Карлу давно не было так страшно. По правде говоря, настолько сильного страха он, вероятно, прежде не испытывал вовсе — даже когда авиллонские войка молниеносным рывком пробились через весь Родон и осадили столицу, король не боялся, лишь ждал расправы.
Сейчас он думал, что лучше бы его действительно тогда казнили, как сделал бы любой другой завоеватель.
Всё началось, когда Лина пробежала по коридору в сторону кабинета Руина. Она на грани истерики кричала что-то про Мю, и Карл сначала не придал этому значения, однако выглянул из своей комнаты через пару минут, когда Руин и Лина торопливо прошли — промчались — обратно, в сторону тронного зала.
Карл проследил за ними взглядом и направился следом. Выделенные ему покои всё ещё называли камерой, однако его перемещения по дворцу контролировали уже далеко не так строго, как в самом начале. Отношения с Владыкой постепенно улучшались, и Карл надеялся, что не за горами тот день, когда он сможет вернуться в Родон. Верил он и в то, что Кром последует за ним: тот как-то обмолвился, что после победы над Императором лично попросит Владыку позволить им вернуться.
Император… Неужели они проиграли?
— Она просто закрыла глаза и упала, и всё, — плакала Лина, топчась возле лежащей на полу Мю, над которой склонился Руин. — Как будто уснула…
Карл подошёл ближе: Мю действительно выглядела спящей, мирно обхватила руками свой звёздный глобус — кажется, тот звался терминалом. Вот только грудная клетка её не вздымалась от дыхания — и Руин нахмурился, побледнев, когда прижал пальцы к шее девушки в надежде отыскать пульс.
— Я могу чем-то помочь? — подал голос Карл, и Канне, что сидела на плече плачущей Лины и пыталась её успокоить, взвизгнула от неожиданности.
— Вам лучше вернуться в свои покои, — сдержанно ответил Руин. — Вы всё ещё наш пленник, и я исполняю поручения Владыки насчёт вас.
— Владыка… — всхлипнула Лина, глаза её расширились в ужасе, и Карл похолодел, угадав её мысль.
Терминал Мю был самым быстрым способом связи с монархом Авиллона во время походов, и последним сообщением, которое она приняла и передала оставшимся во дворце, было то, что авиллонская армия выдвинулась в атаку на Императора. С тех пор вестей не поступало, а теперь вдруг не стало и самой Мю — так значило ли это, что…
— Руин, — Карл не узнал собственный голос, — скажите, что это не то, о чём мы думаем.
Тот не ответил, и Лина с новой силой зашлась в рыданиях. Карл сделал шаг, другой — и отстранённо осознал, что ноги отказываются его держать. Он присел на ступени, ведущие к драконьему трону, и с трудом заставил себя втянуть воздух, который отчего-то отказывался наполнять лёгкие.
Спокойно. Пока ещё известно слишком мало.
Остаток дня он помнил урывками. Как помог Руину отнести тело Мю к лекарям. Как лекари отпаивали успокоительными травами Лину — предложили и Карлу, но он отмахнулся: справится сам. Как Руин, серьёзный и непривычно растерянный, удалился в свой кабинет и даже не пустил с собой Канне, которая всегда была там желанной гостьей.
В какой-то момент Карл обнаружил себя в недавно превращённой в оранжерею стеклянной мансарде, где многие обитатели дворца любили проводить время. В прошлый — в последний? — раз он говорил с Кромом именно здесь, и теперь память неумолимо напоминала о том разговоре.
— Как твоя рана? — Карл старался не показывать тревоги, но голос наверняка выдал его.
Кром похлопал ладонью по сухим повязкам под рубашкой:
— Уже не беспокоит. Завтра снова выступаем в Галлий, и я буду в строю.
Король нервно прикусил губу и отвёл взгляд. Кром и так бывал в Авиллоне редко, в прошлый раз и вовсе вернулся раненым — Карл тогда едва с ума не сошёл от беспокойства, пока его не пустили к генералу. А теперь авиллонской армии предстояло нанести удар по сердцу Империи и самому Императору, и от одной мысли об этом становилось дурно. Оставаться здесь в неведении казалось худшим приговором, но оспорить его было невозможно.
— Обещай, что вернёшься, — пробормотал Карл, обрывая тычинки с цветка, который сорвал здесь же, в оранжерее.
— Пообещал бы, если бы это зависело от меня, — Кром, кажется, тоже избегал сталкиваться взглядами и делал вид, что крайне заинтересован узором на коре соседнего дерева. — Но я сделаю всё для этого. А если не выйдет… Знаешь, некоторые верят, что души близких людей могут отыскать друг друга в иной жизни.
Карл с удовольствием отвесил бы ему подзатыльник, если бы при их разнице в росте попытка сделать это не смотрелась так комично.
— Прекрати, — прошипел он, сминая в руке лепестки несчастного цветка. Затем повернул голову к собеседнику и добавил, по-прежнему глядя куда-то сквозь него: — Да и, насколько я знаю, это поверье относится только к тем, кто связан венчанием.
Что ни говори, а вгонять сурового генерала в краску было всё так же приятно. Кром вполне ожидаемо залился румянцем и прохрипел:
— Предлагаешь это исправить?
Карл печально улыбнулся. Он думал об этом и прежде: в конце концов, их связь длилась достаточно, чтобы захотеть закрепить её более или менее официально. Но о том, чтобы сделать это публично, не могло быть и речи — не в Родоне с его показательно жёстким отношением ко всему, что отклонялось от нормы, — а тайная помолвка привлекала своей запретностью лишь поначалу, в сентиментальной юности. Но что останавливало теперь, когда перспектива потерять друг друга стала вдруг пугающе реальной и хотелось надеяться на любое мелкое суеверие?
— Думаю, если нечто свыше действительно следит за нашими душами и если эта иная жизнь вообще возможна, мы и так сможем найтись, — выдохнул Карл; дыхание перехватило, влажный воздух оранжереи словно застрял в лёгких.
