Нэртельвей оживал понемногу — и Сильвер повидал на своем веку достаточно, чтобы знать, что это в порядке вещей. Княжество стояло не только на перекрестье трех значительных дорог, в мирное время торговых, в иное — военных, но и высшие силы, видимо, имели на него зуб. Здесь много что случалось, более или менее значительное, но Сильвер заметил эту закономерность еще давно — город восстанавливался не спеша.

Когда миновала кутерьма с Велемором и Безликим, Сильвер отправил скорбную весточку родным Мартериара и даже замолвил за его душу пару слов перед алтарем — один, чтоб никто, особенно Патриция и Кайра, этого не слышали. Несколько дней спустя вместе с Кайрой проводил Патрицию до ворот города, тепло с ней простился — теплее, чем сам от себя ожидал, поэтому сразу бросил ей первое же подвернувшееся на язык оскорбление. Так, по мелочи, к таким она привыкла — и такую же почти дружескую колкость бросила ему в ответ.

Кайра больше жрицей не была и ни Орденом, ни самим Сильвером тем более не командовала — да что там, ее семья не простила ей отречение и не пожелала принять обратно, а это давало Сильверу право более не считаться с ней даже как с представительницей знатного дома. И все же Сильвер пару раз к ней заглянул — проверить, в порядке ли она. В порядке она не была — слишком глубоко ранила ее смерть Мартериара, но с этим Сильвер сделать ничего не мог. Лишь убедился, что бывшая жрица не собирается себе осознанно или не очень навредить, и парой советов помог собраться в дорогу — если она решилась ехать смотреть мир, скатертью ей и дорога. Может, она найдет место, где будет… лучше.

И, глядя ей вслед — он единственный вышел проводить ее до ворот в то утро — он понял, что такое место нужно и ему самому. Место, где было бы… лучше.

Он затруднился бы объяснить, если бы его спросили, чего именно он хотел.

Дом Мальвентен вставал на ноги так же, как и все остальные — медленно, без спешки, наверняка. Кириам, младший брат Сильвера, любезно взял на себя значительную часть встреч с другими домами, подтверждение прежних и заключение новых сильных союзов, расторжение слабых, торговые договоры и помощь нуждающимся горожанам. Сам Сильвер старался не отставать — все же здоровье брата всегда оставляло желать лучшего, и слишком его напрягать не позволяла совесть, — но все же находил время, чтобы выбраться в ту часть города, что попала под удар при штурме первой. Помнится, тогда Сильвер нашел глазами проваливающуюся крышу особняка посольства, подламывающиеся деревянные колонны и вырывающийся из окон черный дым, и подумал что-то вроде: «Я рискую встретиться с самой Бездной, а ты, мерзавец, наверно, сидишь сейчас где-нибудь в безопасности и глушишь свое по-человечески отвратительное вино».

Тогда Сильвер закатил глаза — такую скуку вызвала промелькнувшая перед глазами картина — и все так же мысленно добавил: «Спасибо за это, Заступница».

Он приходил к бывшему посольству несколько раз — удача была это или чей-то высший план, Двенадцатый посол людей покинул Нэртельвей по личным причинам всего за несколько дней до начала эпидемии, а вернуться до сих пор не смог, потому как границы закрыли сразу и объяснили вполне доходчиво: хочешь жить — не суйся. И хотя с Двенадцатого сталось бы полезть в самый рассадник инфекции и эпицентр колдовской бури лишь назло тому, кто вздумал запретить, Сильвер был спокоен. Нет, Двенадцатый не вернется, пока ему не разрешат, да и потом еще время потянет. Лентяи склонны лишний раз к месту работы не рваться.

Сильвер не очень понимал, зачем приходит — возможно, он искал то самое лучшее место, и, глядя на развалины, до которых еще не добралось восстановление, убеждался — нет, это не оно, он ничего не потерял.

Однажды Сильвер рискнул войти внутрь — первый этаж, хоть и был в копоти пожара и кое-где темнел обрушившимся потолком, выглядел вполне безопасным. Сильвер тогда долго простоял у лестницы со сгоревшими деревянными ступенями — вспоминал, как четыре года назад Одиннадцатый, стоя здесь же, прямо на этом самом месте, представил представителям знатных домов своего подчиненного и помощника — вертлявого светловолосого паренька с бойкой речью и по-эльфийски длинными волосами. Не прошло и пары лет, как Одиннадцатого сместили — очень уж скандальная история вышла у него с одним лордом, которая сверх того еще и непрофессионально вылилась в дуэль — и это самое недоразумение было наречено Двенадцатым.

Сильвер был одним из немногих, кто на закрытом совете отдал свой голос против — не нужно им тут в Нэртельвее вообще человеческих щенков, а если они еще и в политику суются, так сразу в шею гнать. Его не поддержали, и на следующем же приеме Сильвер решил избавиться от новоиспеченного Двенадцатого самостоятельно: прямо посреди общего разговора отозвал на пару шагов в сторону от беседующего кружка — мера такая давала лишь видимость личной беседы — да заявил, что попытки человека влиться в высший свет эльфийского княжества попросту смехотворны, выглядит он нелепо, а еще очень глуп. В ответ на это Двенадцатый улыбнулся — широко улыбнулся, в первый момент Сильвер решил, что это судорога гнева — и на удивление спокойно ответил:

— Это хорошо. Я не хотел, чтобы вы были здесь в таком виде один.

