Вэриан хмурится. Утренний воздух всё ещё весь пропитан запахом ночной росы и тёплого солнца, едва успевшего проснуться. Его ладони тянутся вверх, хватая ничто и пропуская сквозь пальцы невидимые ветра, но он ощущает трепетное, тонкое, как шёлковая вуаль, волшебство. Магия, кажется, вшита на подкорку этого чудесного мира.
Время тоже волшебно. Когда следишь за ним, медленно течёт — по капельке-крошечке скатываясь вниз, в пропасть прошлого. А забываешься на миг — бурлит сумасшедшим потоком, выходя за берега. Вэриан пытался эти берега и границы строить, а когда рушились — отстраивать, держать их. Но всегда сдавался.
Вэриан слышал легенду о времени сотни тысяч раз. В какой-то из потерянных эпох оно было живое. Когда-то давно, он и сам не помнил, но, наверное, потому что тогда ещё не было самого Вэриана и даже мира не существовало. Лишь осколки, из которых строилась вселенная, и отголоски времени, порванные на куски — поэтому и мир не был ещё живым. А время было.
У времени нет ни начала, ни конца. Оно просто было, было всегда.
И Вэриану нравится думать о времени. Но… не о том, привычном всем, родном и знакомом, что измеряется в перестуке часов и тихом звоне стрелок на верхушке главной башни замка со старой колокольней. Его влечёт другое время. Прошлое, настоящее, будущее… Даже то, которого не может быть, но о котором тихо мечтают и лелеют надежды. Даже то, о котором сожалеют, которое хотят вспять вернуть, то, которого боятся.
Ведь время может показать абсолютно всё. То, что было когда-то, то, что есть сейчас, что будет позже и чего когда-нибудь не станет…
Ему бы хотелось помнить другие эпохи, столетия и династии, когда всё было по-другому.
Когда не было всех машин и устройств — лишь шестерни, из которых нужно было бы всё сложить по деталям, а до этого ещё и продумать, расписать-зарисовать, создать. Когда не было ещё вызывающей жалость приземлённости, когда, если сильно поверить, можно было создать даже крылья, а потом подняться над городом — нет, лесом! — и смотреть с высоты. Когда не существовало ещё идиотских учебников и правил, запрещающих почти всё, что хочется, когда не…
А ещё му хотелось бы знать о будущих эпохах, что будут созданы тут когда-нибудь, через миллионы прожитых лет.
С губ срывается тихий вздох и он глотает воздух жадно, чувствуя вкус магии даже во рту. Он опускает руку, когда сосуды и жилы под кожей начинают отливать ярким жжённым золотом. В его крови есть магия, но он не умеет колдовать. Как же забавно. За-бав-но.
Вэриан попал в школу колдовства, кажется, год назад. Тогда ещё он издалека смотрел на стены старинного замка, на яркие витражи, отражающие исторические события и имеющие в себе настоящее дыхание времени… И Вэриан восхищался. Ведь это было таким необычным, интересным, увлекательным, совершенно новым — как будто он попал в сказку, в другую историю своей жизни. Но только оказалось, что эта сказка на самом деле не так и сладка, а история не для него предназначена.
Он тянется к своей голубой пряди и хватается за неё, чуть натягивая, чтобы рассмотреть получше и тоже ловит на ней отливистое сияние. Опять магия, господи.
Вэриан ведь раньше увлекался наукой. Волшебство было… интересным в каком-то роде, но он не понимал принцип его работы. Не понимает и до сих пор.
Как можно создать что-либо просто так? Откуда берётся это всё…
Вот почему остальные об этом не задумываются? Почему у них получается всё так легко?
Он дергает прядь ещё раз, словно пытаясь вырвать. Он дефектный какой-то, неправильный?
Возможно, он вообще не должен был существовать в это время, в эту эпоху, династию… Может, его вообще не должно было быть в этой истории? Может, время ошиблось?
Его кровь отливает золотым. И пачкает драгоценным бледные запястья. У него по венам течёт волшебство, но он может настолько ничтожно мало, что становится даже стыдно. Бледные бинты прячут всё под собой, как пелена холодного снега, лищающая тепла. Он заматывает руки тканевыми лентами, скрывая каждый чёртов милимерт тонкой кожи, чтобы не было видно ни одного доказательства его способностей, в которых разобраться он так и не смог. Единственное, чего он не мог.
Вэриан натянуто улыбается и думает, что так будет лучше. Ведь что, если он просто не предназначен? Зачем же напрасные старания.