Тяжёлая ладонь легла на его плечо: Кром наконец решился приблизиться, хотя не делал этого ни разу за всё время, что они были в Авиллоне. Поначалу Карл был обижен из-за "предательства", да и после примирения между ними осталось некоторое напряжение, усиливать которое вторжением в личное пространство ни один из них не хотел. Но сейчас от этого прикосновения на душе короля посветлело — всё-таки ему этого не хватало.
— Когда я вернусь, поговорим об этом снова, — услышал он и наконец поднял взгляд. Кром глядел своими пронзительными зелёными глазами столь серьёзно, что отчего-то верилось в это уверенное "когда" вместо "если".
Захотелось прильнуть ближе и привычно забыться в его надёжных объятиях, но Карл удержался, лишь на мгновение накрыл ладонь Крома своей, мягко стиснув пальцы, а затем выскользнул из-под его руки и отстранился.
— Что ж, пойду к себе, а то Владыка может решить, будто я тут подбиваю тебя на какие-нибудь козни, — фыркнул он. — Удачи в походе.
Он сделал было шаг к выходу, затем замер и взмахнул рукой, мол, кое-что забыл. Обернулся и вновь приблизился к Ледиосу, бесцеремонно потянул его за ворот рубашки, заставляя наклониться, и торопливо поцеловал: алчно, отчаянно, слишком ясно отдавая себе отчёт в том, что может больше никогда этого не сделать. Плевать, что их могут увидеть и начать обсуждать — всё это будет неважно, если тревога, что который день подтачивает его самообладание, оправдается. Не было ни слёз, ни обещаний дождаться, ни сокровенных признаний шёпотом — только желание прижать к себе и не отпускать, но с ним король привык справляться за годы завоеваний, приучивших к мысли, что его генерал может не вернуться даже из по всем прогнозам победного сражения. Прежде чем уйти, Карл позволил себе взглянуть на до боли знакомое лицо так внимательно, как только мог, запомнить родные черты до мельчайшей морщинки и родинки — и не сразу понял, что Кром делает то же самое, торопливо изучает его обречённым взглядом, силясь запечатлеть в памяти, как будто чувствует, что больше такой возможности не будет.
Сейчас Карл стоял на том же месте, где они расстались тогда, и не мог справиться с тревогой, что пробирала его до крупной дрожи. Незнание, повторится ли та встреча снова или всё, что осталось делать — это оплакивать возлюбленного и лелеять воспоминания, и вправду было жестокой пыткой. Но и находиться здесь, где ещё недавно звучал такой родной голос, стало невыносимо.
Нужно попытаться выяснить хоть что-то.
В кабинет Руина Карл постучался без особой надежды, но его впустили — впрочем, главный помощник монарха сам по-прежнему пребывал в не меньшей растерянности.
— Я понимаю, что вы вряд ли это знаете, — начал Карл, — да и не должны мне этого сообщать, но… Кром… мой генерал… Он был там вместе с Владыкой?
— С тем же успехом Лина спрашивала меня о Михаиле и Шарлотте. У Владыки есть привычка менять всё в последний момент, так что мне, увы, известно не больше, чем вам, — ответил Руин устало, но участливо. — Пока нет достоверных новостей, мы все можем лишь надеяться на лучшее. Идите отдохните, Карл, пока есть возможность. Боюсь, нам теперь придётся нелегко.
Он оказался прав: последующие дни были один хуже другого. Постепенно до Авиллона стали добираться новости из Галлия, и все они были неутешительными, если не сказать: ужасающими. Говорили, во время решающей битвы в парящей императорской крепости произошёл чудовищной силы взрыв, уничтоживший само строение и оставивший под ним громадную воронку — искать выживших было бесполезно. По всему выходило, что погибли и Владыка Авиллона, и Император — Карл предположил, что последний предпринял эту отчаянную атаку, когда понял, что проигрывает, но в ответ на это Руин лишь поджал губы и покачал головой, будто ему было известно нечто, что не сходилось с этой теорией.
Также погибшими объявили ближайший круг рыцарей, которые всегда сопровождали монарха, но у Карла никак не выходило допытаться, был ли Кром в том злополучном бою вместе с Владыкой или командовал другим отрядом. В нём всё ещё теплилась робкая надежда, хоть и угасала с каждым днём и с каждым новым письмом из Галлия, что собирались во внушительные стопки на столе у Руина.
В тронном зале стихийно образовался мемориал: ведущие к трону ступени были устланы ковром цветов и записок, местами в нём виднелись лампадки и свечи, которые Руин запрещал ставить во избежание пожара, но их всё равно приносили. Карл тоже возложил цветы, пусть и не знал, для кого конкретно: ему было жаль и Владыку, и Мю, и всех рыцарей, что всё же оказались чересчур благородны для жестоких завоевателей, но больше всего он надеялся, что цветами из той самой оранжереи не нужно было почитать память Крома. Пожалуйста, пусть ты будешь жив, только найдись — и я усыплю тебя всеми цветами мира, если захочешь, и даже соглашусь на ту безумную идею обвенчаться, лишь бы ты вернулся ко мне живым.
Карл сбился со счёта, сколько ночей он не знал нормального сна. Он забывал поесть без напоминаний, и тем же страдал Руин, которому требовалось всё больше помощи с бумажной работой: Авиллонский союз, наскоро слепленный для единственной цели, столь же быстро начал разваливаться, едва оказался обезглавлен, и все последствия свалились на плечи Руина как главного доверенного лица погибшего монарха. Любая помощь была нелишней, и Карла уже никто не называл пленником. Однако среди мрачных туч, что сгустились над Авиллоном, появились и проблески света: выяснилось, что не все из приближённых Владыки погибли в том бою. Первым весточку прислал Лафлэйс: тревога и горе сквозили в каждой строчке его письма, но утешало одно то, что такой могущественный и мудрый союзник был жив и всё ещё на их стороне. Он же сообщил, что Люмия и Найн, бывший Клык Империи, перевербованный Владыкой, тоже не пострадали и находятся на пути в Авиллон — о них Лафлэйс писал как-то скомканно и будто смущённо. Чуть позже о себе дала знать Ванесса Альдеруна, принцесса, что возглавляла сопротивление и также помогла Владыке в борьбе с Галлием. В своём письме она выражала соболезнования и готовность оказать любую помощь от своего лица и Оливии Павличенко — ещё одной из союзниц Владыки в Империи.
