполнительному искусству. Преподаватели после его недельного отсутствия точно оценят такое рвение к знаниям, а самому Ипполиту просто некуда было деть свободное время. За всё время Поля успел засомневаться в собственном замысле, а позже снова в нём убедиться как минимум потому, что отступать было уже поздно. Антон согласился, энергетик куплен и дожидается своего звёздного часа, а так он сможет по крайней мере убедиться в правильности своих домыслов. Что может пойти не так?
Правильный ответ: почти всё.
Разбежались с Тохой у самого метро, тот спешил на встречу к Мише Бестужеву в каком-то баре, а у Поли была важная миссия по моральной подготовке перед тем, как календарь на телефоне покажет, что наступил четверг и ему снова пора на занятия к Анастасию Дмитриевичу. Не хотелось. Очень не хотелось, но вечно избегать его и не появляться на парах совсем он не может — приходится затолкать гордость куда подальше и подавить чувства хотя бы часа на два. И всё обязательно наладится. Утром в четверг, впрочем, Поля уже не был так смел, как накануне вечером. Руки дрожали, на разогреве он то и дело срывался, не в силах больше тянуться. Анастасия Дмитриевича не было уже пятнадцать минут — Муравьёв-Апостол неотрывно смотрел на часы и жутко нервничал. Видимо, снова побледнел, как полотно, потому что ещё через пять минут Кара подошла поинтересоваться, как он и не хочет ли воды. «Застрелиться только хочу», — хотелось ответить Ипполиту, но он лишь покачал головой, выискивая в толпе отдыхающих у свободной стены Арбузова.
Сам придумал идиотский план — сам теперь, Полюшка, и расхлёбывай.
Когда дверь студии привычно скрипнула, Муравьёв-Апостол чуть на пол не свалился, успев схватиться за деревянную перекладину едва ли не в последний момент. В аудиторию вошёл Павел Иванович. Все взгляды группы тут же обратились к преподавателю русской литературы — Пестель прошёл на середину студии, оглянулся и скрестил руки на груди.
— Анастасий Дмитриевич занят, сегодня я заменяю, — оповестил тот важным тоном, голос у него был чуть хриплый, и Пестель поспешил прокашляться. — Приедет, может, после второй пары… Давайте, бросайте воду, становитесь к станкам — чё вы тут обычно делаете? Показывайте…
***
— Поля, ты весь день сам не свой, чё-то случилось? — обеспокоенно спросил Антон, примостив подбородок на кудрявой макушке Муравьёва-Апостола. Ипполит рвано выдохнул, прижавшись спиной к чужой груди.
— Да пиздец, его весь день нет, уже пары почти закончились, — ответил чуть раздражённо и раздосадованно тот, опустив голову. — Я совершенно не знаю, что делать, такое чувство, будто я вообще во всём проебался за последнюю неделю.
— Да чё ты, Поль, объявится твой краш, — попытался подбодрить его Тоха, крепче обняв. Кара, стоящая у противоположной стены и беседующая о чём-то с Аней, смерила их взглядом и хмыкнула, возвращаясь к собеседнице.
Обеденная перемена длилась на десять минут дольше обычных, но перед парой у Трубецкого все предпочитали проводить время у его аудитории, повторяя материал. Сергей Петрович был не таким строгим и требовательным, как Анастасий Дмитриевич, зато имел привычку говорить быстро и задавать вопросы спонтанно посреди лекции — никто не хотел позориться перед группой, поэтому материал и повторяли так тщательно. Поля по русскому приготовил презентацию — в принципе, это было равносильно полноценному ответу, так что Муравьёв-Апостол не особо волновался, что его спросят.
