Хочу спуститься в глубь колодца,

хочу подняться лестницей крутою,

чтобы увидеть сердце,

ужаленное темною водою...

Федерико Гарсиа Лорка

Ноттингем, канун дня архангела Михаила¹

— Я еще не стрелял, господин Фламбар.

Назир удивленно поворачивает голову, не понимая, на что надеется хромой садовник из Каслтона. Да, у него твердая рука и верный глаз, невзирая на годы, но бывшего ассасина ему не превзойти. Лучшего выстрела не сделать ни одному человеку.

Фламбар отходит, уступая место у черты. Назир встречается взглядом с шагнувшим вперед стариком... и замирает. Из-под седых волос на него смотрят молодые глаза цвета весенней листвы, на миг ему кажется, что в глубине зрачков пляшет нездешнее пламя, черное, как сам грех. И в его душе оживает почти забытое чувство, которому он так и не сумел подобрать названия.

Оно появилось еще в детстве, когда мать и служанки рассказывали ему о джиннах и пери, чье могущество не охватить человеческому разуму, и чья красота способна свести с ума. Чувство это сравнимо с жаждой — но доселе не было воды, способной утолить ее. И были сны, в которых он гнался за кем-то, искал кого-то, слышал чей-то смех, никогда не видя лиц.

Именно из-за этого чувства юный Назир однажды вложил золотой динар в грязную ладонь сумасшедшей гадалки на базаре. Оно же привело его к Горному Старцу, а затем заставило бросить орден и пуститься в путь. Покинуть родину, стать слугой Симона де Беллема, бледного магрриба² с пустым сердцем, приплыть с ним в эту холодную варварскую страну, где дождей в году больше, чем солнца, женщины не закрывают лиц, а мужчины невоздержанны в пище и питье. Здесь он вновь услышал истории о пери и джиннах, живущих в стране, врата в которую открываются под холмами. Но время шло, жажда подергивалась пеплом, и он перестал слушать сказки.

Назир завороженно следит, как садовник натягивает мощный ростовой лук — медленно и плавно, без усилий, — и его собственные руки невольно напрягаются. Над турнирным полем повисает тишина. Он затылком ощущает тяжелый взгляд Беллема, но это его не тревожит: все помыслы сосредоточены на стальном наконечнике, нацеленном в мишень. Вот наконечник чуть смещается влево, и Назир подается в ту же сторону, будто змея, завороженная дудочкой заклинателя. Ему кажется, что он сам стал этим наконечником, холодным и острым, неумолимо летящим в цель. И когда стрела садовника из Каслтона рассекает надвое древко его стрелы, то самое чувство в душе Назира вспыхивает, словно лесной пожар, и он понимает, что нашел свою воду. Воистину, ни одному человеку не сделать лучшего выстрела, но кто сказал, что перед ним человек?

Садовник стягивает лучные перчатки, чтобы взять приз — серебряную стрелу, которую вожделеет магрриб. Назир видит гладкую кожу рук, совсем не старческих, с длинными пальцами и узким запястьем. Видят это и шериф, и сэр Гай Гизборн, первый рыцарь Ноттингема. Шериф успевает лишь рявкнуть: «Гизборн!..» — и давится словами. На него смотрит стальное жало бодкина.³ Аббат бледнеет как полотно, сползает в кресле, прикрываясь дрожащими руками. Беллем сжимает губы так, что они белеют, но не пытается колдовать.

Назир знает, что стрела войдет шерифу в левый глаз и выйдет из затылка, пригвоздит его голову к высокой резной спинке кресла — знает так же ясно, как если бы сам держал лук. «Садовник» легко спрыгивает с помоста, быстро отступает назад, за его спиной возникают трое лучников, еще один прикрывает со стены. Похожий на медведя здоровяк — Маленький Джон, вспоминает Назир, бывший раб Беллема — окованной железом дубинкой сбивает с ног арбалетчика. Вскоре на турнирном поле начинается суматоха, свистят стрелы и арбалетные болты. Два стражника падают, сраженные меткими выстрелами.

