Утро прошло как в тумане. Лили помнила, что братик что-то говорил за завтраком, но совсем-совсем не помнила, что именно; Горничная, видя состояние своей госпожи, воспитанно отмалчивалась, а после, улучив момент, тихо попросила на сегодня отгул в связи с семейными обстоятельствами. Лили очень расстроилась, она хотела, чтобы хоть кто-то близкий был рядом, когда она пойдет на площадь; но она слишком привязалась к своей Горничной, чтобы не отпустить ее. Тем более, что это был первый выходной за все время, что они были близки...

Горничная рассыпалась в благодарностях и ушла. Лили боялась, что одну ее Братик в город не отпустит, ведь не так давно она была слишком больна, чтобы встать с постели; но Братик отпустил ее с радостью, можно даже сказать, выставил за дверь, и у Лили не осталось ни малейшей возможности не пойти к столбу. Она должна была доказать Отражению, а, главное, самой себе.

Еще на подходе к площади Лили поразилась тому, сколько народу собралось на улицах. Она не думала, что во всем прекрасном городе можно найти столько людей, и уж точно не ожидала, что все они окажутся такими кровожадными. Народ смеялся, ругался на какие-то свои личные неприятности, кто-то был пьян, а от кого-то пахло табаком; и все эти люди, седые, загорелые, бледные, светлые, темные, стягивались к центральной площади, к большому столбу, вокруг которого обвязали вязанки сена и хвороста. Теперь Лили была даже рада, что пошла одна: так ей куда легче было затеряться в толпе и надеяться, что кто-то другой придет на помощь казненной ведьме. Кто-то ведь должен был обратить внимание собравшихся на то, что так поступать нельзя, недопустимо! Что это смерть, а смерть - это ужасно!

Но в разговорах людей Лили слышала неутешительные темы: кто-то обвинял ведьму в том, что хворают дети, кто-то видел ее вину в том, что кошка окотилась второй раз за год, а у кого-то цветы завяли по магическим причинам. Лили вспоминала свою бегонию и на мгновение тоже подумала, что в гибели цветка виновато колдовство, но немедленно отогнала от себя эту мысль: цветы гибли всегда, а ведьмы в городе появились не так уж давно.

Толпа замерла и затихла; ведьму вели к костру. Лили удивленно подняла глаза и недоуменно уставилась на небо, освещенное зенитным солнцем: она и не заметила, как настал полдень. Настало время...

Появился констебль, и Лили с удивлением отметила, что сегодня его панталошки были какие-то серые. Это как ей его называть теперь?

Два стражника медленно, с чувством, с толком, с расстановкой привязывали ведьму к столбу, и тысячи глаз следили за этим действом с жадным удовольствием. Ведьма не поднимала головы, ее лицо было скрыто за длинными, спутанными волосами; Лили сначала думала, что это та истерзанная девушка, которую она видела в тот раз с Горничной; но затем ведьма как-то так тряхнула волосами, что всего на мгновение Лили открылись ее глаза, испуганные, детские глаза, и с ужасом Лили осознала, что перед ней была девочка, обвиненная в ведьмовстве перед всеми. Теперь, без одежды, было видно, что она совсем ребенок, и даже пушок в известных местах едва-едва проклюнулся. Лили могла бы позавидовать свежести и тонкости ее тела, если бы не была в ужасе от синяков и ожогов, расцветших на белой коже красными цветами. Хотя цветами назвать их все же было трудно: кожа была словно вывернута наизнанку и нашита снова на кости, опухло и отекло лицо, между раздутых губех виднелась пасть без единого зуба; и меньше всего на свете Лили могла поверить, что это опухшее, вымытое в крови и дерьме чудовище есть та же испуганная девочка, брошенная к ногам стражи огромным мужиком, но все те же глаза не позволяли уверовать в свою ошибку. Это была она. Сколько же дней прошло, что она так изменилось? Одна неделя, другая?

Лили захотелось блевать, но она не могла позволить себе показаться такой уродиной при толпе.

Ведьму связали, констебль что-то орал, лопаясь от удовольствия, толпа затаила дыхание и ждала. Когда появился мужчина с факелом в руках, Лили вдруг ощутила твердую уверенность, что это все сон, что ей это снится, что это не может происходить в ее прекрасном городе, в ее прекрасной жизни, в ее восхитительном мирочке; но ведьмочка заорала до того отчаянно, что Лили поняла: даже в самом страшном кошмаре она не смогла бы себе нарисовать такой нечеловеческий крик.

Слезы струились по щекам Лили, но эти слезы казались ей кощунством перед болью ведьмы, сгоравшей в огне на самой прекрасной площади самого прекрасного города.