Карл листал эти письма, смотрел на имена, и ему становилось чуть легче и в то же время больнее. До сих пор не был известен точный список погибших, и если Руина слегка приободрили новости, что некоторые из союзников выжили, то Карл не мог справиться с опустошающей, неоправданной обидой: почему они? Почему всё ещё ничего не известно о Кроме? Он гнал эти эгоистичные эмоции прочь, но они возвращались бессонными ночами. Оставалась лишь надежда, что по прибытии кто-то из выживших сможет подсказать, искать родонского генерала среди живых или мёртвых — или что Ледиос, если он ещё дышит, объявится сам.
К тому моменту, как до Авиллона добрался Лафлэйс, Руину с Карлом уже едва хватало сил разбираться со всем, что свалилось на осиротевшее государство. Эльфийский старейшина и сам выглядел измученным и осунувшимся, да и присоединившаяся к нему в пути Люмия была куда менее жизнерадостной, чем прежде. А тот, кого называли Найном, удивил Карла: бывший Клык Империи оказался лишь ребёнком, притихшим и глядящим исподлобья на всех, кроме Лафлэйса. Эльф держался с мальчиком сдержанно, но по-доброму покровительственно, глядеть на них было даже радостно. Не все, выходит, понесли потери от Галлия — кому-то удалось и обрести нечто новое.
Карл понимал, что если Лафлэйс не сможет сказать, кто выжил в том бою, то вряд ли это известно кому-то ещё. Поэтому следующим же днём, когда они собрались в кабинете Руина для обсуждения дальнейших планов, он собирался спросить о Кроме, но не успел: эльф сам заговорил об этом.
— Вам известно, что там, в Галлии, мы потеряли не только Владыку, — начал он, — но и многих доблестных воинов, и мы до сих пор не знаем всех имён. Магический взрыв был таким мощным, что после него было сложно сосчитать потери в связи с… отсутствием тел, — он запнулся; было видно, что этот официальный тон, совсем не обязательный для кабинетного собрания на троих, помогает ему держать себя в руках. — Но я пытался найти хотя бы тех, кого знал лично, по их душевной энергии: она всегда оставляет след. К сожалению, — голос его выдавал искреннее горе, такое странное для столь древнего создания, — при всех стараниях мне не удалось отыскать их за те дни, что я там провёл, а потому предлагаю с этого момента считать всех приближённых Владыки, кто пропал в том сражении и до сих пор не вышел на связь, павшими в бою.
Карл слушал его как через толщу воды. До этого дня он жил одной надеждой на чудо, как мог ограждался от страшной мысли. Но теперь, после слов ближайшего очевидца, который сделал всё от него зависящее, чтобы найти Крома живым, что-то внутри оборвалось, будто не выдержавшая натяжения струна. Сквозь пелену перед глазами он отстранённо заметил, как обеспокоенный Лафлэйс скользнул ближе, взял его за руку — на удивление крепко для такого хрупкого на вид тела — и негромко что-то бросил Руину, не отрывая встревоженного взгляда от лица Карла. Дверь кабинета хлопнула всё так же невнятно, будто издалека, и они, по всей видимости, остались одни.
— Карл, вы меня слышите? Смотрите на меня, вот так.
Комната расплывалась, покачиваясь, но удивительно яркая, колдовская бирюза глаз эльфа каким-то образом удержала Карла в сознании.
— Я с вами, вы не один. — Тонкие пальцы ощутимо стиснули плечи: Лафлэйс всегда был чересчур тактильным, на грани приличия, но ему это прощали — может, именно так он снимал "слепок" души, по которому мог потом отыскать знакомого? — Вы надеялись до последнего, и я тоже, и все мы, но теперь придётся держаться — ради тех, кто нас покинул. Ради него, слышите?
Взгляд Карла бессмысленно блуждал, горло сдавил спазм, мешавший дышать. Он ведь знал в глубине души, что надеяться глупо и вредно, но только сейчас полностью осознал реальность страшных слов: Крома больше нет. Его нет, и его даже не проводить в последний путь, и могилы у него не будет, куда можно было бы прийти, и…
— Оставайтесь здесь, со мной, — Лафлэйс слегка встряхнул его за плечи, отвлекая от мыслей. — Это прозвучит жестоко, но если бы он мог выбирать, он бы наверняка хотел уйти именно так: в бою, ради того, кого поклялся защищать. Он ведь делал всё это ради вас, вы же знаете.
Ради меня? Карл судорожно вдохнул и только теперь почувствовал стылые дорожки слёз на лице. То, о чём говорил архимаг, и вправду было похоже на Крома, но Карл до последнего сомневался в его намерениях — не в преданности, нет, но вмешательство Авиллона открыло им обоим глаза слишком на многое, чтобы всё осталось прежним. Не разочаровался ли Кром окончательно в Родоне и его короле? Не поступал ли так только в угоду старой, отмершей привязанности?
— Он желал только лучшего для вас и для Родона, и вам это известно, всем это известно...
Лафлэйс всё продолжал говорить-говорить-говорить, наверное, чтобы удержать внимание Карла на себе, и тот был ему за это благодарен: так было легче не сорваться окончательно в разверзшуюся в сердце непроглядную бездну. Было стыдно за свою слабость, но за минувшие дни Карл так вымотался от точившей его тревоги, от ступавшего по пятам леденящего горя, что теперь, когда эта чёрная тень наконец его догнала, он бы просто не справился с ней один на один.
Он потерял счёт времени и не знал, как скоро в кабинет вернулся Руин в сопровождении Люмии. Лафлэйс ничего не сказал, лишь кивнул волшебнице — а затем наступила блаженная темнота, прохладная и успокаивающая. В ту ночь Карл смог выспаться впервые за все эти недели, пусть и неестественным, колдовским сном, но он был благодарен и за это — а ещё за то, что ему ничего не снилось. Кошмаров он бы не выдержал, как и тех снов, что вернули бы ему Крома на недолгие ночные часы, чтобы вновь отнять по пробуждении.
