Штрих и еще один. Серый, плотный карандаш скользил по бумаге, чертя не самые ровные линии. Парочка кругов, несколько палочек и полуэллипсов — зарисовка человеческой фигуры была готова. Кривая, подстертая, но она была.

С этим можно было работать, остальное же дело опыта и практики.

Слова про страх были ошибочными — я все еще боялась. Боялась мира вокруг себя, боялась людей и неясных мотивов. Боялась вышестоящих и божеств. 

Но теперь у меня была цель. Цель — которой я буду следовать, и если понадобится лягу костьми, переступлю через себя, морали и принципы, но достигну поставленного.

Искусство — жизнь, искусство — цель, искусство — стимул.

Это было моим светом в конце туннеля. Своеобразной верой.

И пусть я всегда считала, что свет в конце туннеля — простой отблеск тупиков, самообман никто не отменял.

Сладкая, ядовитая ложь.

Полная неуверенность, животный ужас и ненависть, или же приторное вранье, с шлейфом безумия и багажом страхов?

Для меня выбор был очевиден.

Плыть по течению, цепляясь за скалистые камни, раня нежную кожу рук и оскверняя кровью чистый поток. Возможно когда-то я смогу выплыть, перестав крутиться в водовороте и полежать на теплом песке сбыточной мечты, почувствовать эту опьяняющую радость и эйфорию. 

А может быть сдамся оканчательно, разбившись о скалы.

Выбор ограничен, но в тоже время невероятно огромен, в конечном итоге все в любом случае зависит только от нас, наших мыслей, поступков и решений.

Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

И я не могла не согласиться. Оставшись совершенно одна, напрямую со своим безумием, я в полной мере почувствовала...это.

Этот необъятный, первобытный ужас, вселенскую обреченность и сладостный привкус сумасшествия.

Я не хотела спасаться — я хотела тонуть.

Звучит как наглая ложь.

Я не хотела делать вообще что-либо. Идти ко дну было самым комфортным вариантом.

Сгорая в леденящем душу пламени, перекрывая доступ к жизненно необходимому кислороду...мне было комфортно тонуть.

Было в этот что-то свое, что-то загадочное и неизведанное. Интригующе-мрачное.

К сожалению я не могла позволить себе этот вариант, слишком высокая плата за него была.

Оставалось только бороться. Оставалось жить.

Из последних сил цепляться за острые выступы, отчаянно барахтаясь в темной, водной глади.

Жизнь  была чудесной в основе своей, несмотря на это все также  ужасна. Короткопостижна, несправедлива. Никто никогда не был абсолютно счастлив, это своеобразная аксиома, негласное правило. Всем пришлось чем-то пожертвовать, дабы получить свои светлые крохи. Кому-то повезло больше, кому-то не повезло вообще.

Рваные линии ложатся на белоснежную, тонкую бумагу, совершенно не радуя глаз. Слишком плохо развита мелкая моторика, не набит нужный минимум скила.

Устало откладываю потрепанный листок и достаю книги. Учеба отвлекает.

***

— Что? — с примесью страха взираю на бездну, раскинувшуюся под ногами. Ледяные волны окатывают босые стопы, мурашки бегут вверх по коже. Вода черная-черная, темнее самой темной смолы, поглощающая другие оттенки и всевозможные цвета. Ни один яркий лучик не пробьется сюда, а если и пробьется, то только по велению божеств.

— Я соскучилась! — с напускной радостью тянет Судьба. — Неужели мне нельзя банально прийти проведать моё чудо? — риторический вопрос, ответ на который не изменит ровным счетом ничего. Эта девушка всегда была непонятной загадкой, отгадать которую уйдет время с тысячелетия. Да и желания не было, опасностью от нее веяло за километр — к Судьбе приближаться было до ужаса страшно, не то что разбираться в её умыслах, привычках и устоях.