Голос Отражения отвлек Лили от ужаса, в котором она очутилась:

— Я должна признать... ты меня удивила, — в голосе этом слышалась вечная насмешка, но и уважение. — И до сих пор не отвела глаза!

Лили вспомнила, что можно не смотреть, и отвернулась, но вопли умирающей все равно настигли ее, проникли липкими холодными пальцами в мозгочки и сердцечко, разорвали на маленькие клочочки всю веру в горожан, в саму себя, в справедливый мир...

И тут Лили заметила, что не одна лишь она отвернулась от сцены казни. Хотелось бы, конечно, чтобы отвернулись все, но радовало уже и то, что хотя бы кто-то не стал наблюдать за страданиями женщины. Это была низкая, скрюченная фигурка, опустившая голову и оттого еще сильнее склонившаяся к земле; Лили сначала не признала, просто обрадовалась, что еще кому-то в целом мире это зрелище было не по душе; а затем фигура подняла голову, посмотрела прямо на Лили, и в животе Лили что-то оборвалось.

— Это вы!

Ее голос потонул в неутихающих криках осужденной, которую никак не хотела забрать смерть, но та, к которой слова были обращены, все равно услышала их. Она улыбнулась, хотя сложно было улыбаться в таком месте, и пошла прямо на Лили. Лили хотела убежать, уже даже искала глазами пути к отступлению, стараясь не глядеть на действо у столба; но почувствовала, что ее схватили за руку, и не нашла в себе силы вырваться.

Ее уводили, уводили так быстро, как только могло двигаться скрюченное тело; и в момент, когда последний крик покинул истерзанную грудь ведьмы, Лили свернула с площади и оказалась в тихой уличке, где никто не смог бы им помешать.

— Это вы! — повторила она с той же самой интонацией, собственным словам не веря. — Не может быть!

Старуха посмотрела на нее снизу вверх, задорно жмуря левый глаз, и заявила на удивление твердым голосом:

— Здравствуй, девочка. Понравилось тебе мое яблочко?

Лили схватилась за стену, боясь не устоять на ногах.

— Что вы сделали со мной, что вы сделали?!

— Я лишь увидела в тебе увядшее сердце, но сильную душу, — ответила старуха спокойно. — А это — отличный бульон для того, чтобы сварить ведьминский суп...

— Я не хотела быть ведьмой!

— Разве не была тебе дарована возможность отказаться?

Лили вспомнила про белое платье и цветы, покраснела до кончиков ушек и пристыженно опустила глазки. Старуха засмеялась: в этот раз она не казалась ни дряхлой, ни немощной, а, наоборот, очень даже молодящейся и бодрой. Лили смотрела на нее исподлобья.

— Знаю, что ты хочешь спросить, — усмехнулась старуха. — Ты хочешь спросить, была ли та несчастная, чье запечённое мясо смердит на весь город, одной из нас, или же...

Лили хотела возразить, что совсем не хотела об этом спрашивать, но потом замялась: не хотела ли?..

— Так вот, я дам тебе простой ответ, — засмеялась старуха. — В мире есть множество ведьм, множество сильных, талантливых, отважных ведьм, но если бы настоящая ведьма попалась в руки инквизиции, то уж точно не позволила бы делу дойти до костра!

От этих слов Лили стало хуже, и она опустила на землю, чувствуя, что все равно вот-вот упадет.

— Невинная...

— И сколько их таких было, и сколько их таких будет.

— Мне страшно!

— Это нормально, Лили. Мы все боимся. Но в наших руках есть сила, и эта сила позволяет нам встать и пойти, когда...

— Не хочу силу! — плаксиво воскликнула Лили. — Оставьте меня в покое! Я больше никогда не буду заниматься магией... я убегу из дома и буду жить, как обычная женщина!

— Ты погибнешь, — возразила старуха. — Умрешь от голода, холода и нищеты. Женщинам, не привязанным к мужчине, в этом мире не выжить без магии. Разве ты не помнишь, что стало со старухой-бродяжкой в подвале особняка?

Лили даже не подумала спросить, откуда женщина знала о ее приключениях.

— Она была уродливой, старой каргой! А я - красивая и молодая, меня защитят...

— А та девушка, которую сожгли на твоих глазах, тоже была уродливой и старой?

Лили вздрогнула: хотя к столбу привязывали натуральное чудовище, прежде это чудовище было красивым...

— Послушай, Лиличка, — заявила старуха. — Ты ведь — миледи из особняка, разве нет? Мне еще в тот раз показалось...

— Угадали...

— Никогда бы не подумала, что ты станешь одной из наших! У тебя-то должно быть все: шелка, драгоценности... но не того нужно сердцу, правда?

— Моему сердцу нужна свобода! Свобода от вас и мирная жизнь далеко-далеко...

