Кассандра морщится.
Чуть приглушённый свет попадает в глаза, а она еле-еле щурится, чувствуя, как уже плохо греющее, такое фальшивое солнце щекочет кожу. Битыми бликами и надтреснутыми лучами свет ложится на ярко-лиловый камушек на груди, что сияет розовыми рассветами изнутри, блистая на изломах. Кассандра неосознанно оглаживает нагревшуюся от тепла её кожи поверхность кончиками пальцев.
Иногда кажется, что свет благословляет.
Занавески на прозрачном, как лёд, окне лениво колышутся от едва уловимого ветра. В лазарете пахнет влажной свежестью, горьковатыми лекарствами, только-только зацветающей осенью и отсыхающими цветами. А ещё чем-то странно-терпким и до дрожи пугающим.
Вэриан спит, подложив руку под подушку, и Кассандра узнает в этом жесте что-то теплое и родное. Если бы она знала, что именно, — если бы она только знала, — то, возможно, решила бы, что делать с воспламеняющимся внутри огнём: давно потухшим и совсем недавно переродившимся. Но она всё ещё остаётся в неведении, и единственное, что может делать — пытаться поделиться с ним этим огнём.
Ведь ему не хватает.
…интересно, ощущает ли он её присутствие? Знает, что она приходит, что она не забыла? Чувствует ли её боязкие прикосновения и страшно дрожащие руки в своих волосах?..
Кассандра знает, что нет, но ей в первый раз так искренне по-детски не хочется верить здравому смыслу.
У Вэриана безмятежное, по-зимнему холодное лицо — то ли покрылось инеем, то ли корочкой льда, и нет даже намёка на тот родной румянец, который всегда появлялся на его щеках. Веснушки яркими точками выделяются поверх мертвецкой белизны. Чёрные волосы, контрастно выделяющиеся на фоне выбеленной, словно краской, кожи, рассыпаются по подушке.
(Она скучает).
Кэсс замирает на месте секунд, по меньшей мере, на шесть: в уме будто стрелкой тикает. Лишь тогда она позволяет себе вновь двинуться, — повелевает, как если бы она управляла машиной. И время возвращается. Она убирает несколько прядей с его лица, заводя их за ухо.
Перед глазами разноцветным калейдоскопом прокручиваются осколки воспоминаний. Кассандру бьёт разрядами ток. Зажёванная плёнка, которую она, казалось, успела за это время стереть до прозрачности, тормозит на кадре, где Вэриан умоляет её вернуться.
А потом ещё раз — когда она чувствует в себе разъедающего нутро монстра. Когда под её руками рассыпаются стены, колонны и стеклянные окна летят дождём. Когда чёрные камни острыми пиками исполосывают землю, вдоль и поперёк её прошив лунными иглами.
Когда… после битвы сначала за свою честь, а потом и после битвы за Корону вместе с Рапунцель, они находят Вэриана в луже крови, с этими самыми лунными камнями, торчащими из тела, и с закрытыми веками — бледного и едва дышащего.
Кассандра не понимает, почему её не обвинили в нанесении телесных повреждений одному из мирных жителей, пусть и виновата она косвенно. Но… она же создала этот апокалипсис.
На миг она чувствует, что над грудью — возле сердца — зажигается неоново-голубым лунный опал, пропаливая рёбра, кожу и плоть. Делая пару вздохов, она хватается за оливковую ткань туники и пытается успокоить головокружительное ощущение бессилия.
От лунного камня — лишь шрам.
Шрам, который она одержала из-за очередной непоправимой ошибки. Шрам, который останется с ней на всю жизнь.
Кассандра проводит по шероховатой поверхности одеяла, но не чувствует ничего — перчатка на руке кажется стальной, и она поспешно её стягивает. Когда она наклоняется чуть ниже, то видит, как тихо вздымается его грудь, и облегчённо выдыхает.
На прикроватной тумбочке, тяжело склонив поникшие соцветия, задыхаются цветы. Кассандра аккуратно подхватывает их за стебельки и вытаскивает из вазы, отряхивая от воды, и сгибает их пополам — стебли с поразительной мягкостью повинуются её движению. Слышится хруст ломаемых рёбер. Лучше им умереть, чем вот так доживать свой цветочный век.
Кассандра аккуратно, словно боясь повредить цветы, вкладывает в блистающую хрусталём посудину пышный букет только-только расцвевшего лилового вереска. Цветы наполняют комнату медово-сахарным запахом скорби и кажутся единственным, что тут пока живёт.
Она невесомо касается губами холодного лба Вэриана, оставляя с этим прикосновением вину, боль, горечь и частичку себя самой — потерявшуюся среди бессмысленно пустых ответвлений времени.
— Жаль, что ты всё ещё здесь, — губы размыкаются со скрипом, а слова, лезущие из глотки, царапают иглами изнутри.
Вэриан не слышит.
— И сколько же времени тебе нужно, чтоб выспаться? — отчаянно, в пустоту.
В лазарете пахнет душистым вереском, влажной свежестью, горьковатыми лекарствами и, едва уловимо, — смертью.
* * *
У неё кричать нет сил, смеяться — желания, а плакать её просто не научили. (И всё оставшееся она уже выплакала.) Остаётся только с хрупким треском прогнивших нитей расходиться по швам, собирая себя после по частям и крупицам.
Кассандра осторожно берёт переломанные стебли увядших цветов и нежно, словно до святыни дотрагивается.
Земля под ногами словно проваливается вниз, когда Кассандра пробегается взглядом по строчкам на надгробном камне, роняя несколько стеблей себе под ноги.
Он умер от заражения крови.
Вместе с цветами, задыхающимися в дотошно-тёмной бездне.
Чувствуя гложущую изнутри вину, она вспоминает детское лицо с густыми ресницами — даже не дрожащими — и гробовое спокойствие в палате. Вспоминает его тихий смех и мягкую улыбку, его всего, цельного, такого… живого.
— Надеюсь, ты проснёшься где-нибудь в новом мире, — сыпит она и пугается своего захрипшего от соли слёз голоса. Колени подкашиваются.
Пауза.
Кэсс берет букет в руки, порывисто выдыхая горячий воздух. Она зажигает огонь и цветы в её руках вспыхивают, обращаясь в пепел. Она не позволяет им умереть, сжигая до того, как увядающая жизнь застынет на последнем цветке окончательно. Пепел, оседая на коже, замирает на миг, а потом уносится ветром.
В ответ — лишь тишина.
— Спокойной ночи, — горько прощается она, а потом разворачивается, еле сдерживая себя, чтобы обессиленно на землю не упасть, и смахивает слёзы.
Кассандра отражается в своём догорающем «прощай», чувствуя в изтерзанной душе ужасающе пустую бездну.
Мир рушится, рассыпаясь на лепестки.