— Надолго? — скучающе тянет Госпожа Реальность, окидывая меня равнодушным взглядом обсидиановых глаз. Смотрела бы я чуть лучше, заметила бы пляшущие на дне радужки искорки презрения, но я не смотрела. Мне же лучше. Госпожа не появлялась подозрительно долго, в то время как Судьба навещала еженедельно, изредка чаще. 

Реальности это было в ненадобность, но сестрицу ее жуть как коробило, так и подмывало носится за жалкой душонкой каждый седьмой день, бывало в третий от единицы.

Госпожа даже начинала жалеть о том выигрыше у матушки. Как бы прискорбно не звучало, ничего уже нельзя было изменить.

Реальность негодовала, отчего-же сестра ее, выделила среди тысяч таких же душ именно ее. 

Ответ знала лишь Судьба, но делиться не спешила, держа интригу до последнего.

— Посмотрим. — легкомысленно пожала плечами, медленно надвигаясь ко мне. Где-то за спиной раздался тихий хлопок — Госпожа покинула нас, вернувшись в свои владения. Остались лишь я да могучая Судьба. Одни — на всю бездну.

— Ну рассказывай, — руки ее хладные, коснулись оголенных плеч моих, морозя ещё больше. Я не до конца понимала о чем именно должна была говорить. — О жизни своей новой рассказывай, глупенькая, — снизошло до меня божество, открыв тему повествования.

Я мялась. Руки на плечах сжались на толику сильнее, пугая едва ли не посмертно, потому решила что молчать стратегия проигрышная. Тихий вздох. Грудь распирает от кислых ноток цитруса, который уже давно въелся в мое больное подсознание. Игнорирую и начинаю рассказ: — Сначала было ничего, затем острая боль, неверие и доля недоумения.

— В подробностях и без утаек, сладкая моя, я почувствую твою ложь. — хмыкает Судьба, а я в свою очередь продолжаю.

— Весь аккомпанемент эмоций потонул в море страха. Животный, первобытный ужас и красный, — слова даются нелегко, а красивая речь и того сложнее. Описать так, подробно и чувственно...было сродни невозможному, но попытка не пытка, вроде как, — Много крови. Не чистые сапфиры, а потухшие изумруды, вместо яркого бордо, кудрявый нефритовый; не семнадцать, всего-лишь шесть. Созвездия веснушек, странный мир. Красивый, но невкусный. Вы, — прерываю рассказ на пару секунд, слог идет с натяжкой, дыхание сбивается. Дева ничего не говорит, не делает, только слушает. — Осознание, гнев, грусть, торг и попытка принятия. Удивительный ребенок с пшеничными волосами и вишневыми зенками. Взрывной характер, под стать имени и причуде. Снова торг, попыткой которого было все или ничего. Уйти ко дну или бороться за искусство. Мой выбор Вам известен. — наконец-то заканчиваю, крупно вдыхая холодный, сырой воздух Чистилища.

— Как вы познакомились? Не таи, потешь интерес, — сколько бы она не приходила ко мне, впечатление производила Дева всегда. Казалось бы — времени прошло достаточно, но ничего не меняется. Меняются лишь окружение, стрелки на часах да годовые сезоны. Остальное же остается неизменным. Судьба никогда не спрашивала про мои эмоции, ее не интересовали ни чувства моей скромненькой персоны, ни мнение. 

— Банально, — против желания слова слетают с бледных губ моих, пульс подскакивает к отметке «критично», а я лишь стараюсь сохранить хотя бы видимость спокойствия. — На детской площадке, я подошла, завязала диалог. Оказалось что наши родители — тетушка и Мицуки-сан учились в одной Академии. Мы стали общаться семьями и началось все это. — тихонько хмыкаю, как бы показывая что все в порядке, что страха нет, и не было. Мы обе знаем что это совершенно не так.

— Занятно. — таким взглядом смотрят победители, таким взглядом окидывает меня Судьба, проходясь с головы до пят. Надменно. — Что планируешь делать дальше? — давит улыбку Дева, не к месту хихикая. Праведно, для нее это не больше чем веселое кинцо, так, средней паршивости. На вечерок сойдет. 

