Ой, да во бору красна калина,

Ой, да во густом сладка малина,

Ой, да выйду я со двора во поле,

Ой, да побегу через ковыльно море,

Ой, да заманила в лес калина,

Ой, да во дремучий завела малина,

Ой, да по оврагам дорога закружила,

Ой, да по глубоким тропка забродила,

Ой, да не воротишься...

Народная песня

— Я скоро сам в болото превращусь, — проворчал Раду, натягивая капюшон плаща чуть ли не до подбородка.

Впрочем, толку от этого было мало: одежда и сбруя насквозь пропитались[H1]  водой и покрылись жидкой грязью, летевшей из-под копыт. Второй день лило, как из ведра, что не делало путь приятнее. Дорога раскисла и превратилась в вязкое месиво. Ночевали они в ветхой сторожке, где от крыши осталось одно название, так что обсохнуть толком не удалось. Пистолеты и кисеты с порохом пришлось обернуть промасленной холстиной и вощеной кожей, и это тоже не прибавляло радости. Конечно, Раду мог обойтись и так — он сам опаснее любого оружия, — но все же с ним привычнее.

— Не скули, Зайчик, — усмехнулся Марджелату из-под такого же капюшона. Торчавшие наружу поля шляпы обвисли от сырости, с них стекали ручейки воды. — Еще несколько миль по холмам, и будет тебе натопленная баня, горячий ужин, холодный сидр и сухая постель.

— И пока этот проклятущий дождь не закончится, я на тракт ни ногой, — категорично заявил Раду. Его кобыла, которая из серой в яблоках превратилась в бурую и в бурых же разводах, всхрапнула, явно соглашаясь с хозяином. В ответ донеслось фырканье.

***

Неладное они почуяли еще до того, как петлявшая в холмах дорога вывела их в долину. И не только почуяли, но и влетели прямиком в это неладное. Трава, которой положено было расти прямо, свивалась в длинные плети, стелилась по земле, цеплялась за ноги лошадей. Вьюнки на кустах зловеще покачивали огромными розовыми и лиловыми цветами, усики толщиной с палец норовили обвить руки. Сами кусты раскинули ветки, усеянные здоровенными колючками, и мешали проехать.

— Это еще что за чертовщина? — Раду отхватил ножом вьюнок, вцепившийся в стремя.

— Пока не знаю, — Марджелату выехал вперед и сноровисто обрубал мечом ветви. Его гнедой недовольно косил темным глазом, но стоял спокойно. Вскоре вокруг него образовалось свободное пространство: казалось, кусты поняли, что это странное железо со светящимися знаками лишает их не только веток, но и силы, и отодвинулись подальше. — Запретным колдовством не пахнет.

Зловредные растения тем временем сменили тактику. Кусты сплели ветки и в считанные мгновения превратились в колючую стену, трава и вьюнки гибкими плетьми метнулись к людям, стремясь захлестнуть шею, ноги, руки, стащить с седла. Раду, ругаясь на чем свет стоит, орудовал ножом, но не успевал он отсечь один усик, как его место занимали два других. Кобыла с диким ржанием шарахнулась в сторону, но не смогла сделать и шагу, оплетенная зелеными канатами, которые добрались и до седока. Раду зарычал, дернулся, однако его держали крепко, и с каждым рывком путы сжимались. Цветы закачались сильнее, в пропитанном влагой воздухе поплыл одуряющий аромат.

— Замри! — велел Марджелату. — И не дыши!

В следующий миг он уже был на земле, выхватил из-за плеча второй меч. Ослепительно сверкнули сигиллы,¹ и растения, ринувшиеся было к новой добыче, отпрянули. Вонзив клинки на треть в глину, Марджелату опустился на колено, обхватил навершия ладонями. По лезвиям заструилось голубоватое пламя, которое с каждым ударом сердца становилось все ярче и вскоре заполыхало почти нестерпимо. Оно впитывалось в землю, расплескивалось, растекалось сияющим кругом. Трава и кусты на глазах уменьшались, возвращаясь к естественным размерам. Цветы с колючками чернели и осыпались пылью, дышать сразу стало легче. Преграда из веток заколыхалась, заскрипела, а затем расступилась. Раду, освобожденный из плена, кашлял и с остервенением сдирал с себя остатки вьюнков.

— Вот же бесовская сила! — он потрепал по шее кобылу, которая все еще испуганно храпела и жалась к гнедому. Тот потянулся к ближайшему кусту, подцепил повисший вьюнок и принялся флегматично жевать.

— Не бесовская, — Марджелату поднялся, забросил клинки за спину. Они исчезли, как и не было. — Но не нравится мне это...

— А уж мне как не нравится, — Раду отшвырнул последний зеленый обрывок. — Тебя они хоть сожрать не пытались. Ты для них невкусный.

