Вчера выдалось мерзким, и я к себе не обращаюсь, мол, Фрэнки, тебе ещё жить и жить, многим бывает и потуже.
Я принёс из универа такой ослепительный, такой сочный фингал под левым глазом, что, наверное, следующие пять лет с кулаками не полезу, в частности к Макфеллори. Я же подмечал, что сами детишки с серебряной ложечкой во рту никогда не одержат верх в драке.
Что мне скрывать, поделюсь подробностями стычки с Элиотом, как есть. Ему снова понадобилась горстка полезной информации, на сей раз по мировой художественной культуре. Ради чего только он на меня наседает? Словно у нас в UNO* из лишнего первокурсника конспект не вытрясти! Видимо, записи в моей первой тетради он переписывает себе, учит и всё-таки применяет. Преподам фантастически плевать, как кто усваивает материал — они ежегодно разжёвывают одно и тоже, разве поймёшь тут, кто кому помогает? Чую неладное. Будто конспекты — вуаль, а за ней кроются более… тайные темы, только без гейских приколов. Будто он намеревается меня куда-то втянуть. Так, чтобы оно меня поглотило, и я не оборачивался назад.
Вот это меня занесло в фантазиях.
Куда ни иду по универу, оглядываюсь вокруг себя. Задача Элиота — выносить мозг, а его подпевал-громил, у которых ума, как у ракушки — ломать косточки. Они изобьют и всякого, у кого не срастутся отношения с Элиотом, и просто любую душеньку, мозолящую им глаза. Глупые, зависимые шишки. Но я-то схватился не с ними — с самим Макфеллори. Спускать на меня телохранителей — скорее рисковать их силёнками. Прежде чем разбить мне нос, меня нужно догнать. Какое отличное преимущество иногда быть мелким рядом с кем-нибудь шкафообразным, не находите?
Элиот ловит меня после второй пары в аудитории, когда профессор в конце хвоста из студентов выскальзывает в коридор. Я собираю вещи со стола, и вдруг в поле зрения мелькает клеточка его костюма, подошвы туфель шаркают по ступенькам, ведущим ко мне. Меня переклинивает от протяжного «Утро доброе, Фро». Я ещё терплю Пэнси, но откуда, блять, вылезло это Фро?
— Маленький, жадный Фрэнки больше не хочет помогать большому Элу? А если за… — его рука скользит в кошелёк. М-м-м, я в предвкушении, — столько?
Да он хитёр! Пять сотен, пять зелёных купюр смотрят на меня острыми краями. И мысли разбегаются, как тараканы, которым среди ночи на кухне включили свет. С одной стороны, если я приму у него пятьсот долларов, я буду ему должен. С другой, моё проживание в квартире стоит под вопросом. Того, что выплачивает университет и что осталось с прежнего рабочего места, не хватит, а мои мама и папа — ну, им деньги тоже немаловажны, чего из них вытягивать? В таких задачках я полагаюсь скорее на себя, чем на ближайших лиц. Так взять или не взять? Я обитаю в историческом районе, и цена по меркам Нового Орлеана смешная. Но и с ней я не справляюсь, как хотелось бы.
Нет. Скорее уж меня выставят на ночную Клинтон-стрит, чем я стану унижаться, поднося Элиоту конспекты на серебряном блюдце. В конце концов, кто изводил правую руку, растирая чернила по бумаге?
— А ручки просятся, — Элиот составляет из купюр веер, обмахивает меня им. — Признайся, тут не устоишь.
Доигрался. Ну, держись, засранец.
Одним рывком, толчком от парты, я налетаю на Макфеллори. Пиджак плотно обтягивает спину, когда мои руки срывают фетровую шляпу мелкого и намертво вплетаются в ломкие волосы, выдирая клок за клоком. Доллары раскидывает по полу зелёными конфетти, раскрытый бумажник перелетает через два ряда. Работая своими обеими над Элиотом, я не обращаюсь ни к стыду, ни к жалости. Я иду ровно к тому, чтобы научить щенка, что у всего должен быть предел. Щипаю его, как утку в кипятке. Оружием он выбирает не сопротивление ударами, укусами или щипками — он кричит, перевёрнутый на спину. В его криках действительно слышится боль, и затихает он, посылая мне какую-то стрёмную улыбку от уха до уха.
— Радуешься?
