Первый раз, когда Гарри вошел сюда, был страшен. Его поглотил не тот привычный ему с детства страх, от которого можно было спастись или защититься. Это был ужас. Ужас, двигающийся из самых глубин сердца. Ужас, поднимающийся из той детской, неповрежденной войной души. Древний, поселившийся в подкорке младенца и не покидающий его всю эту недолгую жизнь. Этот ужас, непрожитый, даже не ощутившийся тогда маленьким Гарри, накрыл сейчас юношу с головой. Погрузил в отчаяние, утопил в себе, сдавил железным раскаленным обручем горло, всколыхнул все самое болезненное, что так долго кипело внутри.
Гарри усилием воли, зажмурив глаза, попытался вдохнуть и мягко толкнул калитку. Скрип. Продолжительный, громкий, бьющий по вискам и нещадно терзающий уши. Она могла так скрипнуть, когда ее толкнул Он. Этот звук могли не услышать за смехом. Могла она и бесшумно впустить Его, будто он был здесь более желанным гостем, чем Гарри.
Чувство тяги к жизни забилось птицей в груди, пронзительно каркая. Тени прошлого, обитающие здесь так невообразимо давно, всколыхнулись, не желая пускать в свой мир незваного гостя, обманщика смерти. Как и не желали пускать Темного Лорда теплые лучи счастья и уюта, царившие здесь когда-то. Когда-то, когда душа Гарри была чиста и невинна, ничуть не тронута влиянием тьмы. Не окровавлена судьбами невинных, не задета осколком гнилой души.
Гарри осторожно ступил за калитку, отделяющую это темное, мертвое место от дышащей предпраздничной суетой Годриковой Впадины. Нога погрузилась в мягкий гравий, издавший шуршащий, переливчатый звук, неприятно пошевеливший внутренности, так осторожно, будто пробуя шагнуть в лаву, словно спускаясь прямо в личный ад Гарри Поттера. Только мощные тиски неотступного страха удерживали Гарри от рвоты. Он победил демона, и теперь должен, просто обязан побывать в этом аду, сотворенном его же бледными лапами.
Жуткие, извилистые тени слева. Их сад. Сад, в котором Лили могла печь блинчики. Сад, где Джеймс мог учить свою крохотную копию летать на игрушечной метле. Сириус мог носиться вокруг, заливаясь веселым лающим хохотом, игриво попадаясь под ноги друзьям. Римус мог снимать яблоки с тех веток, что сейчас чернеют уродливыми тенями, готовясь к Хэллоуину. Гарри не узнает об этом.
Крыльцо с закопченными ступенями, покрытыми слоями пыли. Невозможно разобрать, какого оно было цвета. Гарри оставалось только представлять. Как его мама могла могла спорить, упирая руки в бока и сверкая глазами с напускной строгостью. Как его папа мог доказывать, размахивая ладонями. Как их мог обнять Сириус. Как их мог сколдографировать Римус. Как эта колдография могла оказаться где-то под завалами полуразрушенного здания.
Дверь. Прочная, зачарованная, созданная для того, чтобы уберечь. Закрывающая чужакам проход в личный рай маленькой семьи Поттеров. Бесполезная против Темного Лорда. Как щепка. Как палочка отца. Он знал это. Он даже не брал ее с собой. Он видел свою смерть в темной фигуре с горящими глазами, скрытыми черной тканью, и шел прямиком к ней. Он выбежал на этот порог, чтобы умереть. Так глупо, так бессмысленно, так безумно смело, как мог только он.
Гарри запустил руку в волосы и с силой сжал пряди. Нет, он не разревется сейчас, он пройдет этот путь до конца. Он будет сильным, как его отец, когда стоял здесь и глядел в глаза своему убийце, подняв упрямый подбородок. Ровно 17 лет назад.
Шаг вперед. Так просто. Перешагнуть через труп отважного человека. Да, Волдеморту определенно было просто это сделать. Он не узнает, насколько тяжело было Гарри перешагнуть через воспоминание об отце — образце для подражания, что лежал здесь, потухший и бесполезный. Шагнуть внутрь. И расплакаться.
Потому что в гостиной стоит диван. Дряхлый, прогнувшийся под натиском лет и страха, населившего этот дом. Который когда-то был мягким и уютным. На котором можно было отдохнуть всей небольшой семьей. На подлокотнике мог сидеть неуемный Сириус, травя анекдоты и нагло закидывая ноги на стол. Он же, ударяясь бедром об этот подлокотник и сшибая несчастный столик, мог нестись по гостиной, воя от горя раненым псом, когда увидел холодный труп горячего и яркого человека, разделившего с ним детство и юность. Он мог кричать, бить мебель и рвать волосы, сходя с ума от собственного бессилия перед смертью.
Вот здесь мог сидеть Римус, укутываясь в плед и попивая чай из чашки. Римус, который мог бить попавшуюся под руку посуду и рвать ткань, узнав о смерти людей, подаривших ему надежду. Он мог завывать от боли, мог плакать, сжимая тело друга в руках, но он не мог спасти его. Гарри теперь не мог даже спросить.
Зато он знал, точно знал, что его мама счастливо улыбалась, разнося чайник с дымящимся носиком и сладкий пирог с патокой. Когда она услышала надвигающуюся опасность, она могла опрокинуть чайник, разлить обжигающую жидкость, и не обратить на это никакого внимания. Вся она, все ее существо было сосредоточено лишь на сыне. Она могла бежать, она могла кричать, она могла плакать, но она не могла остановить тихие шаги за своей спиной. Она могла защищаться, она могла умолять, она могла умереть, но она не могла остановить поднимающуюся на ее сына палочку.
Гарри шел, бежал, несся вслед за ускользающими воспоминаниями. Бежал за ними, как Лили бежала от Волдеморта.
Эта детская. Его детская. Их с мамой комната, в которую Том Реддл не имел никакого права заходить. Их дом, их обитель, их маленький рай, который он не имел права рушить. Подлый и ничтожный в своей душе, он возомнил себе, будто может.
Гарри плакал, прижимая руки к груди, стремясь сохранить то тепло и любовь, подаренные ему семьей, защитить от тьмы, поселившейся в этом доме навечно.
Мама знала, что ей не спастись. Мама хотела только одного - чтобы он, Гарри, жил. Рос смелым и сильным. Хотела настолько сильно, что смогла победить саму Смерть только силой своей безграничной любви. Эти осколки вокруг - это следы битвы. Битвы неумолимой Смерти с беззащитной женщиной, обладающей только огромным сердцем и способностью любить. Она любила его так, что истребила последнего их врага — смерть.
Гарри понял. Понял, что должны были сказать ему эти слова. Именно это он должен делать. Любить. Его родители, его семья хотели, чтобы он мог любить.
И он может. Все еще, после всего этого ужаса, после смерти и боли, он может любить.
Гарри вытер рукавом глаза, обернулся и посмотрел туда, где стоял Реддл.
Несчастный сирота, плод невзаимной любви, совершивший много ошибок, не научившийся такому простому, и такому сильному чувству, что делало Гарри самим собой. Таким, каким его хотели бы видеть Родители.
Это место может таить в себе сколько угодно кошмаров, но Гарри теперь знает, что он может победить их все, когда за его спиной стоят Они - те, кто смогли.