Антон выполнял свою роль Полиного парня так искусно, что Ипполит и сам начал сомневаться, не встречаются ли они. Как и было запланировано: переглядки, объятия, большую часть времени ходили под ручку, но обсуждали нейтральные темы, например, новые видео Куплинова. Тоха говорил, что ему такой актёрский опыт пригодится в будущем — он ведь тоже после универа планирует в театр слинять, так что выручить друга и вызвать ревность некого третьего лица, к тому же за энергетик, был только рад. Арбузов иногда бегал в курилку, тогда Поля стоял у стены, листая ленту Твиттера и жалуясь на тяжелую жизнь студента хореографического. В частности, жизнь любовную, в которой Поля окончательно запутался. Утонул в Стасе с головой. Когда он не явился на первую пару, чуть с ума не сошёл на следующей у Пестеля. Конечно, из Павла Ивановича хореограф никудышный, очень непривычно было в студии со станками не слышать грозный голос Кузьмина и его замечания. Вместо этого Павел Иванович с учениками смеялся, шутил и ласково называл их группу своей любимой. И всё, казалось бы, хорошо, а Поля всё равно с ума сходит.
— Ипполит, — позвал его уж больно знакомый голос. Ипполит не знал, то ли радоваться, то ли прямо тут от разочарования и непонятных чувств в целом, расплакаться. Анастасий Дмитриевич приближался к ним стремительнее летящего на Землю астероида, и внешне Поля не мог разобрать — зол он или это его обычное состояние.
Кузьмин неожиданно ловко цапнул его за локоть, вырвав из Антоновых объятий. Они с Арбузовым только успели единогласно возмущённо воскликнуть «эй!», но Анастасий Дмитриевич на эти возмущения никакого внимания не обратил и повёл Полю, провожаемого шокированными взглядами оставшихся студентов, куда-то наверх по коридору, судя по всему, обратно в студию. Рука держала его локоть крепко, те самые массивные кольца на длинных, изящных пальцах, оказывается, довольно больно спивались в кожу.
— Анастасий Дмитриевич! — окликнул его Поля. Щёки у него горели огнём, а руки слабо дрожали, осознание того, что, кажется, момент с оправданиями настал, било по голове не хуже строительного молотка. Самым хреновым во всей ситуации, наверное, было то, что вывернуться из Стасиной хватки и избежать как-то разговора не получится. — Анастасий Дмитриевич, Вы нарушаете моё личное пространство!
— То есть моё личное пространство ты неделю назад никак не нарушил тем звонком среди ночи? — Кузьмин взглядом молнии метал, и Поля за этими его словами не заметил, как быстро они добрались до студии. Действительно ведь, этот пиздец Поля первый начал.
«Не надо было быть таким, тогда бы и я не влюбился, и никто бы ничьё личное пространство, блять, не нарушал», — подумал Ипполит, чувствуя, как Стася наконец-то отпускает его локоть, и мысленно отмечая, что это второй раз, когда он к нему прикоснулся.
Мужчина быстро открыл дверь, пропустил Полю вперёд и зашёл сам, плотно закрыв её за собой. Пусто и тихо до одури; Муравьёв-Апостол слышал только свои тихие, несмелые шаги и шумное, взволнованное дыхание. Поля мысленно благодарил архитектора, который разрабатывал план здания, за то, что студия находилась на втором этаже и единственными свидетелями их разговора могли стать щеглы и синички на ветках старого клёна под окнами. Поля нервно остановился у станков, скрестив руки на груди и глядя себе под ноги.
— Ну и? — спросил строго Кузьмин, остановившись прямо перед ним. Поля нахмурился.
— Анастасий Дмитриевич, я был пьян, войдите, пожалуйста, в моё положение, мне правда жаль, что так вышло, — пробормотал смущённо Поля.
— А то, что ты с Арбузовым второй день обжимаешься, — это нормально, Поль? Тот звонок можно на алкоголь списать, а это как понимать? — всё допрашивался Анастасий Дмитриевич. Ипполит совсем не хотел поднимать на него глаза, чувствуя себя провинившимся в чём-то котёнком, которого отчитывает хозяин. — Поль, я ведь не глупый и понимаю, чего ты хочешь добиться, окей?