— Как видишь, — скалится Элиот, дёргает плечом и впечатывает свой миниатюрный, но жёсткий кулак мне в глаз. Я завываю, как последняя шавка, закрывая фингал рукавом. А туда, где дерутся псы, вскоре приходит вожак своры. У нас его роль исполняет толстяк профессор Флетчер, который вбегает в аудиторию и своим упругим животом создаёт между нами стену. Конечно, он возмущается и так и этак со всякими «безобразие!», «пустоголовые!» и всем таким, чтобы нас пощекотала вина. Хм, а не много ли хотите, мистер? Без вашего вмешательства я бы разукрасил Макфелла на оба глаза.
— Кто из вас начал? — уточняет Флетчер, посасывая во рту дужку очков.
— Он, — говорит Элиот.
— Я, — подтверждаю. Сваливать на него — только всё ухудшать. И время упускать, и злить ненужных чертей профессора. — Прошу прощения.
— Ну-ну, Айеро, — Флетчер скрещивает руки на груди. — Следи, пожалуйста, за собой, иначе не видать тебе Нью-Йорка, как бессмертия. Иди к медсестре, спроси льда. А ты, дорогой друг, — его указка показывает на Макфеллори, — вперёд думай самостоятельно вместо того, чтобы создавать себе комфорт на чужом труде, и верни чёртову тетрадь.
— Пускай вернёт мне сотню, — шипит Элиот сквозь ухмылку.
— Вот оно что, — препод смотрит на кучку из купюр и снова наседает на Макфелла. — Оплата конспектов — это меньшее, что за вами замечали. Я не стану говорить про курение в кампусе и секс втроём в кабинете после учебного времени. Не убивайте взглядом Айеро, он нам ещё пригодится. Пройдёмте-ка со мной.
Так и разошлись разными тропами. Я — за льдом, они — разбираться дальше. Едва попав в универ, Элиот принялся выстраивать себе идеальную студенческую жизнь. Посочувствую тем, кто выбрал его образцом для подражания или предметом зависти, ведь этим выбором они мостят себе прямую дорожку к исключению. Я отпраздную это с вином, сырным фондю и шоколадными фонтанами, — точнее, во сладких-пресладких мечтаниях, где в моих карманах не свистит ветер. А прямо сейчас я лежу на незаправленной постели, под облупившейся на потолке побелкой, стирая ногтем краску на крышке телефона и просматривая контакт Майки. Он улетел первым утренним рейсом, уже наверняка навестил мать — в общем, ему не уделить мне минутку по телефону, однако так тянет его набрать. Скукотища. Раз так нечем себя занять, может, взять проект, наконец? Мне нужен главный герой, лицо, с которым я мог бы работать, качества которого я бы рассматривал. Кто-нибудь не из студентов UNO или Дилларда*, такой, чтобы ему не нужно было бежать куда-то, вычеркнув из списка дел даже лёгкий завтрак, кофе или «покормить кошку/собаку/рыбок и etc.». Столько мороки. Куда я забрёл? С универской задачкой не сравнится тот же присмотр за Джеральдом… Джаредом… Джерардом, тьфу. Я не приезжаю к нему хотя бы потому, что обеспечил презрение к себе своим вторжением. Не слышит? Не говорит? Значит, пошлёт к чертям с порога, хлопнув дверью. Или ручками помашет, жестами покажет… Да какие жесты? На что тогда священный средний палец?
Он есть у меня в телефонной книжке. И Майки дал мне его профиль на Facebook. Так как же всё-таки к нему подобраться? Вживую или через чат? Я напридумывал кучу шуток про чёрный список. Посмотрю, придётся ли мне их шутить.
За ноутбуком я нахожу его аккаунт с серой пометкой «Был активен сорок минут назад». На фото он поставил себя, стоящего перед стеной со своими холстами, одетого в дырявую, как будто прошитую из дробовика зёлёную толстовку из девяносто восьмого с белым изображением неких авто тех лет. Старые шмотки его образ не портят, скорее придают ему некоторую изюминку. Домашний. И темнее самой тяжкой темноты. Его лоб затемнён, по переносице скользит ниточка света, а в зрачках — бешеные изжелта-белые огоньки. Он обозначил в статусе «Художник. Беру картины на заказ». Не знай я его ближе, я бы закрыл страничку и переделал часть строчки как «Убиваю на заказ». Но напомните мне первопричину того, что я здесь засел?
