Грэм сидела на крыльце поместья и, стараясь не смотреть на собирающуюся сестру, наблюдала за муравьями, которые оттаскивали к себе в муравейник остатки просыпавшегося на пол сахара. Она слышала, как Мира скинула на коня свои припасы и в который раз проверяла, ровно ли сидит седло. Иногда Мира проходила мимо нее и легонько касалась рукой головы, и Грэм так и чувствовала, как сестра смотрит на нее: взволнованно, немного расстроенно. И от этого сама грустила лишь сильнее.

— Ты, главное, не волнуйся, — сказала Мира, вкладывая меч в ножны, — отец говорил, что будет недалеко, в поселке, туда день пути.

Грэм неохотно кивнула. Умом она понимала, что это ненадолго, но что-то внутри нее все равно свербило, неприятно, колюче.

— Угу, — только и могла сказать она.

И все же она не могла не спросить — может, ответ на этот вопрос облегчит ее волнение:

— Но столько припасов на пару дней? — она подняла голову и обратила взгляд на сестру.

Мира с некоторой растерянностью посмотрела на мешок, свисающий с лошади, и весело махнула рукой:

— Это не мне, дуреха.

Грэм склонила голову набок. Зачем тогда брать с собой столько всего? Мира встала на корточки перед ней и положила руку на плечо:

— Если однажды будешь путешествовать, как мы с отцом, запомни одно негласное правило: всегда имей при себе что-то на обмен.

— На обмен? — переспросила Грэм, ощущая себя сейчас предельно глупо.

— Агась, — Мира кивнула, — иногда люди не хотят просто так делиться, скажем, информацией. А когда у тебя есть что предложить, детка, ты королева положения.

Она поправила челку с лица Грэм и протерла слюной заляпанную медом щеку.

— Ну, мне пора, — улыбнулась она, но не так, как обычно.

Было в этой улыбке что-то меланхоличное, и Грэм не могла не почувствовать этого. Ей хотелось как-то взбодрить сестру, и для этого она использовала единственный знакомый и доступный ей метод — вскочила со ступенек и обняла ее.

Мира расставила руки в стороны от удивления и, спустя мгновение осознав, что произошло, обняла Грэм в ответ.

— Папа ведь не мог поддаться? — нерешительно спросила Грэм напоследок.

Мира покачала головой.

— Нет. Только не он, Грэм.

Мира поцеловала сестру в щеку, отчего та покраснела, и залезла на коня. Посмотрела на окно второго этажа и, тяжело вздохнув, попросила напоследок:

— Через час должен быть обед. Не забудь, хорошо?

Грэм кивнула. Мира ударила поводьями, и конь устремился вдаль по тропинке, пока совсем не скрылся с горизонта.

Девушка зашла в дом и остановилась посередине гостиной. Тишина сдавила ее, мешала дышать и хоть сколько-то сосредоточиться. Пусто — никого нет. Эхом в голове отдавались звуки, доносившиеся с улицы, а сам дом был тихим, будто мертвым. И она одна внутри этого мертвого тела…

Она взглянула на лестницу, ведущую наверх. Нет. Не совсем одна. Грэм покачивалась из стороны в сторону, пока не свалилась в отцовское кресло перед камином, лениво разглядывая увешанные вокруг картины.

Лучше отвлечься на это.

И кто только рисует эти бесконечные пейзажи лесов? Кому это может быть интересно, когда лес — он вот: выйди на улицу и смотри. Хотя, может, городским и по нраву такое. За каменными стенами они едва ли видят что-то более красочное. Наверное, так.

Она пожала плечами, будто говоря сама себе: «А мне почем знать?»

Опять эти скучные рассуждения наедине с собой, которые заходят в тупик, как только до нее доходит понимание, что ей даже спорить толком не с кем.

Она взглянула на руку и, закатив глаза, подумала: «Ладно, Грэм, ты делаешь это один‐единственный раз, и мы забудем об этом навсегда».

Тогда она изобразила себе усы, подставив под нос указательный палец, и заговорила:

— И все же, мисс Нортед, я вынужден не согласиться с вашим утверждением касаемо изобразительного искусства, поскольку… поскольку…

— Мисс Нортед, все в порядке?