— Ну тогда чего Вы от меня хотите? — Ипполит рискнул — поднял голову, стараясь выглядеть максимально невозмутимо. Стасин взгляд внезапно смягчился, а вечно серьёзное выражение лица сменилось мягким, заинтересованным.
— Правду. Хочу услышать, что я тебе нравлюсь, не по телефону и не когда ты пьяный, — голос Анастасия Дмитриевича стал тише, ни капли осуждения в нём не слышалось больше. Поля нервно сглотнул, явно такого ответа не ожидая — куда подевалась Стасина строгость, в какой-то степени агрессия? Все мысли из головы улетучились, и Полино внимание само собой сосредоточилось только на внимательных глазах. Сердце билось в неясном волнении, во рту пересохло — сказать, что любит? Разве у этой истории может быть хороший конец?
Муравьёв-Апостол нервно сглотнул.
— Ты мне нравишься.
Слова будто бы зарядили воздух в студии электричеством. Зелёные Полины глаза бегали со Стасиных губ на скулы, он вжался поясницей в станки, едва выдерживая затянувшееся молчание. Он только что сказал преподавателю по хореографии, что любит его. Сказал не по телефону, даже трезвый — сказал, смотря в глаза. Более того, сказанное было чистой правдой.
— Ты мне тоже.
Это было последнее, что Поля услышал, прежде чем Стася наклонился к нему, прижавшись губами к Полиным губам. Муравьёв-Апостол инстинктивно прикрыл глаза, неловко обвив руками шею Кузьмина, Анастасий держался руками за станок по обе стороны от него, Ипполит этого не видел, но чувствовал. А ещё чувствовал собственное смущение и волнение, которое давило на лёгкие тугим узлом, мешая нормально дышать, даже стоять он мог только потому, что обнимал Стасю за шею и упирался в станки — так бы давным-давно упал прямо ему под ноги.
Кузьмин в поцелуях был явно куда более опытнее него самого, целовал с особым чувством, оттягивая зубами Полину нижнюю губу — у Муравьёва-Апостола земля из-под ног уходила, он и предположить не мог, что это так приятно. В голове крутилось осознание всей ситуации, и до сих пор не было до конца понятно, реальность это или сон. Он прямо сейчас целуется со своим преподавателем, прямо сейчас с трудом держится на ногах, стараясь отвечать на поцелуй более властного, более опытного мужчины. Становилось очень жарко — толстовка только мешала и душила, хотелось близости, больше, ещё жарче. Стася его, кажется, понял без слов, отстранившись от губ, повёл горячим языком к шее, и у Поли снова подкосились ноги. Пришлось разорвать объятия и неловко ухватиться руками за станок, но Кузьмин тут же перехватил его за талию, не позволив потеряться близости. Поля шумно выдохнул, почувствовав мягкие губы у себя на шее.
— Стась, — тихо позвал Поля, откинув голову, чтобы обнажить тонкую бледную шею.
— Что-то не так? Тебе неприятно? — обеспокоенно спросил Кузьмин, чуть отстранившись. Горячее дыхание ещё щекотало Ипполитовы острые ключицы.
— Нет, наоборот, чёрт, это… — подходящего слова Муравьёв-Апостол подобрать не смог, только ещё раз выдохнул, срываясь на тихий стон. Поле казалось, что Анастасий в силах довести его одними поцелуями, это было слишком: слишком горячо разливалось внутри непонятное тепло, слишком приятно было в чужих руках вот так таять, не беспокоясь о том, что завтра вся задница будет в синяках от деревянной перекладины. Ни на чём, кроме Стаси, не хотелось сосредотачиваться. — У меня же сейчас пара.
— У Трубецкого? Да ладно, я тебя отмажу, — заговорческим шёпотом ответил ему Стася, и Поля впервые, возможно, увидел довольную улыбку Кузьмина, обращённую только ему одному. Кузьмин игриво укусил его за губу и тут же сверху провёл языком, извиняясь. Ипполит и сам расплылся в улыбке, незакрытым оставался только один вопрос — а не войдёт ли сюда кто-нибудь случайно? Но и эту проблему Анастасий решил, когда закрыл дверь так плотно, что казалось, будто она заперта на ключ.
