до того, как я задохнусь

ой приторной фальши

26 декабря 2020, 17:00

 Настройки текста

      Утренний город кажется отличным местом для начала апокалипсиса, — Вэриан думает об этом уже на протяжении нескольких тающих на глазах минут.

      А Кассандра, сидящая рядом — самой подходящей для конца света причиной, потому что дыхание у него сбивается отнюдь не от подъёма на крышу по бесконечном количеству ступенек, — он, правда-правда, пытался считать, но сбился даже не на половине. Потому что руки у Вэриана дрожат не от прохлады, ещё не выветревшейся под солнцем, а от чувств, бьющих ключём откуда-то изнутри, — удивительно даже, что его, вместе с тем самым чёртовым миром вокруг, ещё не разорвало от этого.

      Там, внизу, люди, подобные мелким-мелким букашкам, вышагивают по асфальту мелодию шумящих улиц, передвигаясь ломано, резко… Если бы у Вэриана зрение было чуть получше, то он бы, может, что-нибудь и увидел, а так — лишь пятнышки. Он не слышит их, здесь, на крыше, он слышит лишь завывающий ветер, сонное небо, разрезаемое острыми лучами и Кассандру, спокойно дыщащую утром.

      Вэриану вообще кажется, что он скоро ослепнет-онемеет-оглохнет напрочь с ней. Ну просто потому что.

      Ему бы сейчас спать ещё, сминая одеяло и дыша запахом хлопковых наволочек дома, в кровати; видеть бог-знает-какой сон — сладко-приторный, нежный и медленно так текущий, как патока; доделывать домашнее задание, черкая что-то в потрёпанной тетради и пачкая чернилами руки из-за неудержимой жажды к учёбе… Ему бы что-либо кроме крыш, помутневшего от нехватки сна рассудка, крепкого кофе из ближайшей кофейни, компенсирующего это, вафель, купленных в той же маленькой лавочке, вместо завтрака, сигаретного дыма, и… и вообще.

      Это не должно быть так.

      Но тем не менее, Вэриан молча жуёт вафлю из лавочки, запивая крепким кофе, оседающем на языке приятной горчинкой, и надеется, что синяки под глазами ещё не настолько глубоки, чтобы достать до дна Марианской впадины. А ещё вдыхает терпкий запах ментола и табака. Кассандры рядом вжикает  зажигалкой, на которой трепещет маленький огонёк, и юноша чувствует себя точно так же, как этот миниатюрный костёр в её руках. В её власти.

      Кэсс медленно выдыхает дым; Вэриан просто выдыхает тяжело, успокаивая сердцебиение. Вредная привычка Кассандры — курение, а его вредной привычкой стала она сама. (С каждой затяжкой хочется больше и больше, привязанность так и плещет где-то внутри, грозясь его сжечь дотла, чтобы он пеплом рассыпался по ветру. Каждый день, когда он не видит её — будто новая затушенная спичка о его запястье. Так же само жжётся.)

      Это — ярко.

      Это — взаимно.

      Хотя нет. Это… не взаимно. Потому что Кассандра не может дать ему взаимность, не может показать чистую, солнечно-слепящую, нежную любовь, не может показать, что любовь бывает не самым болезненным чувством на свете.

      Она тянет его за собой.

      Тьма за спиной такая блеклая, расплывчастая, как круги на чёрной воде, полной ядовитой нефти. Остаётся только гнить, тонуть и терпеть колющий дым внутри.

      Тьма — это Кассандра. Тьма — её пальцы, что волосы оттягивают, путаются среди прядок и не дают возможности сдвинуться. Тьма — это её губы алые, покусанные, с сигаретным дымом между трещинок, дарящие наркотический бред и полное сумасшествие.

      Кассандра, наверное, давно догадывается обо всём: что у него крыша поехала на этих чувствах и взаимности, да и на нежности глюк заел, — вот только она не может дать ему ничего из этого.

      Она не умеет давать нежность. Заботу, тепло и любовь. Это не к ней, — Вэриан знает, но всё равно остаётся рядом и прижимается к ней ещё ближе, позволяя запаху сигарет и ментола въесться под кожу.

      От неё вообще сердце останавливается и разбивается на куски.

      Но, наверное, Вэриан не против — и сломанного сердца не жалко, и нехватки сна тоже, и какой-то обречённости во всех этих движениях.

      Кассандра тянет его во тьму, где разлагаться приятно и хочется.

      Никто бы не понял его, — если бы вообще хоть кто-то знал, пф, — не понял бы ровным счётом ничего. Потому что Кэсс слишком холодная, чтобы к ней тянуться, слишком эгоистичная, чтобы отвечать взаимно, слишком не-твоя-Вэриан, чтобы все видели их отношения чем-то вроде «вау».

      Всё сводится до счёта секунд, этажей и касаний, — лишь бы разум не потерять в этом сумасшествии, боже. Вэриану кажется, что он любит её на износ.

      Ха-ха, чем-то похоже на одержимость. И ему — ха-ха — плевать на это с самой высокой крыши в этом чёртовом рассветнем городе.

      На рефлексах думается, что он бы даже упал куда-то, не будь у него хоть какого-то мизерного самообладания, что сдерживало его от сумасшествия и приуменьшало воздействие на него Кассандры и всего того, что в ней есть прекрасного, восхитительного, очаровательного, жёсткого — ох, боже! — даже плохое в ней ставало хорошим, потому что он, Вэриан, точно готов был любить все её недостатки.

      Поэтому да, он бы определённо откуда-то упал. К примеру, в пропасть вверх ногами, с высоты — да в бездну, чтобы только темнота вокруг и ничего больше — может, хоть тогда бы он начал думать о чём-то ином и намного более полезном? Или вот, например, особенно приятно было бы падать с высоты десятков этажей, что проложились под его ногами бетонными плитами, словно стопка вафель.

      Это — падение во тьму.

      Это — разрушение Вэриана с тихим щелчком пальцев.

      Вредная привычка Кассандры — с ароматом свежести ментола и тёрпкости табака, с пляшущим огоньком на зажигалке, с густым дымом в рассветнем небе и в прожжённых лёгких. 

      У Вэриана вредная привычка — это сплошь сладко-приторная фальшь, искусственные иллюзии и безнадёжная влюблённость в Кассандру со всеми её погрешностями.

      Ей всё равно, кого она там утянула за собой, а он захлёбывается приторной фальшью, дымом и отчаянием, но всё равно не перестаёт её любить, — до того, как окончательно задохнётся в этом безумии.

      Утопающие всегда тянут кого-то за собой.