— Жить, — отхожу на пару шагов подальше, прекрасно понимая, что ничего не сменится с этого, я лишь ухудшаю своё и так шаткое положение. Как действовать по другому возможности не представляю.

— Выживать? — протягивает сигарету та, успев прикурить свою. Ореолом клубится белесый дым, плавно огибая фигуру по бюст. Омерзительно-прекрасное зрелище.

— Жить. — слышится довольное хмыканье со стороны, а я не пойму чему тут радоваться. Делаю затяжку и тут же захожусь в приступе кашля, —

Répugnant!(отвратительно!) — слова вырываются быстрее, чем я бы успела подумать. Ругательства на других языках стали более привычными в использовании, более чем практичными, ведь самая малость людей их понимает.

— Ne jure pas, ma chère, maudire ne te convient pas(не ругайся дорогая моя, тебе не к лицу брань)  — певуче тянет Судьба, гаденько улыбаясь. 

Горло дерет и сушит, глаза слезятся. Крайне неприятно.

— Что это было? — вопрос казалось растворяется в пустоте, не находя точного, логичного ответа.

— Привыкай сладкая. — приевшиеся «щелк» и алые кристаллы рассыпавшиеся в бесконечной тьме.

Ответа на вопрос я так и не услышала.

***

— Ох, Изуку, — завтрак. И подозрительно грустная тетя. Что-то тут не так, понять бы еще что..— Сэнго-сан заболела. Мне сегодня нужно в студию, я не могу отменить съемки, —  вот оно что. Да это же мой шанс.

— Можно с тобой? — не даю договорить, перебиваю, забив на манеры. А глаза мои так светятся, улыбка пляшет на губах. Лишь бы получилось.

— Но Изуку… — с сомнением тянет Юмико, не зная что и отвечать.

— Я не буду мешать! Пожалуйста-пожалуйст-пожалуйста!

— Ладно, — вздыхает та и легонько тянет меня в мою комнату, выбирать одежду. Внутри яркие всполохи радости гасят ужасающее пламя, на секунды, но гасят. Первый шаг к реализации задуманного, второй к мечте.

Кожаный, теплый салон машины, пропахший лесными ягодами, мятой и чем-то ещё. Восходящее солнце за тонированным окном, колышущий зеленую листву легкий ветерок. Голубое небо без единого облачка и море людей, спешащих кто куда.

Улыбка на устах тети и я довольная собой. Дорога была не особо долгой — минут двадцать на вскидку. Каменные башни сменяли относительно небольшие, на их фоне, коттеджи. Где-то вдалеке звенели разбитые стекла, гремели глухие взрывы. Наверняка очередное нападение, возможно грабеж, но суть не меняется — злодеи бушуют. А может быть бесчисленное количество доблестных защитников мирных граждан, то бишь любимые всеми герои, просто не справляются со своей работой. Ох, Ками-сама, как же я ненавижу этот мир.

Офис тети гудел, как огромный пчелиный рой, всюду, подобно пчелам-трудягам, сновали люди. Со всех сторон слышалось уважительное: « Здравствуйте, Акатани-сан! ». Подходили, вернее сказать подбегали, неизвестные мне девушки, что-то говорили, спрашивали и убегали обратно, перед этим кивая с умным видом и полным сосредоточением, которое так и читалось на их лицах. Видимо они действительно любят свою работу.

Юмико была в этом здании, как рыба в воде, оно и немудрено.

Мы прошли в просторное помещение, очень похожое на фотостудию. Как позже оказалось это была именно она.

Яркий свет софитов, щелчки камер, указания и куча нарядов. Все это завораживало. 

Смотреть на это со стороны было волшебно. 

На долю мгновения появилось желания почувствовать себя там —  под белоснежными вспышками, правда растаяло это желание с той же скоростью, с которой и преобразовалось. Растаяло в пучине восхищения и восторга.