Стася помог стянуть чёртову толстовку; Полина футболка совсем взмокла, джинсы неприятно плотно сжимались вокруг члена, и Ипполит уже едва выдерживал, подставляясь под поцелуи и невольно выгибаясь навстречу рукам Анастасия. Кольца его каким-то образом оставались холодными, и Муравьёва-Апостола как током прошибало, когда Кузьмин скользил рукой у него под футболкой, касаясь горячей кожи холодным металлом.
— Считай, это твоя персональная тренировка, — шепнул горячо на ухо Стася, тут же отстранившись и прикусив мочку уха.
Рука Кузьмина скользнула ниже, к джинсам — Поля нетерпеливо заскулил, кадык дёрнулся, когда Стася расстегнул его ширинку с необычайной лёгкостью. Ипполита хватило только на то, чтобы кивнуть в ответ быстро, хватая ртом воздух.
— Скажи, если захочешь, чтобы я остановился, — предупредил его Анастасий, снова прислонившись губами к шее. Интересный, конечно, опыт. В первый же день после нормального признания, с преподавателем, прямо в здании университета, хватаясь руками за станок — господи, Поль, когда ж ты свернул не туда?
Анастасий взял его за подбородок, резко отстранившись, развернул к зеркалу. Теперь Ипполит упирался возбуждённым членом в деревянную перекладину, и, чтобы снова не заскулить, пришлось прикусить губу. Он встретился с собственным отражением глазами в зеркале: растрёпанный, смущённый до предела. Глаза будто бы не свои, какие-то потемневшие, губы от поцелуев красные, вишнёвые. На плечах одна чёрная однотонная футболка и больше ничего, сзади Стася рассматривает его в зеркале хищно, внимательно, следит за каждым Полиным вздохом, как на занятиях, только теперь всё совершенно иначе. Теперь Кузьмин прижимается к нему членом и наклоняется ближе, чтобы прошептать на ухо что-то грязное, совсем не подобающее преподавателю, желая смутить Полю ещё больше. Муравьёв-Апостол толкается бёдрами назад, хнычет в нетерпении, понимая, что Анастасий его так специально мучает, будто бы в отместку за то, что Поля его целую неделю игнорировал.
Кузьмин водил руками по его телу — Ипполит дрожал от каждого прикосновения, чувствуя, как Стасины пальцы ведут вниз от сосков и рёбер к впалому животу и ниже-ниже-ниже, стягивая джинсы, но оставляя нижнее белье. Анастасий ставит колено между его ног и разводит их чуть шире. Поля упирается рукой в зеркало, и предостережения уборщицы о том, чтобы никто не касался зеркал, уже не кажутся такими серьёзными и важными.
— Будешь послушным для меня? — губы Кузьмина, влажные, горячие, снова оказываются у Поли возле уха. Тот быстро кивает в ответ и тяжело дышит. Горячие Стасины ладони сжимают тощие бёдра до синяков, то на себя тянут, то опять толкают к холодному зеркалу, а Поля и не против совсем. Его расстёгнутая рубашка скользит у Ипполита по спине, Муравьёв-Апостол чувствует чужое возбуждение сзади. — Тогда не отводи взгляд от зеркала. Я хочу, чтобы ты смотрел на себя, слышишь? Не касайся себя. И будь тише, нам же не нужно, чтобы кто-то узнал, верно?