Вэриан медленно подаётся вперёд, прислоняясь лбом к кусочку витража и всматриваясь в жизнь за стенами. Всё видится синим из-за цветного стекла. Там пусто, тихо, так спокойно, что ему хочется сейчас выйти и просто, ну, смять мягкие полевые цветы, полежать в высокой траве, как ребёнок… Но его поймают, ведь мало того, что он сбежал с лекции по илюзионным чарам, так ещё и из замка выйдет.
Тик-так, тик-так, тик-так.
Он слышит ветра, гуляющие отлуньем по пустым коридорам, и ёжится от обдавшей спину прохлады. Шаги глухим стуком бьют по каменному полу, когда он отворачивается от радужных бликов на окнах.
Тик-так, тик-так. Перезвон невидимых часов пугает слух.
А потом он видит… её? Девушка перед ним высокая, стройная, с копной вьющихся волос цвета вороньего крыла и с томяще-зелёными глазами. Бледная кожа, сухие губы, по цвету ближе к вишнёвому… она кажется ему знакомой, в глазах всё мутнеет на миг. Из рта вырывается вздох.
Тик-так.
Она улыбается. Это сложно назвать действительно искренней улыбкой, но хотя бы похоже, — пусть и криво, осколочно, разбито. Она почти светится, только непонятно — оттого, что больше похожа не призрака или просто в её глазах — настоящее счастье?
Незнакомка протягивает свою бледную, почти мертвецки холодную ладонь к нему, но Вэриан ошатывается, резко дёрнувшись.
Тик-так.
Она смотрит на него внимательно, не отрывая взгляда и не размыкая сжатых губ.
Тик-так.
Её ладонь опускается безвольно вниз, а радужка немного тухнет, тускнеет… свет пропадает почти.
Тик-так.
Она хватает воздух ртом, но Вэриан даже не уверен, что странная девушка дышит. И что он сам — тоже. Невозможно оторвать своего завороженного взгляда.
Тик-так…
— Вэриан!.. — надрывисто шепчет она, а голос кажется родным, тёплым, именно таким, каким обычно укрывают от всех страхов и переживаний.
Лишь потом он удивляется, откуда незнакомка знает его имя.
— …господи, боже, Вэриан, ты жив, — она улыбается чуть безумно, прикасаясь кончиками пальцев к своей шее — там виднеется пара светлых шрамов.
— Чего? Я не умирал никогда…
Она не слушает, Вэриан слышит лишь отстранённый шёпот и что-то вроде «смогла», «нашла» и «пусть, пожалуйста, не сон».
Тик-так.
Она шагает вперёд и хватается правой рукой за лиловый камень на цепочке. Вцепляется в него так крепко, словно он — единственное, что хоть чего-то стоит в эту секунду.
Тик-так.
И Вэриан помнит теперь.
«Кассандра».
Он смотрит на неё, глаза раскрыв широко и губы в улыбке непроизвольно согнув. Теперь он тоже светится. Магия в теле чувствуется настоящей, живой. Он скучал по ней, скучал по её запаху — еле слышно цветочному, по голосу, который говорил раньше много-много разных слов и показывал огромное количество эмоций, по Кассандре полностью и без остатка.
По чувствам.
— Ты… неужели…
Вэриан подаётся вперёд, настолько близко, что их лица сталкиваются в миллиметрах друг от друга, и он хватает Кэсс за плечи, сжимая в объятиях. Её руки обхватывают его за дрожащие плечи и убаюкивают, успокаивая, позволяя слушать её сердцебиение и дышать с ней в унисон. (Если он, конечно, её вздохи и импульсивные удары сердца себе не придумал).
Он вспоминает всё, всё что так выматывало его на протяжение всех лет. Под слоем пыли в воспоминаниях предстаёт прошлая эпоха, их эпоха, когда они были вместе, им было хорошо и чувства были настоящими, живыми.
Голову Вэриана сжимает от количества ударов по памяти, а в груди загорается солнечным светом что-то тёплое, когда он вспоминает своё чистосердечное признание, первый поцелуй, аромат цветов и пьянящие прикосновения. Она рассказывала ему про оружие, битвы, мечты о рыцарстве и показывала мир, а он рассказывал ей про неугасаемое желание создать философский камень, про свою любовь к ней и показывал, как нужно чувствовать. Теперь она научит его, да?
