— Где Мари? — Пер носился по студии, злющий аки шпиц. Он порывался уже грохнуть гитару о пол, но его вовремя Кларенс удержал.

Полный раздрай у тебя в душе, Гессле. При Осе так себя вести не велось бы, но их срок гулянок, этот месяц, ещё не прошел. А Мари после того, как он оставил её спящую и уставшую, не вышла на связь.

Зная, что она соня, Пер не звонил до десяти. Дальше, конечно, надо было появиться в студии, и вообще она к девяти объявлялась, всегда невыспавшаяся, с плохо замаскированными синяками под глазами и не всегда довольная. Начинала подзуживать Пера, а там и настроение появлялось, благо он ей всегда это позволял.

В этот раз Мари не было, и он набрал её. Молчит телефон, а значит, надо бы проведать её. Но в доме всегда была открыта дверь — и он ругал её за беспечность, ведь Мари жила в Стокгольме одна, и в случае домушника могла бы и не справиться, прояви он сопротивление. Пер в этот раз понял, что дом закрыт не потому, что Мари даже не проснулась, а потому что она… 

Пропала.

И именно поэтому он вернулся, злясь на самого себя. Ненавидел за вчерашнее решение, за то, что повёлся на свою страсть и её одиночество.

— Ты звонил её родителям? — спросил Пелле, отпив колу. Внешне ударник был расслаблен, но переживал он за вечную девчонку не хуже горе-любовника.

— Поставил на уши всё Эсшё, — плюнул с досады Пер. — Нет её, говорят. По друзьям звонил. Нет, и всё. Да и рабочий день, дозвонился только половине.

— Но разве Мари водит машину? — вскинул бровь Кларенс.

— Конечно, водит. Ей идти сюда просто недалеко. Почему она уехала?! — Пер тяжело застонал, присаживаясь на пол.

— Слушай сюда, друг любезный. — Кларенсу начинало это не нравиться. — Если её сегодня не предвидится, а ты не в состоянии записывать песни, стоило бы отпустить людей, нет? Мы же арендуем студию, деньги платим.

— Давайте хоть пару демок запишем, — уныло произнёс Пер.

 ***

Тем утром Мари совсем рано проснулась. На рассвете. Это было романтично. Через недельку отпразднует свой день рождения, и будет, должно быть, снова жарко, как никогда, и она объестся любимым мороженым. Но май на то и её любимый месяц, чтобы любить его за солнечную прохладу и деревья в цветах. Это было всегда красиво и вдохновляюще.

Согласно коварному плану, Мари должна была поскорее сматываться. И она собиралась претворить это в жизнь. Девушка наскоро приняла душ, легко оделась, проверила, на месте ли всё имущество, собрала карманные деньги (казалось бы, детский сад, но она любила откладывать мелочь, чтобы порадовать себя). Да, этого вполне хватит, чтобы провести отличный день. Идеальный, можно сказать.

С собой, кроме денег, она захватила нотную тетрадь, блокнот, ручку и гитару. Вдохновение её посещало всё реже и реже, но вдруг именно сегодня, вдали от суеты, в эту прекрасную пятницу, она сможет поймать своё вдохновение, как птицу счастья, за хвост, написать что-то прекрасное-прекрасное. К чертям эту задорность. Она-то сейчас распугает народ, но тянет на баллады. Так всегда было незадолго до её дня рождения.

Утро, и в самом деле, было холодным, и Мари невольно съежилась, ощущая, как ветер залез за шиворот лёгкой куртки. Вот наказание!

Термос с кофе и пару бутербродов. Никто не говорил, что по дороге домой она не сделает перекур и перерыв. А кстати, стоило бы зайти в магазин за сигаретами, столько скурить за последнее время надо было постараться.

Вспомнилось девушке, как нередко её мама ругала, опасаясь за голос Мари, но последняя с недавних пор только начала пожимать плечами — считала, что хрипловатый голос звучит куда более чувственно, и, кажется, в том числе поэтому она нравилась Перу.

Пер Гессле. Даже не верится, что вчера он вытащил её на побережье вместо работы в студии, чтобы взять и тупо переспать. И бросил же невесту ради Мари. Не верится что-то, что они прямо перерыв делают. И почему вообще она в первую очередь подумала о нем, а не о Лассе? С другой стороны, хорошо, что бывший начинает находиться там, где ему положено находиться — в прошлом... 

Небрежно кинув всё в машину — господи, зачем эти сумки, мешают только! — Мари наконец закрыла входную дверь и села в старый «Датсун».

Мотор заводящейся машины взревел так, что в окнах появились пары любопытных и заспанных глаз — шутка ли, начало седьмого, и далеко не все идут на работу! А Мари, довольная своей выходкой, посигналила и рванула с места куда-то на запад.

На запад, где её дом.

И не было сомнений, что именно сейчас она поступает правильно!

Солнечное майское утро было как нельзя лучше, чтобы переслушивать их песни. Она, вообще говоря, могла этим увлечься, и, кроме её излюбленных Эллы Фитцеральдж и Анни-Фрид Люнгстад, неизменно лежали кассеты с демками, альбомами. Пер все уговаривал Мари послушать Дэвида Боуи, и Мари, кажется, даже понравились некоторые песни вроде «Let’s Dance», но особого восторга Пера, который, кажется, даже выкрасился под конец школы в красный цвет, подражая кумиру, она не разделяла.