Поля внутри пожар чувствует. Анастасий, видимо, его смущением наслаждается и каждое движение впитывает, растягивает момент, как может, а на деле уже сам на грани. Кузьмин закрывает его рот ладонью, расстёгивает свой ремень. Ипполит слышит, как тяжёлая железная пряжка падает со звоном на пол. Этот звук заставляет азарт внутри проснуться — а если кто-то правда войдёт? Мысль эта тут же соскочила, потому что Стася нажал большим пальцем на нижнюю губу, заставив послушно приоткрыть рот. Поля — мальчик догадливый, и сообразить, что от него требуется конкретно сейчас, труда не составило, он взял в рот два пальца, проходясь по ним языком и обильно смачивая слюной. Кольца, видимо, и правда были какие-то дорогие, потому что привкуса металла на языке не было, только холод от контраста температуры. Кузьмин что-то прошептал над ухом: то ли очередное предупреждение, то ли похвалу, в следующую секунду стягивая с Поли боксеры — Муравьёв-Апостол думал, что больше смущаться уж совсем никак нельзя, но вот оказалось, что можно.
Не отводить взгляд. Не касаться себя. Быть тихим.
Все три пункта казались сейчас просто невыполнимыми, стонать хотелось много и громко, хотелось хотя бы рукой доставить себе удовольствие и прикрыть глаза, чтобы не видеть той смущающей позы, в которой он сейчас находился. Рука Кузьмина надавила на поясницу — Поля послушно наклонился, смахнул спавшую на глаза чёлку. Стася вошёл в него пальцами, и у Муравьёва-Апостола из груди невольно вырвался стон. Поля тут же умолк, прикусив губу — на языке сразу почувствовался привкус крови, но боли совсем не было, вместо неё в груди приятно разливалось тепло, удовольствие, обжигающе горячее возбуждение. Чтобы привыкнуть к новым ощущениям ему понадобилось меньше минуты времени, и Поля сам двинулся бёдрами навстречу двум пальцам. Анастасий, почувствовав это, громко хмыкнул, держа его за талию одной рукой. Ипполит чувствовал нависшее над собой горячее тело, каждое движение пальцев чувствовал и еле подавлял стоны — ноги подкашивались, руки соскальзывали с зеркала, ухватиться, кроме как за станок, было больше не за что.
Ещё спустя три минуты, Ипполит разочарованно застонал, почувствовав, что внутри уже нет горячих пальцев. Вместо этого в ягодицы упирался твёрдый член — Поля сгорал от смущения, глядя на самого себя в этот момент в запотевшем зеркале. Красный, мокрый, возбуждённый, с горящими зелёными глазами, в очень неприличной позе захлёбывался своими стонами — к такому Полюшку жизнь никогда не готовила, никогда он не думал, что будет так выгибаться у балетного станка не на тренировке. Точнее, в совершенно другом контексте — это всё походило на какую-то сцену из порно, у сценариста которого явно нет никаких проблем с фантазией.
Анастасий входит в него осторожно, предоставляя Поле немного времени привыкнуть. Муравьёву-Апостолу от чувств и эмоций дышать тяжело, но теперь смотреть на себя в зеркало по просьбе Кузьмина кажется ему чем-то вроде игры, даже интересно рассматривать собственное выражение лица. Над головой видно внимательный взгляд Стаси — он тоже смотрит, как Поля соблазнительно приоткрывает рот в немом стоне, как напряжены его руки в попытке удержаться на ногах, как Ипполит весь трясётся и до конца уже насаживается сам.
— Всё хорошо? — Стася наклоняется снова, ведёт свободной рукой по его тонкой, зацелованной шее к волосам — осторожно, будто на пробу, оттягивает их назад, получая в ответ тихий, одобрительный стон.
— Да, — протяжно выдыхает Поля, откидывая голову ему на плечо. Обычного «да» катастрофически мало, чтобы описать всё, что он чувствует сейчас, но сказать больше просто невозможно.