Тахикардия заскочила в гости, вызванная неописуемыми радостными чувствами. Сердце бешено стучало, отдаваясь громкими импульсами по всему телу — от головы до пят. Улыбка сама наползла на лицо, неволей заставляя поднять уголки губ. Веснушки забавно сморщились, пропадая в ярко выраженных ямочках. Даже неприятная внешность таяла под этим напором светлости.

Мне вручили пачку цветных карандашей, пару листков бумаги и усадили за стеклянный, кофейный столик, на темный, с бархатной обивкой, диван. Видимо, чтобы никак не отвлекал от съемок, хотя я и не собирался.

Девушки на цветастых фонах привлекали всеобщее внимание, танцевали под вспышками камер, обворожительно улыбались, проникая в самое сердце. Позировали в откровенно говоря, прекрасных нарядах. 

Захотелось перенести эти лучистые улыбки на девственно чистый холст. Заполнить неясную, белую полосу бумаги этой насыщенностью. Прорисовать каждую блестящую складочку на тонкой, летящей ткани. Каждый камешек на корсете, каждую мягкую ленту. Изобразить хитрое сплетение нитей, драгоценностей и украшений. Хотелось творить.

Мысли полнились идеями, энтузиазм бил через край.

Бежевая, полупрозрачная ткань стала цвета теплой петунии. Тяжелый корсет с янтарем, сменился на легкий ленточный, оттеняясь темной ежевикой на фоне  летнего цветочно-фиолетового. Края лент были инкрустированы мелкими аметистами. Широкие рукава парили вслед за таинственной дамой, изображенной на ожившей бумаге. Тонкая, невысокая шпилька и кружевные перчатки завершали приятный глазу образ.

Девы перед камерами все также, словно бабочки в ясный летний день, порхали под светом софитов, радуя работников улыбками.

Образ фиксировался в мыслях, изменялся, образуя после нечто иное — оригинальное, своё. Такое, какого нет ни у кого другого.

Пальцы рук покалывало, спина затекла от долгого сидения в одной позе, но вот результат… Я была несказанно рада, на часы сумев позабыть обо всем.

Словно погрузилась в свой небольшой мирок, без грез, радости и смеха. Он состоял полностью из образов, различных картин, разномастных фресок и барельефов. Картонные домики, витражные окошки. Обязательно с резными рамками и светлыми жалюзи.

Ровная дорога, с аккуратно высаженными елями, да соснами.  Невысокий заборчик, радужные скамейки. Вместо кофе в кафе подавались порция вдохновения и краски. Куцые облака в стиле "импасто" плыли по акварельному, рассветному небу, расступаясь пред небесным светилом.

Там, в мирке полностью посвященному искусству, всегда царило спокойствие, легкость, а в воздухе витала мотивация, запиваемая коктейлем из вдохновения, с капелькой кофеина. Бодрость нужна всем.

Был и отдельный уголок, в котором не переставая бушевал шторм. Он собрал весь темный спектр цветов, оттенков, подтонов и тонов. Непрекращающаяся гроза — молнии, обычные и шаровые, убийственное, высоковольтное электричество. Воющий раненным зверем ветер, что словно проникал под кожу, забирался ледяными ответвлениями, оплетая легкие, подкрадываясь все ближе к сердцу, конечной целью решив заморозить саму душу. Тяжелая, давящая атмосфера, привкус слез на языке, отчетливый запах спиртного и дешевого табака. 

Заглянув мельком в этот уголок, желание возвращаться даже не появлялось, чего уж таить, мрачно, вероятно опасно. Делать мне там нечего.