Чат, как же. Ну, бля, открой это окошко, завари себе чайку с голландскими вафлями, от которых в холодильнике только слово — только крошки, — и напиши ему хотя бы сраное «привет я Фрэнк помнишь меня?» Тише-тише, ни к чему так гнать. Майки же сказал ему, как меня звать? По листочкам там, по телефонным заметкам? Но держать его за идиота, когда Джерард мне сдан на целый месяц?.. Тридцать суток с глухонемым инвалидом, словно название посредственного реалити-шоу.
Хер со всем. Я берусь строчить по белому полю:
«Привет Я думаю ты меня узнал»
Без аватара я пиздецки узнаваемый. Браво! Толпа ликует, судьи плачут, — со стыда! Роюсь в меню, удаляю пузырь чата и заполняю по новой:
«Привет Меня зовут Фрэнк Айеро извини что разбудил тебя на неделе Мы можем поговорить?»
Ещё дерьмовее удалённого, да и пошло оно. На сей раз я бессилен против своей лени, и мешаю ложечкой сахар в чае, подгибая под себя ноги в одних боксерах. У фамилии загорается зелёный кружок, он читает моё начало переписки. Ложка стучит по стенкам чашки звучнее, когда я вижу, что он печатает. Под верхним сообщением спустя минуту вылетает:
«А, Фрэнк? Приятель Майкла, к которому меня привязали? Ты же не тот урод в татуировках, который распустил на меня руки?»
Он помнит. Неплохо. Мы хотя бы обойдёмся без расспросов типа «кто, где, когда и сделал что?». Я же достойный претендент на место у него в Заблокированных.
«Да это был я Снова прости пожалуйста»
«Отвали и забудь о том, что случилось»
Что-то из ожидаемого. Разговор окончен? Что я, что он, находимся онлайн. Я пялюсь на мигающий курсор, а по ту сторону экрана?.. Навеял ему представление о себе, и теперь жду, что он мне отпустит. Классный из меня клоун.
«Взрываться на тебя было бы супер-тупо. За приветствие прощён, не сиди там, как на иголках. Но ты по-прежнему мне отвратителен»
Чего?
Чего? Повторите мне, а?
У него свои странности. Я готовился к эмоциональной вспышке по интернету, едкому кислотному всплеску, и… Джерард давит на меня, после ослабляя эти клещи. Кусачая вещь, однако, это чувство вины. Напоминающая о себе нажатием на больное, пока тот самый, перед кем ты, кажется, безмерно виноват, не примет твоего прощения, не избавит мысли от чугунного груза.
«Шутишь что ли? Или тебе Майки подсказку подкинул об извинении?»
«Майки занят с нашей мамой, его не трогай. Всё равно полностью от тебя не отделаешься. Можешь писать мне здесь вечерами, руководства брата не придерживаться. По Facebook — прошу, я весь твой, но увижу тебя в моей квартире — не жди тёплого приёма»
Поставил он точку и смылся из сети. Вот и потолковали, обкашляли то да сё. Какой счастливый итог!.. О, довольно с меня возмущений. Я дистанционно огребаю по хребту за обиду. Увижу тебя в моей квартире — не жди тёплого приёма… Хотел как лучше, а получилось, что меня ограничили одной соцсетью.
Неслышащий. Безгласый. Представь себя на его месте, Фрэнки. Ты возводишь вокруг себя высоченные каменные стены, отделяясь от общества, зарываясь, как в стог сена, в себя, в свою глухоту и немоту, не знаешь себе другого места и с горечью обращаешься к минувшим годам, когда из твоих уст разливалась речь, а в ушах шумели яблони и вишни и насвистывал соловей. Ты бы тоже отказался от человека, который сделал тебе обидно, пускай сперва и не имея о том понятия.
Я не подружусь с Джерардом. К нему слишком долго пробиваться. Наши отношения останутся на уровне: «Мистер, да знали б вы, как я вас…». Хотя, постойте-ка… преувеличение на преувеличении сидит и им же погоняет. Отдых. Сколько-то отдыха друг от друга нам поможет. Неделя. Может, полторы.
Но среди той самой поставленной недели я схватил «громовещатель» от Майки. Не в этой жизни от Джерарда отдыхать. Согласно сообщению, я должен был купить книги по изучению языка жестов и освоить его вместе с Джерардом и некой мадам Уоррен, — невыносимая женщина, было подписано в скобках. Ничего, проверю, из какого теста она сделана.