Затем потянулись ещё более мучительные, чем прежде, дни, что слились в один. Руин с Лафлэйсом старались не нагружать Карла работой, но довольно скоро он сам попросил об этом: нужно было отвлечься, чтобы не сойти с ума, да и он понимал, как много легло на их плечи. На востоке началась грызня между странами, которые больше не сдерживали ни местные правители, ни авторитет Владыки. Границы карты, и без того истерзанной галлийскими и авиллонскими завоеваниями, перекраивались с немыслимой скоростью, тут и там вспыхивали восстания и образовывались новые крохотные государства — чтобы тут же быть поглощёными более удачливыми соседями. Карл уже видел подобное прежде, но в гораздо меньшем масштабе: когда Родон лихорадило от вторжения Авиллона.
О судьбе родной страны он пока старался не думать, хотя чувствовал, что Руин уже готов вернуть ему родонский трон, чтобы удержать в стабильности хотя бы эту территорию. Но Карл не знал, как сможет вернуться туда, где всё будет напоминать ему о Кроме, туда, где его все ненавидят как жестокого тирана, на ту землю, куда ему стыдно сделать хоть шаг после всего содеянного. Можно было назвать его трусом и слабаком, но он не был готов вновь принять королевское бремя, о возвращении которого так мечтал ещё совсем недавно.
Теперь Карл не понимал, как мог быть так глуп и думать о троне, когда нужно было ценить каждое мгновение рядом с Кромом. Душу отравляла горькая злоба: на себя, на тех, кто выжил, на Крома, который его покинул, хотя клялся всегда быть рядом. Лафлэйс говорил, что так и должно быть, что злиться — нормально, и Карл презрительно шипел на него и навязчиво заботливую Люмию, а после раскаивался и ненавидел себя ещё больше за то, что отталкивал тех немногих, кто почему-то всё ещё хотел ему помочь.
Эта ярость и тупая, ноющая боль в сердце слегка отступали, только когда он с головой погружался в работу, которой хватало с избытком. Карл не отлынивал и брался за всё: изучал доклады от разведчиков и налоговые отчёты, помогал принимать решения насчёт оставшихся подконтрольных и союзных территорий, порой даже заканчивал бухгалтерские подсчёты за измученным Руином. Что угодно, лишь бы вырваться из зацикленного круга мрачных мыслей, что терзали его, стоило закрыть глаза.
Поначалу это помогало слабо: он то и дело отвлекался, погружался в болезненные переживания, — но спасало то, что поблизости был Лафлэйс. Понимающий, но деловитый, он помогал прийти в себя, напоминал, что ещё не всё потеряно — пусть не для Карла, но для остальных. И Карл держался, позволяя себе расклеиться лишь ночью, когда всё равно не спалось и от назойливых воспоминаний становилось так больно, что хотелось выть. Порой он не сдерживался: кричал, плакал, бросался вещами, и под утро его находили в углу покоев, беспокойно задремавшего в обнимку с подушкой, с красными от слёз глазами и севшим голосом.
Он слишком слаб для такого. Кром бы выдержал, стал бы примером для всех в это трудное время, как делал всегда. Карл так не умел, и его восхищала сдержанность рыцаря-капитана и умение двигаться вперёд несмотря ни на что, даже если внутри всё переворачивается. Кром был гордостью своего рода и своей страны, примером и наставником для многих. Это он должен был остаться жить.
Ты должен был выжить, слышишь?
Эта мысль навязчиво пульсировала в его голове в те жуткие моменты, когда не оставалось сил даже на скулёж, когда единственным выходом казалось просто перестать дышать, чтобы хоть так избавиться от страданий. С этой мыслью он просыпался, работал, заставлял себя поесть и умыться, пытался уснуть — всё время думая, насколько лучше держался бы Кром, будь он сейчас на его месте. И однажды Карл не выдержал. Он не помнил, что именно произошло: сознание будто отключилось, и пришёл он в себя только от боли в запястье. Растерянно моргнул и с трудом сфокусировал взгляд на лице Лафлэйса — ах, да, кажется, это он и стискивал руку Карла. Нож в этой руке он тоже заметил не сразу — только когда эльф осторожно разжал его пальцы и вынул из них оружие, а затем отбросил в сторону. Взгляд тёмно-бирюзовых глаз сразу стал мягче, наполнился сочувствием.
— Вот этого лучше не надо, — Лафлэйс потянул его за собой, заставил сесть в кресло, сам устроился напротив. — Хотя я, признаться, впечатлён тем, как долго вы держались.
Тело пробило неприятной дрожью, руки похолодели. Карл нервно оттянул ворот сорочки: ему стало тяжело дышать от осознания, что он едва не сделал. Мгновением позже он задался вопросом, как Лафлэйс вообще оказался здесь, в его покоях, ночью, но озвучить его не успел:
— Как вы…
— Почувствовал, — бросил архимаг и поморщился в ответ на озадаченный взгляд. — Если я способен найти кого-то по энергетическому следу, думаете, я бы не заметил всплеск энергии от человека, который собирается покончить с собой?
Карл опустил взгляд, ощущая себя ребёнком, которого поймали на шалости. Впрочем, Лафлэйс тут же одёрнул себя и наклонился ближе, утешающе сжал пальцы Карла своими.
— Вам очень тяжело, и никто не вправе судить вас за такой порыв. Я только хочу помочь разобраться в ваших переживаниях, чтобы стало легче. — Эльф внимательно следил за лицом Карла, и тот понимал, что он анализирует каждую его реакцию. — Вы вините себя и злитесь, вам, вероятно, кажется, что лучше бы выжил Кром, а не вы, но подумайте хоть на мгновение: разве этого вы бы ему желали?
Проницательность эльфийского старейшины начинала нервировать — или Карл и так был слишком взвинчен. Он непонимающе приподнял брови:
— Желал бы я ему… остаться жить?
— Пройти через всё это. Не осуждайте меня за цинизм, но всё же мы рассматриваем это в теории — и, если от этого станет легче, вряд ли бы ему, как и нам сейчас, предстояло жить долго и счастливо. Не думайте, что он справился бы лучше вас — он тоже был человеком, он бы горевал и страдал не меньше.
