Мари в белой мужской рубашке. Льняной. Это осталось от Мартина, должно быть. Она высокая ростом, но рубашка закрывает бедра полностью, она почти как платье.
В солнечных лучах кружатся пылинки, в солнечных лучах она двигается ещё чувственнее.
И там, на старой полуторной кровати, лежит кто-то, не дающий ей покоя. Тихо и пусто.
Никакой влюбленности, только страсть. Только горячая кровь, горячее солнце и август.
— Мы спалим этот дом, я тебе обещаю, родственная мне душа, — Мари это пропевает на какой-то неведомый ей доселе манер, двигаясь как никогда красиво к этой кровати.
Эти руки обхватывают тонкие запястья, щекочут ладони. Потом и губы подключаются, ласкают то подбородок, то шею.
— Сегодня ты можешь звать меня «мисс», — насмешливо улыбается Мари.
— Страстная ты, страстная.
— Всего лишь нужно немного твоей любви, мне так плохо, так хочется…
— Мари! — прорезался голос Пера. Он почему-то очень резкий и не хриплый.
— Пер, поспокойнее, — Мари выгибает навстречу грудь, но в комнате женский хохот:
— Соня, вставай!
Мари резко распахивает глаза — и видит хохочущую Инес.
— Мама! — вскрикнула Мари, ещё не в силах отойти от такого сна. Девушка резко поднялась, потирая глаза.
— Ой, кто у нас краснеет, — пуще прежнего заливается смехом мать Мари. — Он тебе точно коллега? Сидит и ждёт тебя с утра!
— Мама! — снова закричала Мари. Перевела взгляд в окно — и поняла, что уже далеко не раннее утро. — Который час?
— Час, моё солнышко. Пер все слышал.
— Мама!!!
Ох, как же Мари повезло, что из-за холодной ночи она на ночную рубашку накинула ещё и отцовскую старую рубашку — на неё смотрел Пер Гессле собственной персоной в щелочку, ухахатываясь беззвучно, как мог только Пер.
— Да ну вас! — сдалась Мари. Ей впору было обижаться, но она только расхохоталась вместе с матерью, прикладывая прохладные ладони к горящим щекам.
— Какая ты милая, когда краснеешь, — Гессле улыбался так кротко, что хотелось то ли двинуть ему кирпичом, то ли броситься на шею.
— Ты как меня нашел, Гессле? — Мари сразу встала и пошла в ванную умываться.
— Мари, хоть бы постеснялась, — смущенно воскликнула Инес.
— Лучше поставь чайник, пожалуйста, — засмеялась Мари.
Пер направился за ней, даже не пытаясь скрыть пожирающий взгляд. Что-то было в этих тонких руках, в худых длинных ногах, в глубоком вырезе. Как раньше можно было не замечать её красоту и привлекательность, когда они только начинали вместе работать, и на записях клипов Мари выступала в коротеньком платьице с открытыми плечами, открывавшем полностью бедра, а из-под самого платья дразнила вот эта вот небольшая, но такая полная, по его воспоминаниям, грудь. А ещё Мари, припоминая ему совсем по-дружески, вызывая у Лассе ревность, любила приспускать кожаную куртку, и Перу не всегда было просто доигрывать фразу на гитаре. Куда ему, чтобы Мари выступала в каком-то там лифе…
— Твоя мама будет нас беспокоить? — спросил он, закрывая за собой дверь, когда Мари умывалась.
— Это сон. И не думай, — отрезала Мари. — Ты не ответил на вопрос, как ты меня нашел?
— А что мне думать? Ты после секса вся никакущая не выходишь на связь, в Эсшё нет. Я думал, с ума сойду. Благо ещё и вечером позвонил, но ты уже спала.
— Разбудил маму, да? — заворчала Мари.
— Ты понимаешь, Фредрикссон, что такое пропасть? Особенно после всего этого… — и Пер замолчал.
— Идиот ты, Гессле, — фыркнула Мари в полотенце. — Перед Осой не стыдно?
— Как раз фотографии её передали друзья. Больше друзей у меня нет, — Пер грустно улыбнулся, вытаскивая из потайного кармана куртки фотографии, где миловидная девушка была с каким-то другим человеком на вечеринке, и, судя по всему, это был не Пер, а девушка прямо не по-дружески обнимала товарища на фотографии.