В пятницу под семь часов после полудня я подхожу к квартире Уэев с пузатым рюкзаком, набитым учебниками и какими-то бумажками из универа, и двумя увесистыми пакетами с логотипом Волмарта. Я видел у них микроволновку, тогда почему бы не захватить побольше еды для разогрева? Было бы замечательно отведать чего-нибудь только со сковороды, но, боюсь, даже с книгой рецептов я сделаю из любого блюда какую-то горелую кучку. Ох, мамочка родная, жди меня в Бельвиле, я примчу к тебе за уроками готовки.
Ключ в скважине делает финальный оборот, замок щёлкает. Я вхожу. Глухонемой? Мне вовсе показалось, что от него ни в одной комнате ни следа. Тише воды, ниже травы. По крайней мере, гробовая тишина сохранялась до того, как что-то в спальне Джерарда свалилось на пол с гремяще-звенящим грохотом, — мольберт?
Шаг. Шаг. Шаг. Он на месте.
Что, если не запах разогретой за пять минут мясной лазаньи, тянет его на кухню? Он почёсывает затылок, теребит в пальцах кончики волос, опираясь на дверную раму. Дёргает носом, принюхивается. Давай же, голову влево на сто восемьдесят, и нечего тут думать.
— Здравствуй, здравствуй, — я машу рукой, замечая оба его настроения, оба взгляда. Сперва ошарашенный, далее просто насыщённый злобой, переливающейся через край. Издеваешься, Фрэнки? То есть, издеваешься над ним?! Ты можешь распихать продукты по холодильнику и уйти, но, упёртое существо, торчишь тут, как замороженный.
Джерард отодвигает стул, усаживается, расправляя плечи и выпрямляя спину, словно на светском приёме. Отрезает от всего квадрата лазаньи треугольничек с угла, накалывает на вилку, и такими кусочками размером с мизинчик расправляется с порцией. Скажешь ещё, что ему не нравится. Удовольствием так и тянет, за ушами трещит. Бросив свою половину нетронутой, я предлагаю ему блокнот с ручкой. Общаться, общаться.
«Непривычно. Но сойдёт. Хотя я не совсем поклонник этих штук типа «Разогрей меня!»
На всех «спасибо» и «пожалуйста» задерживаться — не к нему. Он вытирает пальцы о салфетку, моет за собой тарелку… и возвращается, выражая полное бесстрастие.
— Сказать больше нечего? — он сразу выводит одно кособокое, на пол-листа:
«Убирайся»
— Ой-ой, испугался, — усмехаюсь, перетягивая блокнот на свою часть стола. Хлопаю его по руке. — Хэй, глаза на меня подними.
Читая по губам, он слушается. С голосом он бы гнал меня отсюда, не щадя голосовых связок.
— Я не хочу быть плохим. Я лишь выполняю обещание перед Майки, — касаясь пальцев Джерарда, я надавливаю на подушечки и ощущаю, как бодро пульсирует кровь в пережатых сосудах. Он прикусывает губу, зубами сдирая тонкие, суховатые лоскутки кожицы. Солёная капелька скатывается по его щеке и спадает с подбородка.
Отстраняясь от моих прикосновений, он подставляет ребро ладони к подбородку, отводит от себя и машет рукой, но не вправо-влево, а будто сжимая резиновый мячик.
— Прикольно. Как переводится?
«Прощай. Это означает «прощай».
Он подводит руку к уху и взмахивает кистью, точно отгоняя от себя стайку надоедливых мошек.
«А это «Убирайся!» Разница есть?»
— Ага, меня уже сто раз выгнали про себя и провожают жестами в сто первый, — ничего прикольного. Он, кстати, больше не плачет. Протёр слезинки рукавом, и чистый-пречистый. — Ты в норме?
«Тебе учиться и учиться. Удачи с Тришей. Она прибудет по твоему адресу».
С десятого бессловесного «Убирайся!» я складываю пакеты под столом, надеваю рюкзак — скорее сбросить бы дома эту тяжесть, бедные мои плечики, — зятягиваю шнурки на кроссовках и вываливаюсь на лестничную клетку. Такой маленький, молоденький, шустрый комочек гадости.