Листок исчез со стола, метнувшись куда-то ввысь, поддерживаемый чей-то рукой. Не успела я возмутиться такой наглой краже, как меня перебил голос тети: — Ты не говорил, что тебе нравится рисовать, Изуку, — серьезно произнесла она, вертя рисунок и так и сяк, словно надеясь что он выдаст ответы на интересующие вопросы, — Красиво, очень, — улыбнулась Юмико, так как умела она одна, так, что сердце на секунду защемило. У меня никогда не было такой семьи. Сколько бы времени не прошло в этом, я всегда буду помнить, то, что было там, в прошлом. — Если хочешь мы можем отнести твой эскиз модельеру, они сами разберутся, купят материалы, сходят к швеям…

— Что? — слова вырвались сами собой, как птица запертая в клетке, упорхнула на свободу. Быстрее чем я бы могла подумать, осмыслить, понять. Ущипнула себя за щеку, и нет, не сплю. Неверяще перевела взгляд на тетю, она что, шутит? Не смешно.

— Ну, — замялась она на мгновение, — Этот наряд могут сшить…— ответственные взрослые разве прячут глаза в пол, словно случилось нечто серьезное, а обычное платьице стало орудием массового поражения? Нет. — Это правда очень красиво, почему я не различила этого раньше? Прости меня Изуку, мне жаль, что я не смогла заметить твой талант раньше. — присела рядом, теплой ладонью накрывая моё плечо. Какой же я мелкий, по сравнению с ней. Притянула ближе, обнимая. Так приятно, умиротворяюще. Впервые за долгое время я почувствовала себя дома. В семье. Счастливо. По-настоящему, искренне счастливой. Тут, в студии, сидя на кожаном диванчике, в уютных объятиях тети, среди снующих вокруг людей, в голову, мелкой, серебристой змейкой, забралась мысль:

« Возможно и для меня найдется место в этом мире »

— Правда? Если это никак не затруднит...то можно было бы? — тычусь носом в мягкий, шероховатый свитер Юмико, словно прячась от возможностей и перспектив, не потому что страшно или неловко. Это просто странно, непонятно и ново. Желанно, но ответственно.

— Конечно можно! — сильнее стискивая кольцо из рук, именуемое объятиями, восклицает тётя. Удовлетворение теплится в груди, тесня надежду. Юмико предлагает сделать мне несколько фотографий, шепчу на радостях тихое "угу", позабыв о нелюбви к камерам.

День определенно удался.

***

Интерлюдия. Взаперти.

Инко не понимала. Инко боялась. Инко переживала.

В какой момент все свернуло не туда? В какой момент она потеряла все? В какой момент от нее ничего не осталось?

Инко не знает.

Проведя всю сознательную жизнь в ядовитой любви она так и не познала настоящей. Ни родительской, ни романтической. 

Иногда она завидовала Юмеко — сестрица всегда находилась навеселе, никогда не потакала Ае, имела свое мнение, отстаивая его до последнего. Юмеко была сильной. Инко это понимала. Инко этого боялась.

Она всегда смотрела на родную сестру с неприязнью.

Ая Акатани. Влиятельный человек, прекрасная леди и ужасный родитель. 

Инко Акатани живя с ней в одном доме ощущала себя птицей в клетке. Она словно была взаперти.

« — Манеры юная леди! — тихо звенит фарфоровая чашка, стукаясь о белоснежное блюдце. Инко давит отчаянный всхлип, мельком бросая взгляд на Юмеко. Сестра как всегда идеальна.

В покрытый завистью разум и не проходит мысль о том, что злые слова предназначены совсем не ей.

Ровная спина, идеальная осанка. Выверенный, отлично поставленный слог. Аккуратные пальцы, без мозолей и ранок, как у Юми.

Инко видит все наоборот.

Сестры похожи как две капли воды. Настолько одинаковые, настолько разные.

Инко чувствует, что сходит с ума.

Она впервые сбегает из дома. 

Тогда она встречает его. 

Хисаши Мидорию. »

Мидория давит всхлип, разглядывая белые стены палаты. Она осталась совершенно одна. Одна в кипельно белой, бетонной коробке, с решетками на окнах. 

Она не сможет их снять — Инко пробовала. Что было потом женщина не помнит.

Из клетки она не сбежала, по прежнему оставаясь взаперти.

А может и не было никакой клетки?