Кузьмин держит его за волосы, спускаясь дорожкой поцелуев к выпирающим лопаткам и снова надавливая свободной рукой на позвоночник, заставляя наклониться. Ипполит кусает себя за ребро ладони, чтобы максимально заглушить тяжёлое дыхание, чтобы никто не услышал, чтобы никто вдруг не зашёл. А Стася словно специально выводит, то нежно приглаживая волосы, то внезапно снова сильно их сжимая — дразнит, пытается понять, где у Поли та самая точка. Движения у Анастасия сначала плавные, неторопливые, и едва Муравьёв-Апостол привык к одному темпу, как Стася становится быстрее, и снова оттягивает Ипполитовы кудряшки, и, словно извиняясь за резкие движения, подаётся вперёд, чтобы оставить у него поцелуй на выпирающих косточках позвоночника. С Полей такое точно впервые, впервые хочется всего и побольше, впервые хочется близости так, что чуть ли не до слёз. Кузьмин обводит рукой бёдра, двигается быстрее, и каждое прикосновение Ипполит готов чуть ли не татуировкой на себе запечатлеть — так горячо, так хорошо! Анастасий будто бы наперёд предугадывает любое Полино движение, читает его как раскрытую книгу и успевает словить каждый вздох, каждый стон, каждое движение тонких бёдер поймать и отдать в виде укуса или поцелуя в плечо.
Поля кончает через несколько минут без рук — стыдно ужасно, но вместе с тем и эйфория такая, что под коленками всё сводит, пальцы, которыми Поля в стекло упирался, дрожат, а с губ всё же срывается стон, негромкий, протяжный, прямо как в каком-то рейтинговом видео. Муравьёв-Апостол больше всего на свете хочет, чтобы этот день не оказался какой-то больной фантазией, которую породила его бедная расшатанная психика. Но полученное удовольствие вполне реально, и Стасино тяжёлое дыхание, с которым тот кончает уже через несколько секунд, — тоже реально. Поля снова цепко хватается за станок, будто упадёт сейчас, Анастас тянется — целует неторопливо его в шею, за ушком, в уголок губ, и Поля эти поцелуи ловит с довольной улыбкой. Кто ещё прогуливал пары у Трубецкого вот так?
Кузьмин оглядывается — на подоконнике самого широкого окна как никогда кстати обнаруживается упаковка салфеток, видимо, кем-то забытая. Анастасий поспешно натянул бельё, поднял с пола упавший ремень и, затянув им джинсы, подошёл к окну, забрав оттуда салфетки, подал их Поле.
— Уборщица нас не простит, — хмыкнул Стася, почтительно отвернувшись, давая Поле личное пространство и время, чтобы привести себя в порядок. Будто не они только что трахались посреди пустой балетной студии и не Стася поворачивал его за подбородок к зеркалу, раздвигая ноги. Ипполиту от такой резкой перемены чужого настроения становилось смешно.
— Стась, я, вообще-то, на первом свидании ни с кем не сплю, ты знал? — фыркнул Ипполит, шурша салфетками. Боже, благослови того, кто их тут забыл, — оставлять после себя весьма красноречивое и однозначное пятно было безумно неловко.
— Так это не первое. Это нулевое, — ухмылку Анастасия Поля не видел, но буквально чувствовал. А ведь Кузьмин был прав — это действительно нулевое свидание.
— Ты вообще знал, что этим всё закончится, или ты импровизировал? — поинтересовался Поля, выкидывая грязные салфетки в мусорку и поднимая с пола толстовку — вся в пыли.
— Я вообще не думал, что увижу тебя сегодня, — Стася повернулся к нему с улыбкой. — Я был в театре, с братом твоим хореографию актёрам ставили. Ему чувак какой-то что-то сказал, и он попросил меня съездить за тобой, типа, ты тоже мог бы поучаствовать… Как внеклассное занятие за хорошую оценку, только внеклассное занятие за зачёт автоматом. Серёже я отказать не мог — а потом в коридоре увидел тебя с этим Арбузовым, как-то приревновал, особенно после того звонка, и подумал, что можно будет убить двух зайцев одним выстрелом. И вот мы здесь, а Серёжа, наверное, думает, что мы в пробке застряли.
Поля рассмеялся — ситуация на глазах приобретала странный комичный оттенок, будто они в каком-то ромкоме сейчас. Муравьёв-Апостол натянул толстовку, подошёл поближе к Стасе и осторожно прислонился к нему, положив голову на плечо. Реакция Анастасия не заставила себя ждать — Кузьмин обхватил его, уставшего и довольного, и поцеловал в висок.