И Джерард, посылающий мне улыбку и «Пока-пока!».
Под прозрачной крышей остановки я проверяю расписание автобусов. Сажусь на ближайший. В морщинистую ладонь водителя падают мои десять центов за проезд до Джексон-сквер. Есть встреча с одногруппниками. Меня позвали на баскетбольный матч, Нью-Орлеан Пеликанс против Огайо в первом раунде. Я не спортивный болельщик, но инициатор сего похода намекнул, что я себя перегружаю, и вообще не освежать ум после отработанных дней — так себе.
Становлюсь на брусчатку площади. Вершина центральной башни собора Святого Людовика рассекает заходящее солнце на две неравные части, по башням-соседкам расселись птицы, а моих парней… Стоять. Подождать ещё пять минуточек.
Хорошо, десять. Пятнадцать. Полчаса. Это они тянут кота за всем известное место, или я опоздал?
Легче подойти к кому-то и спросить, не пробегали ли мимо эти. Я направляюсь к женскому силуэту в шляпе, медленно водящему смычком по скрипке. Что-то из классики? Я подзабываю, чего от неё хотел, покачивая головой под плач струн. Она играет, устремляя взор на соборные шпили, изгибаясь в спине, как домашняя кошка под хозяйскими ласками. Ветерок играет в седине её буйных длинных волос, в мехе отворотов её вишнёвой кожанки. Боже мой. Я почти полтора года живу в Новом Орлеане, и она — одно из самых затягивающих городских явлений, на которые я попадал. Она приподнимает широкие поля шляпы, сгоняя тень со своего немолодого лба, серой стали глаз, впалых щёк. Не блещет молодостью, и какая…
Двадцать. Сразу двадцать центов я подбрасываю к её потёртым ботинкам. Куда же, если она не подставляет головной убор?
— Простите, вы не замечали четвёрку в футболках… — мысль возвращается.
— Пеликанов? — договаривает она, опуская смычок. В её голосе стоит хрипотца, переплетающаяся с нежностью. — Да. Заказали такси на арену, скорее всего, уже на игре. Они не дождались кого-то, звать Фрэнком…
— О… это обо мне. По жизни победитель.
— Тебя с самого начала обманывали. Я подслушивала их перешёптывания. И забери двадцатку.
— Вы правы. Ваш талант куда дороже.
— Малыш, — неожиданно лепечет скрипачка, откидывая чёлку с моего лба, — я играю не за центы. Я высказываюсь городу о своих чувствах. Подбери свои монетки и беги дальше.
Я вижу музыканта, которая… не нуждается в слушателях и доходе. Странно. Язык чешется спросить, все ли у неё дома, но подобный тон по отношению женщине, тем более видавшей годы — и как же с ней…
— Я не верю в большинство, — я шагаю было в сторону собора, как она притягивает меня за футболку со спины. — Все уличные музыканты тянутся на Бурбон-стрит, а на площадях играют разве что вытесненные с неё, да одиночки в наслаждении музыкой, как я. Музыка всегда служила жизненно важной жилкой городу, но единицы представляли, что лежит на душах её исполняющих. До того, как потеряла последнюю публику, я смотрела на жизнь, как на бесконечную, романтичную, счастливую историю, но октябрь две тысячи пятого… Катрина…
Боже, блять. Две тысячи пятый, я пошёл в одиннадцатый класс, и в том октябре все новостные каналы взрывались вестями об урагане, надвигающемся с Атлантики. В десятых числах Катрина — и всё-таки, почему ураганам даются женские имена? — настиг восточного побережья, и Новый Орлеан попал в горячую зону. Всё, что погода не уничтожила под фундамент, было так или иначе ею побито. Жителей эвакуировали, но спасся тот, кто спасся. Беззаботный город был покрыт сетями ветров и припорошён трупами.
— Видно, ты не застал Катрину. Твой значок UNO, — скрипачка берёт собачку моей молнии, к которой привязана пластмассовая эмблема университета. — Ураган сбил всю учёбу. Ваших хотя бы эвакуировали вовремя, до того, как корпуса раскидало на обломки. Сочувствую Дилларду — и его преподавательский состав, и студенты были погребены под завалами. Кого-то достали, кого-то нашли мёртвыми. Лопающиеся стёкла, трещащие балки… знал бы ты этот рёв потери, Ф-фрэд.
— Фрэнк.