Кириам на месте Сильвера обязательно нашел бы, что ответить, но Сильвер со словами дружил куда хуже, чем с кулаком, а рукоприкладствовать к послам было нельзя — посему просто скрипнул зубами и отошел прочь. Если бы не его титул и статус его дома, ему вслед решились бы хихикнуть.

Впрочем, Двенадцатый оказался достаточно милым в общении — тем же вечером он отыскал Сильвера и, извинившись, сказал, что, возможно, все поправимо. Под «все» он имел в виду не испорченные отношения, нет — лишь предложил Сильверу научиться манерам.

С тех пор ни один вечер не обходился без подобных выходок — все менее и менее публичных, пока в конце концов Сильвер не обнаружил Двенадцатого рядом с собой в дальней полутемной галерее — тот совершенно доверчиво прижимался щекой к его плечу и с выражением знатока дегустировал сладкое вино прямо из бокала Сильвера. И Сильверу нравилось это больше учтивой холодности или беспрекословного уважения — ему действительно нравилось, что человеческий посланник выбрал его адресатом своих не очень-то беззлобных шуток. Да и сам Двенадцатый ему, чего там, нравился.

«Как вещь нравился», — тут же успокивал себя Сильвер. Как украшение, которым хочется лишний раз полюбоваться мимолетно, а потом себе пусть идет, куда хочет.

— Позволю себе заметить, вы вполне неплохи, — сказал ему как-то Двенадцатый, расслабленно облокотившись на перила и подняв взгляд куда-то наверх. — Особенно издалека и когда молчите.

— Могу завязать тебе глаза, — суховато предложил Сильвер в ответ. — И, смею думать, тогда я буду для тебя достаточно хорош.

Двенадцатый редко смеялся, даже слишком редко для человека со своей короткой жизнью, а в этот раз Сильвер даже не шутил — не до шуток было, слишком много проблем доставляли переговоры со строптивым торговым партнером, переписке с которым он уделял почти все свое время. И даже этого было мало, чтобы продумать дальнейшие действия достаточно хорошо, чтобы дом даже при разрыве соглашения не понес убытков — сохранить его уже не казалось возможным. Но в тот раз Двенадцатый смеялся, глухо и коротко, но смеялся, и Сильвер поднял взгляд от собственных переплетенных пальцев и кольца с печатью дома — напоминанием, что он в ответе не только за себя.

— Интересная мысль, — отсмеявшись, обронил Двенадцатый, — но, уверяю, хватит и более мягких мер. К примеру, я был бы благодарен, если бы вы показали мне городскую набережную этой ночью — как вы знаете, я недавно в городе…

Выжидающее молчание и взгляд глаза в глаза — даже нечувствительный к намекам Сильвер это заметил и запомнил. Это «недавно в городе» длилось уже третий год и осмотреть набережную — наверняка, не впервые — он мог бы и сам, если бы хотел.

— Любезное предложение, мессир, — Сильвер намеренно надавил на вежливость. Если Двенадцатому нравились светские условности, то так тому и быть. — Я его принимаю.

Стоя посреди сгоревшего посольства, Сильвер с трудом верил, что этот разговор произошел у этих же самых перил этой же самой лестницы чуть больше года назад. С трудом верил, что он действительно явился тогда к месту встречи и действительно провел несколько часов, прогуливаясь по набережной рука об руку с послом людей. С трудом верил, что на этом ничего не закончилось — даже, наоборот, началось. Начались такие поздние прогулки и приглушенные разговоры, все еще довольно колкие, начались посиделки у Двенадцатого в посольстве или, чаще, дома у Сильвера, началась ненавязчивая помощь и словно бы небрежная поддержка. Сильвер с трудом верил, что Двенадцатый в самом деле вел за него переговоры с бывшими торговыми партнерами дома — да так хорошо, что те после разрыва соглашения еще должны остались, — а он сам однажды вызвал на дуэль выскочку, посмевшего нанести Двенадцатому публичное оскорбление.

Сильвер действительно с трудом верил в это, особенно после того, как пришлось побывать в окружении мертвых и лицом к лицу с самим Заступником, — а потом, чтобы не предаваться бесполезным воспоминаниям, бесшумно ушел, не планируя больше к развалинам возвращаться.

Меньше чем через месяц эти воспоминания сами постучали к нему в дверь. В общей разрозненной, хоть и немного ленивой, суматохе кто-то — Сильвер даже догадывался, кто именно, потому как с такого рода вопросами при вернувшей власть правительнице близко работал разве что Кириам — отправил приглашение послу вернуться в Нэртельвей, да только сильно прогадал со сроками. К тому времени, как Двенадцатый с небольшой свитой въехали в город, здание посольства, при котором располагались и жилые комнаты, в лучшем случае напоминало варварский шалаш.

Не то чтобы Сильвер Двенадцатого приглашал — нет, тот просто заявился к нему поздним вечером и первым делом — после, разумеется, приветствий по всем правилам и со всеми тонкостями — потрепал его по остриженным волосам.

— Потешно выглядите, — понизил голос он.

Что-то с тихим шорохом встало на место. Возможно, одна половинка мозаики сложилась с другой — вот оно, то место, где должно было стать лучше. Рядом с этим человеком, во всяком случае, короткие пряди были просто «потешными». Не напоминанием о сражении с земным сосудом Безликого Заступника.

И Сильвер, не очень соображая, что делает — настолько сильным было нахлынувшее осознание — неуклюже обнял Двенадцатого, прижимая к себе за пояс и узкие плечи. И вдруг опомнился — когда Двенадцатый открыл было рот, чтобы сказать что-то — наверняка очередную колкость — и сам тихо прошептал ему на ухо:

— Свои остричь не хочешь?