Грэм подскочила и свалилась обратно в кресло, чуть не перевернув его:

— Анжела?! Боже, я… я думала, папа приказал всем съехать в гостевой дом.

Девушка поклонилась:

— Простите, что напугала вас. Но я забыла свою счастливую булавку, вот и вернулась за ней.

— Что? Анжела, отец же запрещал иметь при себе магические штуки!

Она быстро замахала ладонями:

— Нет-нет! Счастливая… Потому что мама мне ее подарила. Я не имела в виду магию, госпожа.

Грэм опешила. Ее взгляд тут же потух, и она лениво помахала рукой в сторону выхода.

— Ладно, Анжела, иди. Только дверью не хлопай.

Анжела виновато прикусила губу, потирая затылок.

— Возможно, я могу сделать что-то для госпожи?

— Ты можешь уйти, сказано же.

Она приподняла указательный палец и тут же опустила, побоявшись спорить с расстроенной хозяйкой. Когда та ушла, Грэм с какой-то обидой стукнула себя по бедру, после чего, перегнувшись через подлокотник, посмотрела на лестницу, ведущую наверх.

Сжав кулачки, она едва пересилила в себе желание подняться наверх. Усевшись обратно поудобнее, она вслушивалась в потрескивание дров в камине. Пламя тихо рокотало, щекоча слух и немного давя на голову. Пустую, как чистое поле, голову.

Тут ей пришла странная мысль — для кого-то вполне обычная, но в голове Грэм она приобретала некий заговорческий оттенок. Пойти прибраться в комнату сестры. Туда — наверх — куда ее обычно не пускают. И одним глазком, совсем чуть-чуть можно взглянуть на мамину дверь. По крайней мере, этого оправдания ей хватало, чтобы не чувствовать себя виноватой.

Она остановилась перед лестницей, и дыхание у нее перехватило. Неужели она в самом деле собирается сделать это? Сестра и отец каждый раз вторили ей, что она причинит себе лишнюю боль, но Грэм знала… знала, что ей необходимо узнать, что мама хотя бы существует. Что она у нее есть. Девочка на одном дыхании вскочила наверх, чтобы больше не допустить сомнений в голове. Оказавшись на последней ступеньке, она почувствовала себя крайне странно. Никогда прежде она не забиралась на этот этаж — сестра ухаживала за матерью сама. На секунду возникло ощущение, что она оказалась в новом, незнакомом для себя месте, хотя казалось бы — все тот же дом. Она остановилась перед распахнутой дверью сестры, вспомнив, что изначально, вообще-то, планировала убраться. Да, сестра явно торопилась в поездку — вещи были раскиданы, какие-то старые духи растеклись по полу, и теперь вся комната благоухала цитрусом. Прибраться тут действительно стоило, но перед этим…

Грэм бросила быстрый взгляд на дверь и, хотя обещала себе смотреть всего секунду, не смогла оторваться. Единственная в доме дверь, сделанная из дуба, крепкая и грозная, без каких-либо узоров или особенностей, только странный длинный разъем для еды посередине.

Медленно прикрыв дверь в комнату сестры, она подошла поближе, прижав ладонь к плотному дереву. Счастливая булавка, подаренная мамой, да? Много же она слышала таких историй. Но… никогда не могла испытать, что это такое на самом деле — когда есть мама. Она определенно существовала, жила буквально в одном доме, но Грэм никогда не слышала ее голоса, не обнимала по ночам, когда донимали кошмары. Нет. Для Грэм мамы будто и вовсе не было.

Сейчас она чувствовала себя особенно жалко. Холод пробирал, казалось, до самых внутренностей, и она дрожала, не выдерживая это мерзкое ощущение собственной слабости. Почему она вообще решила, что это сработает? Вздох тяжело отдал в грудь, и она отклонила голову назад, упершись в дверь, и зачем-то заговорила:

— Извини, что тревожу. Папа говорил, что тебе необходим покой. Что… Я пока не смогу понять, что с тобой происходит, но так правда лучше для всех. Но мне хочется поговорить. С тобой, наверное… Я не знаю. То есть, я даже не понимаю, что должна чувствовать, когда о тебе заходит речь или Мира с папой начинают вспоминать о тебе, когда все еще было нормально. Они знают тебя. И любят тебя.