— А, прости, п-пожалуйста. Ты т-точно уверен, что п-переделал вс-се дела?
— Вы заикаетесь, — её руки бросает в дрожь. Я забираю у неё скрипку и смычок, складываю в футляр. Нелепо и грустновато было бы разбить инструмент. — Может, таблетки? Скорую? Усадить вас на скамейку?
Вдохами-выдохами скрипачка считает секунды, бурчит «спасибо», кивая на чёрную коробочку с очертаниями скрипки, и — случайно или сознательно — проговаривает:
— Извини, поэтому я и стараюсь не заговаривать о Катрине, но тебя не миновала. Прими как важное, Фрэнк Айеро.
Моё сердце камнем упало в пятки. Что? Грёбаная городская ведьма возрастом с саму Луизиану? Ха, что я несу… Век технологий, какая магия и прочие ведьминские штуки? Или… Столько тупостей можно прикинуть, когда также можно собрать глаза в кучу и в лоб спросить — что. за. невероятности. нахуй?
Она предстоящий вопрос щёлкнула, как орешек. Перевернула перед собой карту.
— Так-то мы должны были повидаться чуть позже, за своеобразным таким уроком. Выпьем, прежде чем возьмёмся учить азбуку глухих?
— И мне очень приятно видеть вас, мадам Уоррен.
— Мадам? Зачем?.. Уж позвонит мне Майкл, я ему выговорюсь. Для тебя Триша. Раз ты не занят, составишь компанию в Spottedcat?
За проезд до бара на Френчмен-стрит плачу не я. Мой кошелёк, едва я показываю его кожаный угол, прошитый кремовой нитью, Триша выхватывает и помещает к себе в дамскую сумочку. Колёса плетутся вниз по полосе, по тротуарам светятся зелёно-жёлтые пятна — зажигаются фонари. Обшарпанная, пыльная деревянная вывеска на ржавых петлях изображает тощее животное в цилиндре, играющее на саксофоне, стоя на задних лапах. Слой пыли и комки земли на ступеньках тоже производят на меня первое впечатление. Слыхали ли владельцы заведения об уборке?
От дубовой барной стойки, от стульев с надломленными ножками, от дешманского пива на полках возле полуопустошённых бутылок сливочных Бейлиса и Шериданса и крепкого Шартреза исходит перчинка того романтичного городского духа, которым принято наполняться, когда Новый Орлеан становится наиболее обсуждаемым в беседах. Без верных попутчиков, поясняет Триша, романтика будет так же недоступна, как золотые сейфы в подземном банке Нью-Йорка.
— «Пятнистый кот» завлекает посетителей тем, что и после затопления и разрушения Катриной сохраняет эту долю традиционного. Эй, Энцо! — чернобородый мужчина за стойкой бросает играть с ключиком от жестяной банки. — Как поживаешь?
Мой глаз сам по себе прищурился, а губы собрались в кривастый бантик от отвращения. Влажный лысый затылок, майка в пятнах от всякого пойла и складки на шее Энцо — да, так себе, но его вид спереди — святые помидоры, проблеваться бы. Щека бармена была скрыта под бинтом, зафиксированным на пластыри и пропитавшимся жёлтой жидкостью.
— Налей мне чего-нибудь средненького, парню подай Хейникен, — как, однако, Энцо поживает? Триша захлопывает его, как неумолчного ребёнка, перебившего старших за праздничным столом. — Стоять, Фрэнк. Никакого кошелька, помнишь? Всё за мой счёт. Обойдёшься одной банкой, до Клинтон тебя волочь никто не нанимался. А к Джерарду пьяным даже не стучись — я тебя под дверью прикончу. Да, Энцо?
Бармен показывает ей «О’кей» на пальцах. Под преступника здесь косит он, но я бы сказал, что даже с чёрными тенями на выколотом (?) глазу и перебинтованной гнойной щекой — не поделил с кем чего-то? — он находится ниже Триши на их лестнице и охотно ей повинуется.
— С кем бы я не путалась, рано или поздно они просились мне в приятели. На чём мы остановились?
— Катрина. Потери.
— Да. Б-благодарю, — с заиканием Триша глотает из бокала вишнёвый Мараскино со льдом. — Знаешь, кому принадлежала квартира братьев до них? Ох… дьявол, благодарить ли мне за это память? Хелена, покойная бабушка Уэев. Она дала мне столько, что если бы попросила обратно, я не сумела бы вернуть никакими усилиями. Простилась я с ней в урагане. Я видела, как горожане один за другим падали замертво в этом сумасшествии.