Представлять Крома в таком же состоянии, в каком сейчас был Карл, ожидаемо оказалось больно. Горло сдавило, и Карл тоскливо всхлипнул, пока Лафлэйс, привычно игнорируя правила приличия, поглаживал его пальцы.
— Вы знали Крома давно и лучше всех представляете, как бы он реагировал, — голос эльфа снизился, но Карл всё ещё хорошо его слышал, едва ли не чётче, чем прежде. — Не запрещайте себе думать о нём, но думайте не со злостью или с мыслью, что он бы сейчас справился лучше, а с благодарностью за то, что он вообще был в вашей жизни. Попытайтесь быть как он. Так будет легче не винить себя и посвящать всё, что вы делаете, его памяти.
То ли архимаг воспользовался своей эльфийской магией, то ли так подействовали успокаивающие прикосновения к рукам и опустошающая усталость, но вскоре Карл задремал. Он свернулся в кресле и сквозь дрёму почувствовал, как его укрыли одеялом: то ли в реальности, то ли в ускользающем, полупрозрачном сне. По крайней мере, Кром был способен на такой заботливый жест — и Карл понядеялся, что это был он, пусть и лишь в утомлённом воображении.
После этого случая Карлу не то чтобы стало легче, но он почувствовал, что с горем можно примириться: не бежать от него, а принять, укрыться им, как траурным облачением, и носить на плечах чёрным плащом. Больше не хотелось скрыться от осторожных наставлений Лафлэйса и избыточной заботы Люмии — теперь он позволял себе просить о помощи, когда чувствовал, что не справляется, и пытался помогать сам. В конце концов, они все оказались в одной лодке, и было бы глупо и опасно отворачиваться от товарищей по несчастью, пока они пытаются не дать ей затонуть.
С горечью и сожалением Карл осознавал: он слишком поздно понял, что же сплотило всех рыцарей и союзников вокруг Владыки Авиллона. Это осознание было внезапным: прежде он ходил будто во сне, с трудом воспринимал происходящее вокруг, словно тот злополучный взрыв оглушил и его самого. И вот наконец очнулся — лишь чтобы понять, как сильно опоздал и как много мог бы сделать, если бы пришёл в себя раньше.
Отвращение Карла к самому себе, проявлявшееся ещё с того момента, как он выяснил, что попал под имперское влияние, усилилось стократ. Он подвёл всех, и прежде всего — собственную страну и самого близкого человека. Лучше бы ему было никогда не делиться с Кромом своими чувствами, — думал он, — лучше бы они остались лишь друзьями и соратниками: Кром наверняка был бы куда счастливее без его удушливой любви. Вокруг рыцаря-капитана ордена Шипов всегда вились женщины, он явно считался завидным женихом — так пусть бы связал свою жизнь с одной из них, да хоть с той же Заирой, что глядела на него с щенячьим обожанием. Даже так было бы лучше. Тогда Кром не перепутал бы преданность государству и конкретному человеку, тогда удалось бы избежать многих болезненных ошибок. Тогда сердце Карла оказалось бы разбито, но так было бы лучше для всех.
Думать об этом было больно, но не больнее, чем осознавать, сколько боли доставило его высокомерие — не только Крому, но всему Родону. Карл чувствовал, что изменился за время пребывания в Авиллоне — но, видимо, недостаточно, чтобы хоть немного приблизиться к единственному идеалу, на который всегда неосознанно равнялся. Может, и зря было то решение Владыки попытаться наставить его на путь истинный?
Но жизнь, какой бы мучительной теперь ни была, продолжалась, пусть и ощущалась странной, заспиртованной в одном мгновении. Казалось, все обитатели авиллонской цитадели сбились со счёта, насколько давно произошло то трагическое сражение — по крайней мере, Карл не смог бы точно сосчитать прошедшие дни, или недели, или месяцы. Время будто застыло, и они безуспешно пытались противиться его вязкой неспешности, но её разорвало одно событие, внезапное, словно щелчок в механизме сломанных часов. В сравнении с прежними днями, что слились в неразрывный тоскливый поток, этот запомнился Карлу чётко и ясно. День, когда вернулся Михаил.
Карл хорошо запомнил ропот, что пробежал среди обитателей дворца, и вздох Лины — ещё не радостный вскрик, не привычный для неё визг, а неверящий тихий выдох, полный затаённой надежды — той, от которой остальные уже давно отказались. Михаил стоял в проёме дверей тронного зала, израненный и грязный, его усталость, казалось, можно было ощутить физически. Он привычно сжимал в руке верный лук — точнее, то, что от него осталось, — но смотрелся здесь уже столь чужеродно, будто был лишь призраком прежнего мира. Впрочем, в каком-то смысле так и было.
Лина всхлипнула и неловко сползла с насиженного места — громадных металлических рук загадочного механизма, что помогал ей творить алхимию. Карл хотел было помочь: от потрясения девушку плохо держали ноги, — но тот же механизм успел быстрее, придержал её, не позволив упасть. Михаил шагнул навстречу, хотя было заметно, что каждый шаг даётся ему с трудом.
— Миша, — пролепетала алхимик и утонула в объятиях брата, всхлипнула ещё раз, другой — и залилась слезами, разглядывая его лицо с растерянной улыбкой. — Как? Почему ты не написал, что жив?
— Не было возможности, — пробормотал Блэйк. — Да и не знал, доберусь ли вообще. Там… — он помрачнел, — всё не очень.
Карл никогда не думал, что будет настолько рад видеть кого-то из авиллонских рыцарей — тех, кого ещё не так давно ненавидел и презирал. Но сейчас ему было отрадно наблюдать это семейное воссоединение — может, потому, что оно дарило призрачную тень надежды и ему самому?
— С возвращением, Михаил, — Карл похлопал его по плечу, пока Лина трепала брата за исхудавшую щёку, всё ещё сомневаясь, что он настоящий. — Мы все рады, что ты жив.
Эльф едва заметно улыбнулся, обнимая сестру одной рукой, а затем вернулся к своей прежней серьёзности. Отрывисто кивнул, опустив взгляд:
— Соболезную вашей потере.