— Они тебя не жрали, а душили, — педантично поправил Марджелату. Он обошел поляну, поднял несколько веток, внимательно осмотрел и разве что на зуб не попробовал. Потом растер в пальцах мокрую пыль от цветов, понюхал и вытер руку о плащ. — Эти — не хищники. Просто заколдованные. Вот встретим плотоядных, сразу поймешь разницу.

— Я лучше обойдусь без плотоядных, — Раду передернулся. — Хватит с меня и заколдованных.

— Ну, я тоже не горю желанием с ними встречаться, — Марджелату вскочил в седло и пустил коня шагом. — Ладно, посмотрим, что там дальше. Надеюсь, больше не придется усмирять кусты.

— Устал? — Раду тронул кобылу коленями, догнал его и поехал бок о бок.

— Не особо, но повторять такое несколько раз подряд рискованно, — Марджелату бросал по сторонам цепкие взгляды, но все было спокойно, заросли вдоль тропы оставались обычными зарослями, хоть и слишком плотными. — Похоже, чисто. Только неясно, надолго ли.

***

Деревня встретила их неестественной тишиной. Не лаяли собаки, не мычали коровы, не блеяли козы. И лишь по редким струйкам дыма было понятно, что она не вымерла.

— Ого! — Раду уставился на густо оплетенные дикой малиной и ежевикой заборы. — Кажись, тут тоже все заколдовано.

— Точно, — кивнул Марджелату.

Они шагом двинулись по центральной улице, мощенной деревянными плашками – только благодаря этому она не превратилась в трясину. Беленые хаты, амбары, сараи так увивал плющ, что окон и дверей не видать, крыши поросли крапивой, во дворах поднимался молодой осинник, яблони, сливы и груши в садах раздались, будто им стукнуло не меньше двух сотен лет — до того толстыми были стволы. В огородах на месте грядок покачивались стены борщевика, полыни и чертополоха. Колодец на деревенской площади стал зеленым холмом — его целиком укрыл ковер из камнеломки. Дождь громко барабанил по листьям, и те подрагивали под ударами капель. Казалось, растения поворачиваются, следят. Правда, вели они себя мирно и напасть не пытались.

— Что делать будем? — спросил Раду, озираясь. — Печи топят, значит, живые-то есть.

— Да как всегда, — пожал плечами Марджелату. — Выясним, что у них стряслось, разберемся.

— Эх, плакали баня и ужин, — Раду вздохнул. — Ладно, давай разбираться.

— Может, и не плакали, — Марджелату усмехнулся. — Я тоже голодный и промокший до костей. Не очень-то хочу нечисть гонять в таком виде.

Он спешился, откинул капюшон плаща, на всякий случай извлек на свет божий один меч и направился к дому, над которым вился едва различимый дымок. Ежевичные плети на калитке с шелестом расплелись, пропуская его.

— Надо же... — Марджелату заломил бровь. — Какие покладистые.

— Неужто узнали, что ты их племя на холме гонял? — Раду удивленно наблюдал, как колючие ветки опасливо отползают и свиваются кольцами, чтобы ненароком не коснуться высокой фигуры в плаще.

— Похоже на то.

Он уже понял, кто колдует. А вот почему колдует — неясно. Марджелату поднялся на крыльцо, и плющ расступился, стоило ему протянуть руку. Он постучал навершием меча. Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге появилась немолодая, но красивая и статная женщина в зеленом платье, расшитом цветами по вороту и подолу. Темные волосы были заплетены в толстую косу и уложены короной. Ростом она почти не уступала Марджелату.

— Батюшки! То-то Шофранка с утра до ночи гостей намывает, — женщина всплеснула руками, обняла его, не боясь промокнуть, и расцеловала в обе щеки. — Штефан! Каким ветром тебя занесло?

— Попутным, как водится, — Марджелату убрал оружие и улыбнулся. — Пустишь на постой, Дана?

— Еще спрашиваешь! — она отступила и только сейчас заметила Раду с лошадьми в поводу. — Да ты не один.

— Друг это мой, Заячьей Губой звать, — он обернулся, махнул рукой на двор. — Заводи туда пока.

— Твой друг — всегда желанный гость, — Дана высунулась из-под навеса, озабоченно оглядела заросли, в которых виднелись две небольшие проплешины и узкая тропинка. — Даже не знаю, куда коней ваших... Видишь, что творится.

— Вижу. Ничего, сейчас освободим сарай. А ты пока баню протопи, мы два дня мокли, промерзли.

Марджелату сбежал с крыльца, подошел к Раду. Тот держал руку на ноже и с подозрением поглядывал на борщевик, который угрожающе колыхался и шевелил резными листьями.

— Ох, лишенько... На баню-то дров не хватит, и воды мало. Что дождем в бочки налило, только и есть, — посетовала Дана. — Бережем, чтоб с голоду не помереть, хоть кашу детям сготовить да отвары делать. Колодцы пересохли, коз и коров не выпасти, травятся, молока с гулькин нос, огороды погибли, и уехать не можем, нету прохода. Это тебя вон... пропустило. Ну да ладно, принесу, чем изнутри согреться.