— Не хотите начинать о том, как она погибла — не надо, вас и так будто вот-вот хватит обморок.
— Как п-пожелаешь, м-мальчик мой. Хелена отказалась от спасения ради них, внуков. Я вывела их из подъезда до того, как смерть постигла её. И с поручением Майкла насчёт Джерарда разобралась бы я, вот только младшенький меня в доверие не впускает. В целом, вы с Джи довольны друг другом?
— По полной, — бубню я.
— Тогда славненько. С уходом Хелены я встала ей на замену, хотя и до того была ему левой рукой. Угадай с трёх попыток, благодаря кому он освоился в городе и не заблудился в аэропорту.
— Ещё пить будете? — кряхтит Энцо, чья лысина, словно твёрдая и гладкая яичная скорлупа выглядывала из-за стойки.
— Ему хватит. Плесни-ка сюда ещё Мараскино, да льда подкинь пощедрее! — под распоряжения Триши я укладываю свою щёку на гладкую дубовую доску, кое-что усваивая: для Уоррен Джерард был как её собственный внук. Она одинока. — Хелена похоронена на местном кладбище, может, я покажу тебе… или Джерард покажет, хотя показываться на людях ему… А впрочем, н-да…
— Пожалуй, я пойду. Привет вам от Джерарда, — я сваливаю между рядами круглых столиков, через вход, двигая коврик для обуви куда-то на тротуар. Триша была бы ещё надёжнее, не налегай она так быстро на алкоголь. Она пропустила мой уход, осушая второй бокал вишнёвого ликёра. Тогда за сколько она ополовинит бутылку? Из неё собеседница что надо, пока не… А, впрочем, н-да.
Домой я не захожу — влетаю. Лямка рюкзака не выдерживает всей тяжести, рвётся, и потому я запинаюсь на пороге, клюю носом в ботинок и поднимаюсь с ноющей, как у скрюченного старикашки, спиной. Штучки, которые таскал, я бросаю на постель. Спать не охота. Кофе? Сверху на пиво? Неизведанное мною сочетание. Тогда ну его. Лучше опущусь на обивку стула — хоть какая-то мягкость, ох, я невзлюбил табуретки из Spottedcat — и пущусь в сёрфинг по интернету. Первым у меня традиционно проверяется Facebook. Традиции не изменяю. Я сделал паролем своё имя и дату рождения, не позволив Майки вбить в окошке пароля «Элиот_Классно_Сосёт1122».
Уведомление. Тудум! — второе. Счётчик у колокольчика всё пополнялся, комнату заполоняет беспрерывное «тудум!», отдающееся эхом. Сообщения от мамы. Целых двенадцать. Я же просил её не помогать деньгами, а она выслала перевод и написала мне, пока меня носило где-то, кроме онлайна. И ещё девять текстов от… Да ну, это больше напоминает глюк. Либо страничка Джерарда попала под взлом. Но по содержанию этого потока… Блять, это без сомнений Джерард. В наиболее ранних строчках и до конца он выливал на меня дерьмо, то есть всё, что набрал в немой рот на кухне за лазаньей. Ох, ну и нихуя себе. Кому из нас двоих отрубить интернет? Мне, чтоб не смотреть в этот ушат помоев или ему, чтоб он больше такого не высылал? Даже зачитывать язык не выдержит.
«Вот это ты разогнался поганка» — щёлкаю «Отправить».
«Я бы запечатлел твою морду сейчас. Больно? А знаешь, как больно было мне, когда ты не послушал меня и нарушил моё пространство???»
«Чел просто обратись к Майки и он без дёрганья объяснит тебе то что хочу я»
«Триша тебе с рук не спустит»
«Твоя Триша может укусить, но не убить Я уже с ней познакомился и крепче тебя она любит только нажираться в доску»
Ёбаный пиздец. Если мной кто-то управляет, его пульт управления вышел из строя. Я не мог этого наговорить, тем более через чат…
Но я наговорил.
Ебать. Добро пожаловать в чёрный список Уэя?
«Джерард?»
«Джерард…»
Отправилось. Новое:
«Рисовать мешаешь»
Я только тем и занимаюсь, что выискиваю его слабые места и задеваю за больное.