Всю радость, и без того блёклую, как рукой сняло — вместо неё на Карла накатила привычная глухая тоска, густо смешанная с ядовитой завистью и, казалось, уже позабытым гневом. Сложись всё чуть иначе — и это он обнимал бы Крома, чудом вернувшегося из гибельного сражения. Карл скупо кивнул в ответ, скорбно поджав губы, и мысленно отвесил себе пощёчину за такие мысли: это было уже слишком.
По крайней мере, Лафлэйс в тот день просто сиял — с момента его возвращения из Империи Карл прежде видел архимага в подобном состоянии только в обществе Найна, который, как он понял, стал тому кем-то вроде сына. Вероятно, положительные эмоции каким-то образом подпитывали Лафлэйса: он стал выглядеть чуть менее замученным и даже порой загадочно улыбался.
А Карл, единожды поймав себя на непривычном чувстве, теперь пытался в нём разобраться. За свою жизнь он сталкивался с завистью нечасто: не был склонен к ней, да и чему мог бы завидовать наследник престола, а после — король, у которого было всё? А позже, уже в авиллонском плену, отношения между Владыкой и рыцарями вызывали у него скорее недоумение и желание выяснить их причину, нежели злобу и пустую обиду. Последние стали мучить его лишь сейчас, когда чернейшая едкая зависть сдавила сердце, ехидно твердя, что он куда больше заслужил такого внезапного счастья в это непроглядно мрачное время.
Впрочем, упиваться своими личными страданиями ему оставалось недолго: совсем скоро Руин, мрачный как туча, снова собрал их в своём кабинете, ставшем негласным штабом авиллонского правительства — или того, что от него осталось. Карл почувствовал, что это собрание не будет обычным, и по лицу Лафлэйса понял, что тот разделяет это ощущение. Однако к тому, что они услышали, подготовиться было бы трудно.
— Я до последнего надеялся, что мне не придётся говорить об этом, но сегодня пришли тревожные вести, — взгляд мага был таким пустым, что у Карла похолодел загривок. — Какое-то время назад все наши агенты в Восточном Галлии, кто ещё остался, перестали выходить на связь, а сегодня я узнал, что с этой частью континента… что-то неладно.
Было непривычно слышать от обычно собранного Руина столь неуверенные слова: обычно речь его была продуманной и сдержанной. Не понравилось Карлу и то, как нахмурился сидящий рядом Лафлэйс.
Тем временем Руин продолжил:
— Принцесса Альдеруна сообщила, что связь с Восточным Галлием оборвалась у всех и что никто из отправленных туда разведчиков не вернулся. У меня есть предположения, с чем это связано, хотя я очень хотел бы ошибаться, — он поджал губы и поймал взгляд эльфийского старейшины; тот лишь молча покачал головой. Руин вздохнул. — Мне известно… в общих чертах, что у Владыки был план по предотвращению некой катастрофы. Такой, что, вероятно, способна уничтожить весь мир. Я знаю совсем мало, но уверен, что Картис Клодит работал над тем же — только иными методами.
Вопросов всё ещё оставалось больше, чем ответов. Но теперь хотя бы стало ясно, почему Руин так отрицал предположение Карла о том, что Император убил себя и Владыку в порыве отчаяния. Но тогда зачем?
— И вы думаете, — Карл неверяще помотал головой, не желая снова свалиться в то чувство, которое поглотило его после подтверждения гибели Крома, — что это и есть начало той катастрофы?
— Мне бы очень хотелось надеяться, что нет, но я считаю себя обязанным предупредить вас.
Повисшая в кабинете тишина звенела тревогой. Карл обвёл взглядом их троих: измученные, они выглядели столь невозмутимо, будто каждый день обсуждают возможный конец света. Вероятно, Люмия смогла бы что-то подсказать как потомственная защитница мира от опасности, но она не так давно отбыла обратно в Лунарис — да и Руин, судя по всему, слабо представлял, чем именно являлась пресловутая катастрофа. Возможно, огромный ящер в сравнении с ней показался бы совершенно незначительным.
Лафлэйс наконец отмер и нарушил тишину:
— Я догадывался о чём-то подобном, исходя из слов и действий Владыки. Да и чувствовал некую высшую цель и у войны с Картисом, и у восстановления Империи. Но тогда почему они покинули нас, если оба собирались бороться с катастрофой?
— Может, поняли, что её не побороть? — глухо брякнул Карл, пялясь в пустоту.
Лафлэйс приподнял бровь, а Руин устало пожал плечами:
— Этого мы уже не узнаем, и, боюсь, если это действительно конец света, без Владыки у нас точно нет шансов.
Прежде Карла напугало бы то, как обыденно это прозвучало, но теперь он лишь слабо удивился своему равнодушию. Видно, эта трагедия и вправду выжгла его дотла, лишила последнего, ради чего хотелось бороться — может, и не его одного.
Несколько дней спустя Лафлэйс сообщил, что возвращается в Люмисэйд. Что ж, Карл не посмел бы осудить такое решение: на его месте он бы тоже хотел встретить возможную гибель на родине. Правда, у Карла случай был совсем иной: реальна катастрофа или нет, он бы уже ни за что не вернулся в Родон. Именно об этом у них состоялся разговор с Руином, когда тот предложил и ему последовать примеру архимага.
— Не вижу смысла продолжать держать вас здесь. Трон, регалии, ключи от Стратской крепости — всё это по-прежнему ваше. — Непросто было понять, изображает Руин равнодушие или уже настолько вымотан, что действительно не испытывает никаких эмоций.
— Я не вернусь в Родон.
А вот теперь маг на мгновение оживился, глаза его сверкнули удивлением.
— Не ожидал от вас такого ответа.
Карл вздохнул:
— Я больше не нужен Родону. Я стал недостоин его ещё в тот момент, когда поддался влиянию Империи, когда предал свои идеалы и забыл о своём народе. И если эта проклятая катастрофа реальна… — он покачал головой, — лучше я встречу её здесь. Считайте это данью уважения Владыке, если угодно.
— Что ж… Как скажете.
Казалось, Руин действительно удивился. Видимо, все в Авиллоне были уверены, что Карл вернётся на родину при первой возможности. И даже если догадывались об истинной природе его отношений с Кромом, то, вероятно, всё же считали это не более чем фаворитизмом и не ожидали, что гибель генерала так повлияет на его короля.