— Воу, сочувствую, — Мари снова задумалась над всем произошедшем.
На самом деле у неё ухнуло сердце, так как она смогла до конца поверить, что её никто не разыгрывает, что, может, он сам хочет к ней, потому что одинок.
— Почему перерыв брали, Пер? — спросила она ровно, но Пер услышал легкий надрыв, и понимал, что Мари не может быть равнодушна, когда он счастлив или несчастлив.
— Я, дурак, заявил, что не нагулялся…
— У меня ты идиот, попрошу, — Мари попыталась его так глупо, но приободрить. И получилось, отчего-то Пер улыбнулся.
— Хорошо. Но в общем-то, Оса все правильно поняла. Она очень обиделась на это решение с перерывом и вольна делать что угодно. В том числе ревнует она. Тот вопрос так просто не прошел, когда я начал подшучивать над тобой — помнишь, ты ещё в живот мне от души заехала?
— Пер, я… — Мари слушала его, и вместе с тем, вспоминая вчерашние мысли, заливалась румянцем от стыда. Нашла за что вчера его упрекать в мыслях, самостоятельно дразнив тогда, решив подшутить. Вообще, дразнит уже пятый год. С тех пор, когда ее сердце не занято. Всегда, когда ее сердце не занято, она начинает так себя вести.
— Ты тоже идиотка, не?
— Это правда.
— Вот жили-были два друга, которые внезапно по какой-то причине стали одиноки, они привлекательны, и они понимают, что это в том числе и для них самих, и песни про любовь эти, записанные на студии… как бы её лучше назвать, — Пер начал подшучивать, видя, что в глазах Мари появляются слезы. Почему, понять он не мог.
— Понятно какой.
— Да.
— Ты не боишься, что наша дружба пойдет по одному месту?
— Честное слово, подгоню тебе знакомого и присоединюсь к брачную ночь третьим. Осу тоже позову.
Мари захохотала так, что Перу пришлось её ловить, чтобы она не упала в ванную.
— Куда, — тепло сказал он, прижимая её к себе. Одинок ты, Пер Гессле, и Мари к тебе прижимается всем телом, точнее, сам ты её прижимаешь, и она сладко пахнет, она все еще милая в своей заспанности, и очень, очень горячая после сна под теплым одеялом…
— Пер, ты точно не влюблен? — эта обольстительница захохотала ему куда-то в шею, утыкаясь носом. Он тоже горячий, потому что там артерии и кровь пульсирует, там какой-то ком в горле пытаются сглотнуть от смущенности.
А ведь по факту, разве Мари его сама не соблазнила? Он знал о её состоянии, он успокаивал её, бьющуюся в истерике, она вела себя слишком дерзко.
Слишком опасно.
— Мари, ты не находишь, что твой образ роковой девчонки со своей грубостью бывает чересчур. Нет, не так — чересчур, — он особо выделил это слово, — соблазнителен?
— Допустим.
— Шутки про грязный ротик, который хочется занять чем-то, слышала?
— Да.
— Ну и признавайся, сознательно или бессознательно ты это со мной делаешь?
— Не сейчас, — быстро прошептала Мари, услышав шаги.
И выскочила из ванной как ошпаренная, уходя одеваться.
Пер остался в недоумении, как нередко было в последнее время. Да, там в прихожей копошится Инес, собирая что-то, видимо, для работы на грядках.
— Пер, что за издевательство? — мягко, но выговорила она ему. — Чайник давно кипел.
— Не волнуйтесь, мы сейчас закипятим по новой и будем дальше разбираться.
— Разбираться с чем? — недоуменно спросила женщина, но её вопрос остался без ответа.
На кухне, светлой и просторной, вкусно пахло кофе, за маленьким деревянным столом сидели теперь Мари и Пер, и Пер держал ладонь на мягкой руке Мари как ни в чём не бывало. Словно не было ничего, но почему-то ни ладонь убирать не хотелось, ни руку отдергивать.
Мари, приведя себя в порядок, теперь снова была той милой королевой, как они её в шутку прозвали одной осенью.