«Извини»
Он висит в молчании. Отойдя от экрана ноутбука, я пролистываю книжку контактов до «Уэй-2» возле зелёного аватара. Его номер предназначен для SMS.
«Ты хотел бы снова заговорить своим голосом? Помнишь его?»
Facebook вновь трещит от уведомления. Проснулся мой художничек.
«Спасибо. Я плачу. Довёл?»
Окно чата стало серым; пропал курсор. Сетевая активность Джерарда пропала с верхней полосы. Мои поздравления, фейерверки и фанфары. Я в блоке. Смотря в телефон, я не нахожу в меню ни вызова, ни текстового.
Меня выручит подушка, одеяло, окно настежь и хороший сон. Я лежу, проходясь взглядом по потолочным трещинам и настукивая ритм ногтями по тумбочке, ровно до отметки в одиннадцать на телефонных часах.
ЯДовёлЕгоДоСлёз.
Я намеренно довёл человека до того, что он расплакался. Дважды. Персональный рекорд.
Переубеждать Джерарда — это словно садиться на спину механического быка на «Fear Factor»*. Ты или держишься минуту и уберегаешь себя от пожирания различной несъедобной херни, или летишь вниз и запихиваешь в себя рыбьи потроха, муравьёв и прочую дичайшую дичь. Две дороги: загладить вину и зажить с Джерардом в мире, и в противоположность сему наделать ещё больше гадостей, добиться того, чтобы о них прознала Триша, потом Майки, родители братьев, а под занавес перессориться со всей семейкой, от Нового Орлеана до Джерси-Сити.
И… Что же?
***
— Матерь моя, — произносит Триша, пролистывая вниз диалог с Фрэнком. — Во-первых, он мне солгал. Во-вторых, что значит «только нажираться в доску»? Я, что, так много выпиваю? Джи?
На своей кровати Джерард складывает ноги по-турецки, скребёт подбородок и с соболезнованием кивает. Своих родных тётушек ему приветствовать не приходилось, да и Уоррен против «тётушка», без собственных-то сыновей и внуков, не возражает. Так вот, у его тётушки, видимо, устойчивость к алкоголю не хуже, чем у самого Оззи Осборна.
— Ладно, вот ты как… Но и завязывать у меня особых причин нет. Айеро проявлял к тебе агрессию? Рукоприкладствовал?
Блокнот уже лежит в ногах у Джерарда. Заслышав шорох страниц, Триша вынимает заточенный на манер ведьминого пальца карандаш средней твёрдости и грифелем вперёд передаёт ему. Джерард бесится, когда лезут в его материалы, намотала на ус Уоррен после двухдневного бойкота за рассыпанные кюветы акварели.
«Нет. Благодаря ему у меня у нас с тобой в холодильнике ни дюйма пустоты»
«Тем не менее, давление он оказывает. К примеру, приказами и усмешками. Поднять глаза, и так далее»
«Хотя ты поначалу тоже приказывала»
— Конечно. Мне же надо было понимать, что ты считываешь с губ. Однако, — Триша ведёт ногтем по чёрному краю ноутбука, — из этого мусора в соцсети у меня есть основание советовать тебе и дальше закрываться от Фрэнка. Он пять минут краснеет от стыда и вновь задаёт по-старому. Если что, позови меня. Я преподам ему пожизненный урок.
«Дорогая, я не стою здоровья другого человека»
Триша на то лишь поиграла бровями, подбоченилась, задвинула табуретку и выступила за пределы полутьмы комнаты, шаркая каблуками сапог. Хлопок металла о металл. Осматриваясь, Джерард удостоверяется, что она вышла не покурить на лестницу — совсем из подъезда. И не воротилась, пока глухонемой протирал циферблат наручных часиков рукавом свитера крупной вязки, с любовью связанного Хеленой.
Фрэнк. Он принял извинения Фрэнка и разблокировал его по всем источникам. Обезнадёжился ли тот? Не беспокоится?
«Last seen at 9 PM»*
*UNO — аббревиатура от University of New Orleans
*Университет Диллард — ещё одно учебное заведение Нового Орлеана
*«Fear Factor» — передача, рус. «Фактор Страха». Телеигра, проходившая в Штатах с 2001-го по 2006-й год
*«Был активен в девять вечера»