На этот телесигнал он набрел случайно.

      Просто прощупывал каждую ниточку потока в тысячный раз, как паук свою паутину, задевал кончиком пальца, слушал вибрацию, шум вещания, который постепенно становился белым. Он сам соткан из него, из помех этого мира, и эта тонкая жилка впилась в запястье — не больно, но ощутимо.

      Раньше он её почему-то не замечал.

      Чуть дерни — и она зазвенела словно леска, потянулась куда-то далеко, дальше Бледного Города, дальше леса, и, казалось, всех мыслимых границ его силы. Остановилась на тонкой грани, заколебалась. Слишком неуверенно.

      Он должен проверить что там.

      Мир почти исчезает в такие моменты, и Тощий ловит себя на мысли, что вдруг кто-то лепит окружение так же, как и он сигнал телебашни: чуть отвлечешься и всё исчезает. Он бы не позволил так просто оторваться от созерцания, жаль, что это не его прерогатива.

      Сигнал тянется бесконечно-долго, горло сдавливает нехватка воздуха, внутри что-то больно взрывается от давления выше сотни атмосфер. Может быть, если бы он снова ухватился за краешек своей человечности, то уже бы погиб. Но на этот раз Плоть позаботилась слишком хорошо, запихнула чертов пакетик прямо в глотку.

      Воспоминания о прошлом нужно прятать гораздо дальше своего подсознания, чтобы не начать очередной никому не нужный цикл.

      По ту сторону сине-белого экрана пахнет пылью и морем. Тощий тянет руки, хватается за раму телевизора уже снаружи, отталкивается ногой. Каждое движение плавное, выверенное, словно кошмар просачивается в мысли спящего человека, чтобы отравить сновидение.

      Это действительно выше его полномочий. Тощий вздрагивает, когда каждую помеху тела насквозь пробирает сила — дикая, первобытная, уходящая корнями куда-то глубоко. Женская. Это он знает точно. Лениво обводит взглядом помещение с безвкусными сиреневыми обоями, останавливает взор на кровати с пыльным балдахином. Туалетном столике с разбитым зеркалом. Вазах. Картине. Застывшему на кровати силуэту с расческой в руках.

      Монотонную колыбельную из трех нот снова перебивает треск сигнала. Веселая песня с какафонией металла столовых приборов, грюканием, бряцанием. И что может нравиться в этом мусоре?

      Злые холодные глаза прошпиливают взглядом из-под маски. Тощий слабо улыбается, чувствуя себя гнусным клопом-солдатиком на булавке, и почти открывает рот, чтобы завязать разговор.

      Но вовремя умолкает, впоминая, что слова в их мире — табу.

***

      Нежнейшая дружба сильнейших мира сего завязывается на шее тонкой леской сигнала, сдавливает кадык всякий раз, как он вспоминает об этом гиблом месте с романтичным именем «Чрево». Заглядывает в самые укромные уголки сквозь глаза на стенах, смотрит на спящих детей, на раздутые туши, которые она негласно именует своими Гостями. Жадно облизывает губы в предвкушении, но всякий раз останавливает себя, одергивает, чтоб не разорвать тонкую нить сигнала своим напором.

      В её уютненький ресторанчик отлично бы подошел десяток телекранов специально для него. Жаль, сигнал рвется всякий раз, как Чрево уходит под воду на достаточную глубину.

      Но сегодня Леди пригласила его на очередное шоу. Легким-легким движением пальцев по выпуклому оку телекрана в своей спальни выбила для него послание. Слишком заманчивое, чтобы от него отказаться.

      Он снова преодолевает расстояние между ними, про себя угадывая расположение корабля — слишком близко к берегу. Вроде бы даже направляется к берегам Бледного Города. Неужели, это всё действительно для него? Или же Леди ожидает на подарок с его стороны? Такое прекрасное проявление исключительно дружеских чувств.

      Но, увы, ни единому жителю не оторваться от мерцающего экрана. Даже в поисках сытного мяса.

      Леди встречает его на лоджии, открывающей вид на ресторан. Слабо кивает, движением рукава указывает на местечко напротив себя. Тощий садится — как положенно, на согнутые колени, кладет руки на бедра. Леди разливает саке, почти задевает рукавом его пиалу. Садится. Приподнимает маску, пьет из своей мелкими глотками. Жестом приглашает к парующему мясу.

      Внизу слышно только топот и омерзительное чавкание Гостей, свинячье хрюкание и повизгивание. Тощий слабо облизывает губы, берет железные палочки, зачем-то греет в руках. Рассматривает прекрасное жирное мясо, тяжело глотает слюну.

      На секунду выпрямляется, когда какафония животных голосов затихает.

      Лениво кидает взгляд на импровизированную сцену, куда, переваливаясь, вылезают неуклюжие повара. Подходят к столам, с которых свисают требухи и куски мяса. Начинается представление. Но только для них двоих. Гости так — досадная оплошность, глупый скот, которому всё это показывают больше для устрашения, чем для потехи.

      Хрустят кости, чавкает под ножом сырая плоть. Гости глушат всё своим улюлюканием.

      Тощий отправляет в рот первый кусок. Запивает саке, вытирает пальцами губы. Слабо стонет, смакуя тонкие волокна мяса, отделяет их языком от жира. Жует. Глотает.