— Так все же?
— Мне хочется быть не той, какой я являюсь, вот и все. А этот образ очень нравится, — Мари мягко улыбнулась, и, как ни странно, Пер сразу все и понял. — И отказываться от него совсем не хотелось бы.
Конечно, Мари Фредрикссон, хоть и имеет темперамент этой сумасшедшей, этой страстной — он слышал, что она бормотала сквозь сон, и он, по привычке играясь со словами, переводя их то на английский, то с английского на шведский, понимал, что она такая и есть. Она та dangerous и hot-blooded, это внешне очевидно, но вот она улыбается и мягко говорит, она женственна, хоть налысо побреется. Её зелено-карие большие глаза смотрят так ласково всегда, потому что она к нему неравнодушна как к другу, ей может сниться что угодно, но она в жизни вот такая. Ей идут все эти красные короткие платья, глубокие вырезы, она та самая, что приоденется ради успеха, накрасится так ярко, как любая женщина их времени, и она сочетает в себе это, будучи настоящей королевой и подстреленной пацанкой с какого-нибудь хальмстадского райончика одновременно.
— Ох, Мари, что ты с сердцами нашей братии-то делаешь, — Пер не уверен был, что это была шутка, но Мари прыснула. — У меня есть хороший знакомый, я уверен, что вы бы с ним поладили. Если все получится, он поедет в турне с нами.
— Какое турне? — недовольно спросила Мари. — Зачем?
— Это логично, Мари, — недоуменно начал Пер.
Он искренне не понимал, что случилось, куда делась вся эта дружба и близость, но испарилась она за мгновение. Мари теперь сидела расстроенная, если не сказать, что рассерженная, не понимая, зачем и для кого она должна прыгать по сцене. Да, Стокгольм, это здорово, да, Швеция, это неплохо. Но Лондон? Берлин? Сидней?! Куда ещё там говорят?
У Мари бежал холодок по спине от грандиозных планов Пера. Ей-то хотелось быть такой штучкой и королевой только тут, где её дом, где работа, где вдохновение, где в машине легко спеть, где можно громко проматериться так, как матерятся только у них на юге Швеции в маленьких городках, и не каждый житель Стокгольма из-за особенностей произношения поймет, а точно ли ты именно это имел в виду. Не хотелось переходить на английский на недели и месяцы, видеть обезумевших фанатов.
— Пер, ты понимаешь, что я всегда была студийной исполнительницей? — после долгого молчания спросила Мари, все обдумав. — По Швеции да, конечно, согласна. А так…
— Но это обязательно же… Если мы хотим добиться успеха. Нас хотят видеть и слышать живьем.
— Ща как выставлю за дверь, — желая хоть как-то разрядить обстановку, произнесла Мари, но нарочито серьезно. — Честно, Гессле, ты полный идиот. Лучше с тобой обсудить, как бы я могла с тобой обойтись во сне, не разбуди меня мама.
— А как же…
— Вся работа в Стокгольме. Ты меня нашел, так придется забрать туда. Вот в студии мы и поговорим. Иди с Осой мирись.
— Ты охренела, Фредрикссон, — возмутился Пер, так как Мари не поменяла тона, и он не понял, насколько она серьезно. — Она там обжимается с левыми, а я иди мирись?
— Ты вообще трахаешь левых, не забудь.
— Фредрикссон говорит, что она левая?
— А что, правая?
Как ни странно, после этого на кухне поднялся хохот.
— И не дай боже твоя невеста узнает, чем ты занимался со мной на побережье, — пригрозила ему Мари. — Ровно как и то, что мне снится.
— Обычно девушки пытаются отбить после того, как переспали.
— Кто сказал, что я буду поступать как обычно? Мы с Осой прекрасно общались, на кой хер мне кого-то отбивать? Все это — бред, не находишь?
— Бред.
— Мы опять вернулись к тому, из чего исходили. Два друга очень одиноки, не так ли?.. — Мари сказала, и только потом поняла, что совершенно не знает, надо ли ей в этот раз поступать правильно. Или поддаться хоть раз в жизни этому порыву...