— Ну так что? Теперь мы встречаемся? — спросил неуверенно (подумать только!) Стася, покачиваясь из стороны в сторону. Поля готов был поклясться, что ещё пять минут вот так — и он уснёт.
— Если ты надеешься, что я отстану от тебя после такого, то ты безнадёжный оптимист, — ответил Поля с улыбкой, обнимая его в ответ за шею. — Конечно встречаемся, я последние пару месяцев только этого от тебя и добиваюсь, если ты не заметил.
— Тебя невозможно не заметить, — особо ласково ответил Анастасий. — Только не спи, нам ещё в театр добираться, пошли, давай, забирай свои вещи и не заставляй меня тебя нести.
— Стась, чисто теоретически: а если я Серёже расскажу, что мы не в пробке застряли, а трахались в балетной студии универа? — Ипполит на секунду отстранился, хитро заглянув в глаза Кузьмину.
— Тогда у тебя на руках будет мёртвое тело твоего преподавателя по хореографии, — Стася закатил глаза. — А оно тебе надо?
— Нет, я похороны организовать не сумею, — Муравьёв-Апостол снова тихонько засмеялся, поднял с пола упавшую сумку и накинул её на плечо. Ухватил ловко Стасю за руку и повёл к выходу из студии. В голове царила приятная пустота, ноги всё ещё немного подрагивали, но на душе было тепло и свободно.
Рано или поздно Ипполит всё же сорвётся, расскажет про свои отношения Мише, а Миша не выдержит и расскажет Серёже, а там остаётся только на бога понадеяться, чтобы старший Муравьёв-Апостол на это нормально отреагировал. Поля давно себя так свободно не чувствовал, как сейчас, сваливая с пары пораньше потому что у него важное поручение от брата-актёра, а ещё парень-преподаватель хореографии. И вообще, Ипполиту в этой жизни сказочно повезло. Стася, оказывается, не такой уж строгий и требовательный — вернее, только как учитель. За полчаса подобной близости Поля понял, что на деле Кузьмин — буквально самый внимательный, заботливый и чуткий человек в его жизни, и за полчаса Ипполит умудрился влюбиться в него ещё больше. Шагая под цветущими вишнями к автобусной остановке, переговариваясь со Стасей о пустяковых вещах, Муравьёв-Апостол мысленно благодарил судьбу за то, что история закончилась вот так — а может, не все сериалы по региональным каналам правдивы? Может, иногда просто стоит вручить себя в руки воли случая и делать то, что велит сердце? Поля думал, что завтра купит Тохе ещё один энергетик и даже сырок сверху — благодаря Арбузову и его непостижимому актёрскому таланту он сейчас идёт, держась за руки с Анастасием Дмитриевичем, и улыбается так счастливо, как никогда в жизни не улыбался. Подумать только: прямо как те парочки, что Поле глаза мозолили своей слащавой идеальностью. Весь мир сузился до них двоих, до сцепленных рук с переплетёнными пальцами, до приятной усталости и естественного смущения.
— Стась, — уже сидя на лавочке и ожидая нужный автобус, Поля поднял взгляд на Кузьмина. — А почему ты меня почти весь год на занятиях так выматывал?
— А я просто с самого начала знал, что ты в меня влюбишься, и ждал, когда ты сам сознаешься, — фыркнул шутливо тот, пожав плечами и подсаживаясь ближе. Муравьёв-Апостол таким ответом остался вполне доволен, в принципе, обняв его за руку и положив голову на плечо. Всё равно улица пустынна, никто ничего не видит. — На самом деле, ты мне с самого первого занятия понравился, вот я тебе больше всех внимания и уделял. Не в том ключе, правда, но всё же.
— Садист, — хмыкнул Поля.
— Я тоже тебя люблю.
Ипполит потянулся за поцелуем, внезапно осознав, как счастливо сейчас себя чувствует. И счастье это было заразительно, потому что Стася, целуя его в ответ, не мог сдержать улыбки.