А вот что не получилось поучаствовать в записи «Klinga mina klockor»* и познакомиться с Фридой, было обидно. И надеяться хочется, что все-таки они познакомятся. А почему бы и нет?

Мари почти подъезжала к Эсшё, последний указатель промелькнул перед самим городом, как на любимой «Look Sharp!» раздался очередной трек.

Девушка, не понимая, какого черта она это делает, резко свернула на парковку, благо рядом такая была.

Шепот Пера наэлектризовал атмосферу, как и синтезаторы… и электрогитара…

Только сейчас Мари в полной мере осознала, что она делала с ним, слушая «Paint».

Когда они, совсем недавно, записывали на пленку «Look Sharp Live» — да-да, вот то, что буквально недавно было и из-за чего Пер упорно поддевал ее насчет костюма, — она, помнится, с талантом настоящей актрисы вжилась в роль той героини, почувствовавшей себя женщиной, её движения на сцене были плавными, соблазняющими, и Мари помнила, какими глазами смотрел на неё Пер, когда она закатила глаза, легко вскинув ко лбу тонкую руку.

«Раскрась своей любовью мой мир полностью…»

— Гессле, ну ты и дурак, — заныла Мари вслух, отматывая назад отыгравшую часть песни, откатывая водительское сидение до упора и растягиваясь там. Согнула ногу в колене, слушая, как резкое вступление ударных обрывается синтезаторами и этим голосом.

Гессле дурак. Он её соблазнил, чтобы она психологически привязалась. Спятил, зараза. Может, он не имел это в виду и не хотел такого эффекта, но вышло же. Кретин.

Хочется снова прочувствовать его пальцы на груди, чтобы они сосчитали все ребра, чтобы щекотали живот, спускаясь к бедрам. Идиот, что ты сделал со мной?

Хочется чувствовать его горячее тело, контрастом воспаляя разум, ведь его пальцы холодные. Сволочь.

На этой мысли Мари невольно сжала в ладони свои пальцы. У неё-то они всегда теплые.

Нет, он, конечно, с Осы писал эту полную страсти и нежности песню — так стоило бы думать, во всяком случае, пока иного не раскроет сам автор, — но Мари сейчас хочется думать, что раскрашивать любовью нужно её мир, и вообще, по телу пробегает разряд от хриплого голоса, который сменяется её собственным. Может, она ругается на него, пытаясь переложить ответственность за то, какая бывает она, на друга? 

Нет, так дело не пойдет, сказала она себе, слушая заключительную часть, где в основном уже она пела. Она уехала от Пера с его бестолковым решением проблемы под названием одиночества. Это все неправильно. Он должен быть с Осой, интрижки закончились, она сейчас хоть радио включит и обойдется как-нибудь без этого гребаного и завлекающего голоса.

На завлекающем голосе, который эхом и воспоминанием где-то в голове простонал, недовольно скрутился узел внизу живота, и Мари чуть не застонала вслух, если бы рядом не припарковалась машина.

— Перестань раскисать без дела, прошу, — взмолилась она самой себе, вернулась на место вместе с сидением и достала кассету. Неважно, что там зазвучит и что это будет.

Ей повезло: это был альбом Ratata, тех классных ребят, с которыми они позапрошлым летом гастролировали по Швеции. Конечно, «Sent i September» был слишком попсовым для Мари, но благодаря этому сейчас она и смогла забыть о своих мыслях и поехала дальше.

Так скучала по маме, что, когда к ограде вышла Инес, у Мари невольно полились ручьем слезы. Она припарковалась, даже не пытаясь их смахнуть, наконец вышла.

— Мама, — улыбнулась Мари, выходя из машины. Позвала женщину негромко, но та все равно вздрогнула, оборачиваясь на зов своей младшей.

— Мари, — та спешно подошла к дочери, стремясь обхватить её. Не обнять — только что копалась среди цветов, и руки были черные от земли. — Солнце, плакать-то зачем? Надолго?

— Пока меня коллега не додумается найти и не заберет, — наконец вытирая слёзы рукавом, призналась Мари. — Я так по тебе скучала!

— А уж как мы скучали, — шумно вздохнула Инес, тоже утирая тыльной стороной ладони накатившие от эмоций слёзы. — Поставь чайник, пока я руки помою.

— Да, конечно.

Когда они сели на кухне за старенький стол, который Мари помнила ещё со времен переезда сюда, Инес осторожно сказала:

— А разве твоего коллегу не Пер зовут?

— Да, это о нем речь, — с улыбкой ответила Мари. Чертов Гессле, опять решил в мысли влезть. И в реальную жизнь.

— Он звонил буквально с полчаса назад.

— А что ты ответила, мам? — Мари чувствовала, как все те смешанные чувства навалились на неё с новой силой, но держалась бодро, улыбалась, закапываясь в осветленные волосы растопыренной пятерней. Обожала новую прическу, что ни говори, тем более что теперь волосы были ещё короче.

— Вот ехидна, — рассмеялась Инес. — Нет чтобы похвастаться причёской, ты намекаешь. Тебе идет, правда, хоть и коротко слишком.

— А ты все никак не привыкнешь к сегодняшним веяниям моды, хоть восьмидесятые на исходе, — засмеялась Мари. — Я через неделю буду встречать день рождения только у вас, хочешь? И в баню всех этих коллег. Так, кстати, что ты ему ответила?

— Конечно, только у нас, никакой работы. Что ответила? Что понятия не имею, где ты, и вообще, пусть сам за тобой смотрит.

Женщины расхохотались.