Что ж, будь так — было бы легче. Вообще, будь Карл падок лишь на внешнюю красоту — всё было бы совсем иначе. В этом случае ему бы не составило труда менять любовников хоть каждый вечер и он бы наверняка попался на "наживку" в виде смазливого дворянского сынка, которого ему попытались подсунуть как-то раз в отсутствие Крома при дворе. Возможно, он бы даже решился ради выгоды для своей страны жениться на какой-нибудь несчастной принцессе — и не посчитал это предательством. Так наверняка было бы проще и выгоднее для многих — но король Родона, несмотря на непростой характер, оказался иным. Была тому виной их с Кромом давняя дружба или нечто иное, но Карл не променял бы своего верного рыцаря и на тысячу красавцев и красавиц. Ведь тело, сколь угодно прекрасное, было лишь оболочкой души: в конце концов, Карл любил эти глаза за ту преданность, с которой они на него смотрели, эти руки — за то, как они умели быть и сильными, и ласковыми, эти губы — за те слова, что они шептали. Он ценил Крома не только как любовника, но и как своего единственного настоящего друга — любил за то, что тот никогда бы от него не отвернулся, за верность и поддержку. Да и, наконец, они знали друг друга так долго, что вдруг оказаться одному казалось чертовски странным и неправильным. Порой Карл думал: он мог быть кем угодно — я полюбил бы его в любом случае, в любой жизни. Может, это и было самообманом, но ему хотелось верить в это — как и в то, что он сумеет снова найти Крома в иной жизни, если она вообще будет, если всё это правда, а не наивные суеверия, на которые он ещё совсем недавно лишь закатил бы глаза.
После отказа от возвращения в Родон Карл стал больше времени проводить над подобными размышлениями: не то чтобы работы было меньше, но, кажется, даже несгибаемый Руин уже отчаялся и сдался, отказался от попыток удержать в единстве части Авиллонского союза. Залы замка с каждым днём пустели всё сильнее: хоть тот разговор о катастрофе и не вышел за пределы Руинова кабинета, многие как будто ощущали мрачную тень, что нависла над миром. Впрочем, сложно было не заподозрить недоброе, когда небольшие регионы то тут, то там вдруг словно переставали существовать, как запад Галлия, с которого всё началось. Кто-то всё ещё надеялся, что это временные неполадки, что этому найдётся объяснение — но с каждым новым подобным сообщением Руин с Карлом всё больше укреплялись в уверенности, что именно это такое.
Кто-то начинал тревожиться, кто-то уже паниковал вовсю, но на Карла наконец снизошло отрешение, абсолютно спокойное ожидание своей судьбы. В конце концов, с самым страшным своим кошмаром он уже столкнулся — и прошёл через него, оставшись бледной тенью прежнего себя. Бояться собственной смерти? Она, пожалуй, станет лишь долгожданным спасением от боли.
И он снова не мог отпустить Крома из своих мыслей — как и всегда, впрочем. Ещё задолго до этих трагичных событий он обдумывал их тайные отношения и удивлялся своему поистине лебединому однолюбству. Такая фанатичная верность скорее была в порядке вещей как раз для кого-то вроде Крома, а вот взбалмошному Карлу было странно понимать для самого себя, что за все эти годы он ни разу не задумался всерьёз о ком-то ещё. Короткие увлечения, что вспыхивали и гасли, даже не успевая привести к действиям, лишь снова и снова возвращали его мысли к единственному настолько близкому человеку, изменить которому уже казалось равноценным измене собственной гордости и чести. Было стыдно, что такие помыслы вообще возникали, но Карл давно признал, что не заслуживает Крома. Его преданность и любовь были истинными сокровищами Родона — и вот его король остался без них, покинутый и жалкий, трусливо ожидающий избавления от страданий.
Впрочем, чем больше областей и государств "отмирало", пав жертвами загадочной катастрофы, тем меньше хотелось покорно дожидаться, пока эта волна смерти докатится и до Авиллона. Не лучше ли было бы принять это решение самому, не оставляя его на волю случая? Мир вокруг рушился, рассыпался на части, но Карлу было всё равно: его собственный мир уже давно лежал в руинах — так зачем же тянуть и цепляться за существование, которое всё равно приносит лишь боль?
Не давала покоя мысль о запасном "выходе", которым он не воспользовался даже во время осады его собственного дворца авиллонскими войсками — но то был совсем иной Карл, трусливый и тогда ещё надеявшийся на лучшее. Крохотный стеклянный фиал с ядом на самый крайний случай был при нём и в тот день, но лишь сейчас уже-не-король всерьёз задумался о том, чтобы им воспользоваться. Пусть своей судьбой он уже давно не распоряжался, но принять последнее решение был всё ещё в силах — оставалось лишь определиться, сколько времени он себе оставил.
Подходящая дата нашла его сама: в день, когда пропала связь с Родоном, Карл в последний раз поприветствовал с утра Руина и Канне, в последний раз заглянул в опустевший тронный зал и поклонился драконьему трону, в последний раз прошёл по опоясывающей дворец открытой анфиладе. Будь Кром рядом, он наверняка бы горько посмеялся над драматичностью момента: конечно, когда ещё уйти королю, как не вместе с собственной страной — хоть в этом он не предал Родон и свой народ. Карл не прощался ни с кем, лишь ушёл незамеченным наверх, в оранжерею, уже изрядно заросшую: ну кому было дело до опрятности тепличного сада, когда всё вокруг валилось в бездну?
Там он и устроился, на облупившейся скамейке, возле места, где они с Кромом расстались тогда. Флакон с прозрачным ядом слепяще блеснул на солнце — Карл сощурился: в такую обманчиво хорошую погоду странно было осознавать приближение жуткой катастрофы. Но даже окажись всё это ошибкой, дурной шуткой — он бы не передумал. Слишком далеко зашёл.