Назир лихорадочно ищет взглядом «садовника», видит его уже за высокой насыпью и облегченно выдыхает. Он связан словом чести, но не уверен, что сейчас не нарушил бы это слово. Горящие стрелы с гудением рассекают воздух, падают в сено, вонзаются в затянутый багряной тканью навес, и все заволакивает дымом. Гизборн выкрикивает приказы, стражники беспорядочно мечутся, ловят напуганных огнем лошадей, но беглецы уже скрылись, их не догнать.

Назир уезжает вместе с Беллемом, повторяя про себя имя — Робин Локсли, Робин Гуд, сын Хэрна.

***

Слуги магрриба привозят в замок женщину с волосами цвета пламени, Марион Лифорд. На этот раз ей не удалось ускользнуть. Марион нравится Назиру, но в этом нет плотского желания. Так может нравиться оружие, созданное искусным мастером, или дикий зверь. Она сейчас и впрямь похожа на молодую волчицу, загнанную в угол — напуганную, но не покоренную.

Назир стоит в нише за гобеленом, на котором изображены демоны, совокупляющиеся с женщинами, мужчинами и друг с другом. На уровне глаз прорезаны отверстия, и ему не только слышно, но и хорошо видно все, что происходит в зале. Марион бросает обвинения и насмешки в лицо Беллему, и тот, оставаясь внешне спокойным, с силой сжимает подлокотники похожего на трон кресла. Ей страшно, этого нельзя не заметить, однако голос ее не дрожит, лишь тонкие пальцы судорожно комкают ткань монашеского платья. Когда ведьмы уводят Марион, она не плачет, не умоляет отпустить ее. Поступь ее тверда, голова гордо вскинута — так могла бы идти на эшафот королева. И Назир восхищается ею.

Он не умеет прозревать грядущее в огне, воде, внутренностях животных или хрустальном шаре, и не знает, откуда взялась уверенность, что и на сей раз его господин потерпит поражение. И когда Робин Локсли вонзает в грудь Беллема серебряную стрелу, Назир улыбается — он не ошибся в своем предчувствии. В отличие от умирающего магрриба со всеми его тайными знаниями и предвидениями.

Ноги сами приносят его на галерею. Беллем мертв, и он больше не связан словом, но все же преграждает беглецам путь. Его ведет пробудившаяся жажда, желание удостовериться, что тогда, на турнире, ему не почудилось.

Звенит сталь, встретившись со сталью, мерцают в свете факелов древние руны. Сын Хэрна сражается умело, но ему не одолеть того, кто был лучшим среди убийц Аламута. Меч, выбитый из его руки, отлетает в сторону, и парные клинки Назира, что рассекают волос на воде, замирают меньше чем в дюйме от шеи. Марион ахает от ужаса.

Назир неподвижен, как статуя. Робин смотрит на него в упор, и в глазах цвета весенней листвы нет ни страха, ни вызова, они безмятежнее озер в безветренный день. А в следующий миг темная гладь зрачков плывет, растекается чернотой, зелень полыхает болотными огнями, и Назир понимает, что не может шелохнуться, не может дышать — тело словно превратилось в камень, горло захлестнула невидимая удавка.

Звучит в ушах визгливый голос гадалки: «Ты обретешь желаемое, юный господин, когда заглянешь в глаза своей смерти...» Сколько их было, тех, кто сходился с ним в бою? Назир сбился со счета. Имена одних он помнит, других и не знал. Трижды чужой клинок расписался на его теле, но даже тогда смерть плясала на остриях его шамширов,⁴ и ничей взгляд не сулил ее ледяных объятий. Ничей — до сего дня.

Время тянется густой патокой, мир вокруг медленно наливается алым. Сквозь оглушительный рев крови в висках Назир слышит топот и голоса позади. Робин моргает, и невидимая удавка развеивается. Назир делает судорожный вдох, воздух кажется сладким, как никогда.

— Том, нет! — резко бросает Робин.