Камень на её груди блестит, переливается от ночного синего к светло-лиловому. И… Вэриан теперь помнит и это — он был тем, кто вывел формулу для мифического философского камня. И он назвал его в честь Кассандры.
Прошло так много времени. Десятилетия, столетия, тысячилетия… Счёт потерялся давно.
— Я очень хотела показать тебе ещё много-много разных вещей. Ну, знаешь. Новых эпох тоже… Где мы были бы вместе, и где финал был бы наконец-то счастливым.
Ему становится больно. Потому что он помнит теперь, как всё закончилось. Как алхимик тогда готовил опасную сыворотку, как не рассчитал пропорции, как…
…как Кассандре оставалось девять шагов, и она должна была успеть, чтобы оттолкнуть его, но Вэриан слишком хорошо знал её, чтобы этого не понять. Как он бросил ей под ноги липучку, не позволяя приблизиться к себе, потому что Кэсс была самым дорогим, что было у него, и он совсем не был намерен её терять. Он помнил, как его котёл взорвался, как брызнуло в лицо ядовитым паром, а потом взорвало весь мир. А у Кассандры почти взорвалось сердце.
Последнее воспоминание — её испуганное лицо, холод солёных капель на щеках и адская боль от взрыва и жгучего кожу огня.
— Кэсси… — он вырывается из пучины воспоминаний и со всхлипом прижимается ближе, — как тогда… закончилось…
— Т-ты… быстро… А потом меня обвинили в твоей смерти и… кх… — её голос захрип, словно она готова заплакать, но она продолжила уже ровнее: — а меня отправили на эшафот.
— Что… — он поражённо выдыхает ей в плечо, вздрагивая, — что ты сказала?..
В его подорванном состоянии сквозит неверием, боязнью, болью настолько сильно, что Кассандра просто молчит в ответ, не говоря ни слова.
— Кэсси, ответь, ну почему ты молчишь, пожалуйста, молю, не молчи, скажи что-нибуть, мне нужно доказательство, что ты жива, а я не сошёл с ума, прошу, — он вцепляется в её плечи так крепко, что Кассандра почти ощущает его внутреннюю дрожь. Пальцы Вэриана больно впиваются в кожу, но она молчит, лишь прикусив губу. Его большие светлые глаза смотрят на неё снизу вверх, и в них отчётливо видно кристаллики слёз.
— Я…
Кассандра и сама не знает, настоящая ли, не понимает, почему всё ощущается так непривычно, может, виной лишь философский камень, который способен даровать жизнь? Но… почему он не помог тогда, когда она судорожно прикладывала к его бездыханному телу, и…
Её тогда правда обвинили в смерти гениального алхимика, но его невероятное изобретение так и не нашли — кто будет обращать внимание на непримечательный камешек, висящий на шее девушки?
— Вэриан, всё хорошо, видишь? Я жива, и вполне настоящая, — её пальцы пробегаются по его щеке, стирая слёзы и пересчитывая веснушки. Она знает, что врёт ему. Что ничего не хорошо. Кассандра чувствует почему-то, что эта эпоха скоро для неё закончится, но волновать его так не хочется…
Это лишнее, совсем лишнее. Именно она виновата в том, что столько солнечных дней и лунных-звёздных ночей они были не вместе, и она поплатилась за это.
— Х-хорошо… — Вэриан чувствует в груди тёплое жжение, и только сейчас приходит умиротворение. Боже, он наконец понял. Всё не так важно. Важно лишь то, что его место — рядом с ней.
Она перехватывает его ладонь, сжимая чуть сильнее, чем нужно.
— Мы наконец-то будем вместе, — надтреснуто шепчет он, заправляя локон волос ей за ухо и проводя между космически-чёрных прядей.
Кассандра улыбается.
Эпоха заканчивается тем же вечером, прямо с полуночью. Кассандра была права — всё закончится так, как должно было быть. Вселенная не возвратила её к жизни, она лишь дала шанс увидеть его в последний раз. Она растворяется в воздухе, жадно хватая кислород ртом, но всё ещё помнит его тёплые касания на своей коже. Возможно, в какой-то эпохе, в каком-то отрывке времени им ещё посчастливится встретиться, но сейчас… Да, всё закончится.
Прямо с последним, двенадцатым стуком часов, Вэриан понимает, что в памяти лишь провал, а он совершенно не помнит прошедший день. Зато в руках неожиданно ярко искрится магия.
Всё закончилось.
Теперь, наверное, навсегда.
Тик-так…