Интересно, насколько быстро сработает отрава? Прозрачная жидкость ничем не пахла и почти не имела вкуса, так что выпить её получилось не поморщившись, словно это была не более чем вода. Карл оставил опустевшую склянку в раскрытой ладони, чтобы облегчить расследование тем, кто его обнаружит — пусть знают, что никто не виноват, что это он сам оказался слишком слаб для испытания, которое выпало на его долю.
Спустя несколько минут он всё ещё не чувствовал никакого недомогания, так что мысли сами собой вернулись на проторенную тропу — на этот раз с вполне конкретной целью. У него не было ни какой-нибудь памятной вещи, ни обручального кольца, которое можно было бы картинно поцеловать, надеясь, что это как-то поможет отыскать родную душу в той пустоте, куда он направлялся. Остались лишь воспоминания — к ним Карл и обратился в свои последние минуты. В обратном порядке, чтобы меньше думать о том, как Кром угасал, разрываясь между велением сердца и долга.
Вот он, каким Карл запомнил его в день расставания: серьёзный и собранный, несмотря на ранение и предстоящий поход, — но по-прежнему такой родной и любящий, и это после всего, что ему пришлось пережить. Что ж, Карл всё-таки признал сам перед собой, что Кром до последнего думал о нём и решился на всё это не только из чувства долга перед родиной.
То ли дело генерал Ледиос, что до последнего отстаивал пылающий Родон — и сделал бы это при любом короле или даже без него. Этот Кром, ведущий войска в бой, даже если это сулило верную смерть, был расчётливым и мрачным — и, если начистоту, порой пугал Карла до дрожи.
Совсем иным он был вне сражений, долгими ночами в дворцовых покоях. Войну нельзя было назвать красивой — в отличие от Крома, который был по-своему прекрасен и на поле боя, и в королевской постели. В конце концов, и там, и там он исполнял волю своего короля, вот только наградами за ночные подвиги ему были не ордена и медали, а вздохи во тьме спальни и бесстыже темнеющие наутро следы от поцелуев — и их он получал с не меньшей гордостью и воодушевлением.
То ли это было результатом дворянского воспитания, то ли его личной чертой, но Кром принимал с достоинством всё: и победы, и поражения, и похвалы, и ссоры. Это восхищало чересчур эмоционального и драматичного Карла, не умеющего мириться с провалами. Возможно, именно в Кроме он нашёл пример стойкости, которого ему так не хватало после смерти отца. А теперь в последний раз убедился, что так и не стал таким же. Впрочем, это уже было неважно.
Стало тяжело дышать, перед глазами поплыли цветные пятна, но Карл ещё успел вспомнить Крома пронзительно юным, неловким, без привычного росчерка шрама над бровью. Молодой Ледиос тогда ещё не догадывался, что принц, с которым он дружит, лелеет сны о нём и несмелые мечтания, — и вряд ли догадался, даже когда Карл, пряча волнение за привычной наглостью, предложил ему дурацкое пари, за выигрыш в котором потребовал ни много ни мало первый поцелуй. В итоге принц получил желаемое, а Кром — отметину на лбу, что наверняка впоследствии напоминала ему о том споре.
Прежде чем закрыть глаза в последний раз, Карл лишь понадеялся, что сможет дотянуться до души того, без кого не мыслил своей жизни. Он ещё попытался восстановить в памяти их первую встречу, с неожиданным рвением старался побороть навалившуюся усталость и головокружение — но яд и вправду оказался сильным, не выветрился за все годы, что томился во флаконе в ожидании своего часа, так что образы вышли обрывистыми и смутными. Но с последним вздохом судьба смилостивилась над ним, и Карл увидел события того давнего дня как наяву.
***
Это был обычный тренировочный бой — юному Карлу такие были не в новинку, среди родонской аристократии умение фехтовать считалось престижным, а уж для принца это и вовсе было обязательно. Он и не противился: ему нравился звон стали и вкус триумфа. Но сегодня его предала то ли удача, то ли собственные навыки, и такая лёгкая обычно победа выскользнула из рук вместе с рапирой, а сам Карл оказался позорно загнан в угол тренировочной площадки.
Кончик чужого лезвия не упирался в горло, но напоминал о такой возможности опасным блеском на краю зрения. Впрочем, мгновение спустя эта холодная искра исчезла: безупречным церемониальным взмахом долговязый противник убрал рапиру и, сделав шаг назад, замер, почтительно склонив голову.
Карл растерянно моргнул, переводя дыхание, убрал с глаз растрепавшуюся чёлку. Вокруг стало непривычно тихо: прочие молодые дворяне и рыцари, что тоже состязались, застыли, заинтересованные произошедшим. Мало кто из них был способен одолеть молодого принца в честном поединке, и ещё меньше решились бы это сделать, даже если могли.
— Как тебя зовут? — спросил Карл своего противника.
Смущённый своей победой нескладный юноша в чёрной рубахе так и не решился поднять на него взгляд:
— Кром Ледиос, ваше высочество.
Карл не удивился — напротив, именно эту фамилию он и ожидал услышать. Многовековая боевая слава Ледиосов уже стала своего рода легендой Родона, так что талант очередного из них не был чем-то необычным.
— Тебе нечего смущаться, Кром, ты отлично сражаешься, — принц протянул ему руку, и Кром удивлённо сверкнул глазами, но рукопожатие принял.
— Благодарю, ваше высочество, — пробормотал он и тут же спохватился: — Вы тоже прекрасно владеете шпагой.
Карл продержал его узкую длинную ладонь в своей лишь полумигом дольше пристойного — на мгновение его кольнуло странное ощущение, будто он наконец отыскал нечто давно утерянное, что уже отчаялся найти.
— Продолжим тренировку? — принц вежливо улыбнулся, вернув себе рапиру, и с трудом заставил себя оторвать заворожённый взгляд от глаз собеседника — совершенно точно карих, хотя на краткий миг ему почудился в них оттенок весенней листвы.
— Если вам так угодно, ваше высочество.
Звон скрещённых клинков раздался почти сразу, едва прозвучал ответ, и то необычное и приятное чувство растворилось в пылу возобновлённого учебного поединка. Но Карл ещё не знал, что оно вернётся вновь и отныне будет преследовать его всю жизнь — и не его одного.
Я наконец-то нашёл тебя.