— И поэтому я прошу дать мне ещё раз. Без скандалов и срывов, без разборок. Отдай своё одиночество. Я отстану. — Пер опять словно читал ее мысли. Но ведь это все поменяет. Нет, не стоит туда лезть, должно быть.
— Гессле, — Мари попыталась снова начать отбиваться, но её тронул румянец. — То, что я разошлась с Лассе годик назад, ни хрена не значит. Ты сполна забрал свое.
Пер шумно вздохнул. Остался только один вариант.
— ‘cause I’m hotblooded, I’m hotblooded, I need your loving, I need your love so bad…
— Звучит неплохо, — улыбнулась Мари, с небольшой паузой, додумавшись, что это её фраза из сна. — Но я не поведусь.
— Я тебя заберу вечером в Стокгольм. А сейчас давай все же разберемся. Я не хочу, чтобы ты плакала, не хочу, чтобы проклинала все на свете, когда я шучу.
Мари, допив кофе, задумалась. Сон, который из-за резкого обрыва так хорошо запечатлелся в памяти, все же заставил что-то разгореться в душе. А её друг, мечта всех школьниц, заглядывает в её глаза в надежде понять, все ли хорошо. И когда они были вместе, она наконец-то потом получила желаемое — этот покой в душе.
Но ведь вся эта близость по дружбе — полная фикция, оправдание тайной влюбленности. И очень не хотелось бы рушить ту пару — не верила Мари, что Пер с невестой не помирится. И только не влюбленность в Мари, пожалуйста, она справится рано или поздно как-нибудь сама.
— Сколько раз ты потом будешь ко мне сбегать, скажи честно?
Она прекрасно знала, что это все — эмоциональная привязка. Не могла Мари по-другому, не могла любить физически без любви эмоциональной. Не было ни с кем так, как с Пером. Не было мужчин, которые приходили и уходили. Он тогда, как и она, воспринял это как единственно возможное решение на вечер, и большего не хотел. Это единственный, кто попытался взять что-то большее, чем-то, что дают друзья, и остаться другом.
Взять большее и отдать так много, чтобы, даже встречаясь с Лассе, Мари ловила себя на мысли, что изредка вспоминет его, того друга.
Вспоминать, собрав стадионы и срываясь сильным голосом на любимой песне, «Седьмой волне».
Забрать все от седьмой волны? И не буду ли я потом бегать за тобой, как школьница, пока ты будешь нянчить сына от другой?
— Ты не такая, как ты сама думаешь, рискну ответить. Да и я не такой, — осторожно сказал Пер, и щёки Мари в который раз за этот день залились румянцем, поскольку она, задумавшись, высказала вопрос вслух. — Зачем ты сейчас приплетаешь любовь, Мари? Неужели я слепой, неужели ты любишь меня? Неужели ты думаешь, что ты разлучница для временно одинокого?
— Нет, — ответила Мари, задумавшись.
— Ты меня и не полюбишь, идиотка.
— Слышь, — Мари закончила обращение матом. — Залеплю леща за идиотку.
— Тогда я тебе залещу смачного леща по попе.
— Нет, ты мне надоел, Гессле! - у Мари после сна, после всего пережитого за последнее время так резко что-то внизу живота скрутилось в узел, что...
Мари поддалась этому порыву. Наконец-то, черт возьми, не разыгрывать недотрогу, умирая на этих стоянках в отчаянном желании.
Представив, как он её шлёпает, Мари поняла, что её выдержке пришел конец, и она, чуть сжав его голову небольшими ладонями, страстно впилась в губы.
«только медленно забирай, забери волну, ставшую рябью океана»
И на её страстный поцелуй, конечно же, был ответ, и её задницу сжали сильные мужские руки, на что в губы разбился тихий высокий стон. Черт возьми, сколько же страсти ты в себе прячешь, Мари, когда так страстно поддаешься навстречу Перу. И сколько же страсти ты, Пер, прячешь в себе, когда чувствуешь под руками ее тело.
— Мама сейчас придет, — внезапно разорвав поцелуй, произнес Пер.
— Да, — хрипло согласилась Мари, тяжело дыша и на ватных ногах садясь на стул.
— Завтра. Поедем завтра в Хальмстад, dangerous.
— Почему dangerous?
— Твои глаза полыхают огнем любовницы.