Она скрылась за дверью. Марджелату быстро избавил часть огорода от борщевика, а сарай от плюща и принялся за окна хаты.

— Дана — знахарка, — сказал он, отправив новую охапку срубленных побегов в кучу. — Я ее сына избавил от проклятия. Паршивая была история... С тех пор вот заглядываю иногда.

— Везет тебе на знахарок, — фыркнул Раду.

— Мне много на что везет, — Марджелату взъерошил его мокрые волосы. — На веров, например.

Они завели лошадей в сарай, расседлали, обтерли мешковиной, задали сена, забрали сумки и отправились в дом. Травами пахло уже в сенях, но большинство крючков для сушки пустовало. Стащив заляпанные глиной сапоги, Марджелату с Раду прошли в просторную горницу. Там повсюду пестрели яркие половики, на сундуках красовались лоскутные покрывала, в углу стоял небольшой ткацкий стан. Хозяйка явно знала толк не только в лекарском деле. С полатей спрыгнула бело-рыжая пушистая кошка с оранжевыми, как ноготки, глазами, прошествовала к гостям, обнюхала, после чего обтерлась боками об ноги.

— Не пугается, надо же, — Раду почесал кошку за ушами, и та заурчала. — Сразу видно, у знахарки живет. Привычная.

— На самом деле, Шофранка не совсем кошка, — шепнул Марджелату. — Вернее, совсем не кошка. Домовица она.

Кошка одарила его благосклонным взглядом и удалилась обратно на печь.

Дана уже собрала на стол все, что нашлось — немного вяленой баранины, мамалыгу, крынку простокваши и большую бутыль сливовицы. На широкой лавке лежали рубахи и штаны.

— Это мужа моего покойного, переодевайтесь, пока не застыли совсем, — она посмотрела на Раду и вдруг подмигнула. — Если стесняешься, могу отвернуться.

Тот ухмыльнулся, повесил на крюк у двери кобуры с пистолетами и принялся стаскивать мокрое.

— Ну, рассказывай, что у вас стряслось, — велел Марджелату, когда оба натянули сухую одежду, утолили первый голод и согрелись крепкой наливкой. — Только без утайки. Это ведь Дед?

— Да что утаивать... Он, — Дана устроилась на другом конце стола и перетирала в большой ступке маковые головки. — Гневается на нас, лютует. Уж не знаю, кто его обидел, да только вторую седмицу такая напасть. Мы и кланялись, и дары носили, и знак просили подать, как умилостивить. Все зазря. Трех мужиков прямо на священной поляне деревом зашиб. Двое по дрова пошли, в поле их корни потащили под землю, насилу отбились топорами. Один хотел попалить ежевику на доме, так она его колючками изодрала, по сию пору лечу. Отец Макарий святой водой и крестом думал Деда угомонить... Крест прямо в руке побеги пустил. Острые, что стрелы, истыкали всего. Выхаживаю тоже, встает уже. За хворостом не выбраться, уже и за околицу не пускает, трава сразу душит. По деревне еще как-то ходим, потемну, когда они поспокойнее и двери дают отворить, носим друг другу, у кого что осталось — дрова, кукурузу, муку, солонину. Лебеды — и той не набрать. Детей все по домам держат, хотя девок и малых Дед не трогает. Третьего дня сам явился, сроку дал до Солнцеворота, а после грозит с землей все сровнять. И позвать никого не можем. Да и как звать? Я б Шофранку отправила к Пауликэ, он в Брашове, у аптекаря в подмастерьях. Она-то своими путями легко пройдет хоть куда. Так гильдейские ж Деда убьют... и пожгут тут все.

— Убьют и пожгут, — согласился Марджелату. Дана была права. Гильдия не станет разбираться и просто отправит отряд уничтожить обозленного лешего. И грозит это тем, что всей деревне придется покинуть здешние места на несколько лет, а может, и соседним деревням тоже. Лес без Хозяина или погибнет, или одичает так, что нежить и враждебная нечисть заведется под каждым пнем. Ордену работы невпроворот, да и не дело это, лешего убивать.

— Может, ты что придумаешь? Хоть узнай, в чем наша вина, — Дана с надеждой посмотрела на него. — Коли тебя сюда занесло, не просто так оно. И с Дедом ты уже встречался, так что не сторонний.

Раду при этих словах чуть не подавился мамалыгой. Марджелату опрокинул еще стопку и почесал в затылке.

— Непростая задачка. Ладно, попробую с ним потолковать. Зайчик, доедай и поедем.

— Вот так и знал, — проворчал Раду, хотя больше для виду. Отпускать друга одного воевать с живыми кустами и лешаком он уж точно не собирался. — А обещал баню, сидр, сухую постель.

— Ну... у тебя есть сухие штаны, — невозмутимо ответил Марджелату и потянулся к бутыли со сливовицей.

Дана хихикнула из-за ступки.