Мир сгорал, рассыпался в жутком пожаре ядерной войны. Двуногим, воевавшим за что-то свое, не было никакого дела до природы, измененной навсегда злыми невидимыми лучами радиации.
Сгорал в радиоактивном пламени лес, рассыпался в мельчайшие частицы пепла, густо укутывающие землю черным снегом, умирали от лучевой болезни коты.
Пепел взлетал из-под лап от каждого движения, забивая и без того пересохшее горло, царапал давно уже кровоточащие странной, неправильного цвета, зеленой кровью подушечки лап. Сиплое дыхание вырывалось из раскрытой пасти, некогда ярко-зеленые глаза помутнели и с трудом различали дорогу перед собой. Когда-то мягко светившаяся в солнечных лучах золотистая шерсть теперь была припорошена пеплом, насквозь прожжена радиацией, местами виднелась оголенная кожа, такая же обожженная.
Безымянный кот, некогда Львинохвост, а теперь просто одна из многочисленных жертв ядерной войны, куда-то шел. Движение было единственным, что помогало ему не умереть, словно он пытался уйти от неумолимой старухи с косой. Он шел, шел, шел. Шел днями и ночами, не останавливаясь для сна и еды. Есть было нечего, пить было не из чего — да и вся дичь разбежалась, а вода была отравлена. Он шел, испытывая мучительную боль во всем теле, он шел, натыкаясь на обугленные, мертвые деревья, он просто шел.
Идти было некуда, а смерть не стала бы спасением от нечеловеческих мук — Звездное племя то ли погибло, то ли разбежалось от ужаса всемирной катастрофы. По ночам звезды, тускло светившие сквозь огромные облака все того же пепла, словно источали смерть, такую же, как та, что носилась в воздухе, пронзая все и вся.
Но он шел. Время словно не существовало для него — он не знал, сколько он идет — несколько часов, несколько дней или даже несколько лун.
Он выглядел все хуже с каждым часом. Шерсть попросту облазила с безумно исхудавшего, покрытого язвами и многочисленными коростами из запекшийся зеленой крови тела, открывая миру проступающие сквозь кожу ребра и подведенный живот. Органы чувств отказывали один за другим. Первым сдался вкус — кот уже много дней не ощущал горького привкуса пепла на языке. Далее отказало осязание. Это было даже смешно — как будто нечувствительная кожа могла спасти его от боли, колючими шипами терзающей все тело, а усы у него выпали уже давно. Обоняние отправилось следом — да и что бы он учуял в этом прожженном насквозь мире, кроме запахов гниения и горького аромата вездесущего пепла?
Зрение и слух пока держались, и он мог видеть разрушенный, загубленный лес вокруг, он мог слышать жуткие рулады, выводимые тоскующим ветром в мертвых остовах деревьев.
…Как насмешка, вдруг из-за вечных, казалось бы, облаков показалось солнце, осветив картину разрушений, поднимая в воздух новые тучи пепла и обжигая все, до чего могло дотянуться своими лучами, уже более не ласкающими, а смертоносными чуть ли не более, чем радиация.
Мир изменился — и даже солнце уже не было прежним.
Кот продолжал идти, пока были силы. Он шел, даже когда сил не осталось, автоматически переставляя искореженные лапы, уже не обращая внимания на разрывающую восприятие боль.
Он шел, шел и шел.
Но идти вечно не может никто.
Упал и кот, упал в пепел, задыхаясь, но уже не в силах кашлять. Окончательно отказало зрение, мир вокруг словно размылся, и остались лишь звуки, которых было немного.
…Где-то в разрушенном мире, среди куч пепла, смертельных лучей солнца и столь же смертельных — радиации, умирал безымянный кот. Умирал молча, потому что обожженное, пересохшее, забитое пеплом горло уже давно не могло издать ни единого звука. Умирал в мучениях, потому что смерть от радиации мучительна. Умирал без достоинства, потому что не было в живых тех, с кем он мог бы попрощаться, тех, кто будет сидеть ночное бдение над его телом, провожая его в Звездное племя.
Он умирал, и последняя искра жизни угасала на этой планете.
…И, когда в пепле лежало уже лишь остывающее тело, в небе вдруг мелькнуло что-то ярко-золотое.
Кленовый лист. Как насмешка над смертью вокруг, он летел, подхваченный ветром, и на нем не было ни единой частицы пепла, который, казалось, пропитал все вокруг. Оставалось лишь гадать, как его не сожгла радиация, не выжгли лучи нового солнца, не запятнал пепел. Он летел, светясь в новых, опасных лучах солнца, светясь тем золотым сиянием, которым иногда светилась шерсть безымянного кота в той, другой жизни. Он словно был чудом, весточкой из того, старого мира, весточкой, не успевшей еще смимикрировать под мир новый.
Но и он не мог лететь вечно. Вот ветер на мгновение ослаб, и лист мягко спланировал вниз, на тело кота, приземлился на обожженный бок — и замер.
И было что-то до слез, до истерического смеха правильное в картине мертвого, искалеченного радиацией кошачьего тела и чистом, незапятнанном кленовом листе на его боку.