      Леди смотрит на поваров неотрывно. Тощий почти интуитивно чувствует, как она собирает для себя мясо на столах воедино: суставы к суставам, кости к костям. Как мысленно приставляет к шее раздутую голову, щурит глаза, кусает губы, узнавая в изувеченом силуэте одного из Гостей, пропавшего ночью. Как не этой, так прошлой. Какая, в общем, разница?

      Снова жует парующий кусочек сладкого мяса, запивает саке. Неотрывно смотрит на тяжело вздымающуюся грудь хозяйки Чрева, на отвердевшие соски, проступающие под тканью кимоно. Хищно облизывает блестящие от жира губы, наблюдает, как Леди ослабляет пояс — узел простой, словно у ёбидаси. Неужели очередной намек?

      Тонкие руки лезут под коричневые складки одеяния. Тощий не отрывает взгляд, даже немного со скукой наблюдает за этим мимолетным порывом. Через минуту садится позади, склоняет хозяйку на себя, забирается руками под одежду следом. Про себя улыбается — она не отрывает взгляд от поваров, даже когда грубые, мужские пальцы раздвигают нежные складки, небрежно задевают клитор.

      Целует в шею под тонкий поросячий визг — братья-повара затащили кого-то к себе на сцену, и под рев толпы начали разделывать живьем.

      Стальной запах крови, какафония голосов внизу дразнит сознание, возбуждает до невозможности. Тощий распахивает нижнее кимоно, жадно оглаживает ладонью грудь Леди, сжимает. Перебирает у себя в голове тысячи вариантов особенного эфира для своей Телебашни, снова ощущает вкус мяса во рту — оно уже остыло. Сознание будоражит прекрасная картина того, как сотни Гостей будут шагать по палубе, оставлять Бледный Город, исчезать в глубине Чрева, чтобы прокормить их обоих.

      Хозяйка слабо стонет, двигает бедрами навстречу его руке, почти насаживает себя на пальцы. Наконец, обращает на него внимание своих колких глаз — взгляд слегка затуманен, будто бы он действительно вырвал её из глубокого транса. Тощий целует её в холодные фарфоровые губы, довольно щурится и опускает её прямо на татами на полу, раздевает, впопыхах раздевается сам. Ловит себя на мысли, что достаточно было бы просто ослабить ремень на штанах. Губы непонятно дергаются от очередного поросячьего визга Гостей, но складываются в улыбку, когда Леди тянется к подносу с мясом. Открывает рот, немного прикусывает тонкие пальцы, глотает кусочек целиком. Слабо стонет, вдыхая запах свежей крови, представляет, как Гости толкают прямо поварам в руки очередной кусок тупой плоти, который только и ждет ножа.

      Она притягивает его к себе, гладит по спине, словно пытается прочитать помехи из которых соткана его кожа. Упирается фарфоровым носиком в его шею, сипло дышит. Тощий опускается чуть ниже, покусывает плечо. Отвлекается. Снова берет кусочек мяса из подноса, приподнимает маску. Леди не противится, мягко, берет самими губами, тщательно прожевывает. Тощий целует — жадно, изголодавшись, слизывает кончиком языка жирный след.

      Смакует вкус человечины, который даже саке не в силах приглушить.

      Леди прогибается, когда Тощий нависает над ней, придавливает тяжестью тела к полу. Слабо стонет, когда он приподнимает её под бедра, сдавливает кожу до синяков. Глотает слюну, слушая, как он, всё-же отвлекшись, глотает саке прямо из бутылки.

      Замечает краешком глаза парочку слишком любопытных номов.

      Тощий морщится, слабо выдыхает сквозь плотно сомкнутые зубы, когда Леди впивается ноготками в лопатки, давит протяжный стон, но делает ещё один толчок ей навстречу. Смотрит, как качается пучок на голове в такт движениям — размашистым, резким. Вдыхает запах жаренного мяса, сочащегося сквозь доски — шоу подошло к своей кульминации.

      Их время медленно кончается.

      Леди постанывает, всхлипывает громко, почти как ребенок — бедра чутко уловили нужный ритм. Старается изо всех сил, чтобы не пропустить ни единого движения, расцарапывает помехи на его спине, сжимает ногами бока.

      Больно бьет пяткой в поясницу.

      Тощий хватает её за плечи, заносит руки над головой, с силой переплетает пальцы ладоней. Смотрит в глаза — холодные, всё так же колкие, словно сам насаживает себя на булавку энтомолога. Пытается отыскать во взгляде хоть кроху человечности — по привычке, словно хочет вытащить на свет очередного ребенка, которым она когда-то была.

      Все ими были. Но время прошло, и чуда не воротить.

      Толпа внизу затихает, словно океан после чудовищного цунами. Тишина больно бьет по вискам, окатывает ушатом холодной воды, и Тощий со всех сил давит хриплый стон, почти вдавливает Леди в пол, чувствуя следом её дрожь. Дышит широко распахнутыми ноздрями, до побеления костяшек сжимает ладони, словно хочет сломать пальцы.

      Поднимается. Садится в позу ученика перед столиком, тяжело переводит дух. Лениво наблюдает за тем, как Леди безо всякого стыда садится напротив, снова разливает саке. Закрывает глаза, вслушиваясь в скрежет лифта.

      Гостям неподобает уходить без десерта.