Грэм опустила лицо в колени, почувствовав, как к горлу подступает ком. Мама была словно призрак, все дальше улетающий от нее, не оставивший после себя ничего, кроме странной пустоты, которая была с Грэм всегда, которую она ощущала, но не могла понять, почему именно.

— Я не знаю, что пытаюсь сказать. Но слыша их рассказы… Рассказы детей из города о своих мамах, — она сглотнула, — я тоже хочу любить тебя. Узнать тебя.

Она сделала короткую паузу, после чего бессильно вздохнула.

— Дай хотя бы знак, что ты здесь. Что ты правда существуешь.

Тишина. Ничего. Что-то будто хрустнуло глубоко внутри, и Грэм уже собиралась уходить, как тут отчетливо раздался стук из-за двери. Она прильнула к двери, подставив ухо поближе — вдруг ей показалось?

— Ма-мама?

Она едва произнесла это слово, оно встало мерзким комом в горле и, вырвавшись наружу, оставило после себя такую же неприятную, грязную пустоту.

Еще один стук. Сердце забилось быстрее, и она уже не могла выдать ничего внятного, только сильнее прижалась к двери, приставив ладонь к месту, откуда доносился звук.

Одна‐одинокая слеза сама скатилась по ее щеке, и Грэм чувствовала, что не владеет своим телом. Не хотелось вставать, не хотелось никуда идти, только сидеть вот так, на коленях перед дубовой дверью, и слушать.

Она закрыла глаза, прислушиваясь к звукам, как вдруг тишина дома сменилась треском древесины в костре. Она резко повернулась, и увидела привычный лес кругом — Питер спал напротив нее, укутавшись в свой пиджак, как в одеяло.

«Вот уж не думала, что демонам нужно спать», — промелькнуло у нее в голове.

Она придвинулась к нему. Сейчас его лицо было таким безмятежно-спокойным. Он сопел, иногда проходясь рукой по щеке, будто пытаясь содрать лицо, как маску.

Что ей мешает убить его сейчас? Вот так, во сне, пока он слаб и беспомощен. Перерезать горло, задушить, окунуть лицом в костер — сотни различных способов, чтобы избавиться от дьявола раз и навсегда.

Тут он открыл глаза.

— Как мило с вашей стороны, Нортед, наслаждаться моим лучезарным лицом, пока я пребываю в дреме.

Она отмахнулась.

— Думала я совсем не о твоем лице.

— О, я понимаю. Но надеялся, что мы сможем перевести все это в глупую шутку, — он приподнялся, положил руку на колено и продолжил: — Вы не сможете убить меня, Грэм Нортед.

Она вздохнула. Слишком самонадеянно для того, кого недавно одурачили с контрактом. Хотя, справедливости ради, стоило признать, что это пока самая удачная ее партия — сразу после нее она потерпела одно из самых неприятных поражений. Но это не значит, что все остальные будут так же ему на пользу.

— Не узнаю, пока не попробую, Питер.

Он пожал плечами:

— Меня уже сжигали, вешали, отрубали голову, скидывали в море, оставляли в зыбучих песках, разрезали на части, даже сбрасывали в лаву. Очень наивно с вашей стороны думать, что вы способны сделать то, что не удавалось другим.

— Хотя бы самонадеянность — одно из немногих наших общих качеств.

Питер улыбнулся: кажется, ему нравились эти словесные игры, они забавляли его, и Грэм понимала, почему. Он был уверен, что это не более чем капризы глупой девочки, не знающей, с кем вступает в схватку — но он сильно ее недооценивает.

— Мне интересно, во что же это выльется, Нортед.

— Для тебя это как спектакль, да? — в голосе ее предательски звучало негодование.

— Весь мир — театр, Грэм Нортед, — усмехнулся Питер и тут же замер.

Он мгновенье рассматривал ее лицо, наклонил голову и быстро, даже несколько резко смахнул пальцем одинокую слезинку с ее лица. Грэм покраснела и тут же встала с земли, не желая ни секундой больше думать о произошедшем.

Питер поджал губу и, последовав ее примеру, тоже начал собираться в дорогу.