Назир оборачивается. В двух десятках шагов стоят трое разбойников, один из них целится из лука.

— Я же приказал оставаться в Шервуде.

Робин протягивает руку Марион и, не глядя на Назира, ведет ее к своим людям.

— Неблагодарная свинья, — ворчит Маленький Джон и тут же расплывается в улыбке, хлопает Робина по спине. — Давай, уносим ноги.

Но уйти они не успевают.

— Солдаты! — доносится крик снаружи.

Назир слышит грохот копыт, бряцанье оружия. Он взбегает по лестнице на площадку донжона, выглядывает из-за высоких зубцов. Четыре десятка пеших солдат и восемь всадников во главе с Гаем Гизборном против дюжины разбойников. На холме он замечает шерифа и аббата, сплевывает и грязно ругается — падальщики ждут своего часа.

С турнира лесным стрелкам удалось уйти без потерь, не получив и царапины. Но сейчас они не на турнире, и заложника в лице шерифа у них нет. Как говорил один из воинов Горного Старца, обучавший молодых ассасинов: если вам удалось сделать что-то случайно, по наитию, не пытайтесь повторить это впредь, осознанно. Назиру довелось убедиться в истинности этого утверждения, но сейчас он как никогда надеется на другое — что из любого правила есть исключения.

Робин раз за разом спускает тетиву так быстро, что Назир едва может уловить, когда тот выхватывает из колчана новую стрелу. Но тут солдаты смыкают щиты, прикрывая арбалетчиков. У Назира в колчане шесть стрел — и у Гизборна становится на шесть человек меньше.

— Робин, уходи! — ревет Маленький Джон. Тяжелая дубинка в его руках с легкостью крушит кости, кольчуга не защищает от ударов, нанесенных с силой бешеного тарана. Солдат, оказавшийся слишком близко, с воплем падает, вместо лица у него кровавое месиво.

Робин прыгает, сбивает наземь всадника. Взлетает в седло, сажает Марион позади себя и высылает лошадь с места в галоп. Назир шепчет молитвы вперемежку с проклятиями — но что толку от молитв, ему бы стрелы. Робин прорывается к воротам, двое разбойников прикрывают его с луками...

Назир не ждет, пока шериф и Гизборн войдут в замок и найдут труп Беллема. Он забирает из покоев магрриба два кошеля, туго набитые полновесным серебром, наполняет колчан стрелами и спускается в подземелье, откуда потайной ход ведет за стены. Его путь лежит в Шервуд.

***

Солнце клонится к закату, окрашивает алым и золотым верхушки деревьев. Назир стоит в зарослях орешника, укрытый листвой и тенями. Перед ним воткнут в землю факел. Над озером стелется молочный туман, тянет прохладой.

Восемь лесных братьев нашли смерть на склоне перед замком Беллема. Выжившие прощаются с ними — пятеро мужчин и женщина. Их скорбь священна, и Назир терпеливо ждет. Горящая стрела уходит в темнеющее небо и падает в воду. За ней следует вторая. Третья... Шестая.

Назир поджигает обмотанный тряпкой наконечник, делает шаг вперед. Он не знал павших, не делил с ними хлеб, не стоял спина к спине в бою, и все же считает должным отдать им дань уважения, как воин воинам. Седьмая стрела прорезает темную гладь озера и с шипением гаснет.

Робин поворачивается первым. Взгляд его полон горечи и непролитых слез. Он потерял друзей. Соратников. Тех, с кем делил тепло костра и кружку эля. Тех, кто ему верил и шел за ним. Они заплатили жизнью за жизнь его и Марион. И осознание этого выжигает его изнутри. Назир понимает, каково ему — он и сам однажды испытал эту боль.

Робин молчит. Разбойники смотрят на него, ожидая решения. Назир опускает лук, прижимает ладонь к груди. «Ты потерял товарищей, но можешь обрести нового друга», — он не произносит этого вслух, но в словах и нет необходимости.

Наконец Робин медленно кивает, и Назир едва заметно улыбается в ответ. Теперь его дом и господин — здесь.