Старуха еще сильнее сощурила глаз и заявила, немного подумав:

— Что ж, если ты так настаиваешь... может быть, я и ошиблась на твой счет, Лили! Вредить тебе или делать тебя несчастной мне нет никакого удовольствия, я совсем не такая; пойдем ко мне, и я дам тебе зелье, которое изгонит демона из тебя и позволит забыть навсегда о колдовстве. Что ты скажешь?

Лили моргала, не веря своим ушам.

— Вы не врете?

— Я не вру, — усмехнулась старуха. — Но если ты выпьешь зелье, а изгнать демона на самом деле не захочешь, то тебя ждет расплата...

Лили встала, сжала кулаки и поджала губы.

— Я хочу!

Об Отражении она старалась не думать; почему-то Лили казалось, что она каким-то образом его предала.

Лили готовилась к тому, что ее ждет ужасный, грязный, хлипкий домишко, доверху наполненный всевозможными магическими штучками, какие только можно себе представить, но оказалось, что старуха-ведьма жила в совершенно обычной, заурядной квартире, в какой, казалось, положено жить не ведьме, а молодому коммерсанту или небогатому купцу. Все здесь было скромное, но чистенькое, и мебель, и картины, и ковры на полу, а, главное, вокруг не висело никаких пучков трав или сушеных грибов, ни магических амулетов, ни черепов животных...

— Озираешься, как в музее, — заявила старуха сварливо. — Это неприлично!

Лили виновато опустила голову; сильнее всего ее удивило то, что в воздухе совершенно не пахло старостью и стариной, хотя жительнице этого дома было, наверное, лет сто.

— Проходи на кухню, Лили, — сказала старуха и сама прошла, показывая Лили дорогу. В кухне было немного больше шкафов, чем было положено, но тоже ничего примечательного. — Садись на стул и жди.

Лили села, и стул скрипнул под ней, и этот скрип стал первым звуком, какой Лили услышала в этой квартире. Старуха передвигалась совершенно бесшумно, беззвучно, словно не шла, а плыла на полом, и Лили ловила себя на том, что тоже старается не дышать слишком громко, чтобы не нарушать тишины.

Старуха-ведьма стала открывать шкафы, доставать из них баночки и скляночки, ссыпать их все в большую кастрюлю, наполненную водой. Лили спросила себя, неужели старуха постоянно держала кастрюлю с водой на случай. если кто-то придет к ней за зельем; но потом сама же себе объяснила, что та наверняка умеет видеть будущее и знала, что сегодня Лили появится у нее. Она ведь ведьма, эта старуха. Кто их, ведьм, знает, на что они способны...

Старуха посмотрела на Лили с насмешкой, и та испугалась, что ведьма может слышать ее мысли, и принялась усиленно думать о цветочках.

Когда перед ней поставили чашку с зельем, по поверхности которого плавали размокшие цветочки и травки, Лили подумала, что ее пытаются отравить, но вновь прикусила язык, испугавшись, что эти мысли обидят старуху. Та заявила:

— Выпей и уснешь. Когда проснешься, демон покинет твое тело; но только в том случае, если ты в самом деле пожелаешь его отпустить.

Лили медленно перевела взгляд с чашки на ведьму, а затем шумно сглотнула. Ощущение, что она предает Отражение, предает подругу, никак не покидало ее; но и жить так, жить так ведь нельзя, совершенно нельзя, верно?

Лили взяла чашку в руки.

Пришлось крепко-крепко прижаться губками к фарфору, иначе бы ротик набился травой, а ведь она не корова; всасывая отвар, Лили морщилась от его горечи и вони, резавших носик и горлышко, пыхтела и сучила ножками, но честно выпила все до последней капли. В чашке осталась только трава; Лили увидела на вершине травяной кучи маленькие белоснежные цветки. Борщевик?..

— Ты меня отравила?.. — пробормотала Лили не то спрашивая, не то утверждая, и с удивлением увидела, как навстречу ей несется серый пол.

Удара Лили не почувствовала, а в себя пришла очень мирно: оказалось, что кто-то перенес ее в ее постель, в особняк, и она лежала там, в своей ночной рубашке, на своих мягких подушках. Неужели старуха-ведьма так мило с ней обошлась, что доставила домой? Надо же!

Прислушавшись к своим ощущениям, Лили убедилась, что у нее ничего не болит и нигде не крутит, так что и то ужасное зелье ей не навредило. Теперь ей даже казалось, что вся история, начиная от казни ложной ведьмы и заканчивая чистенькой квартирой ведьмы, была ненастоящей, все это было лишь сном.

Или не было?

Подскочив, словно ошпаренная, Лили бросилась к зеркалу, закрытому покрывалом, чтобы Отражение не мешало ей спать, сорвала покрывало, уставилась на себя. В первый раз за целые месяцы из зеркала на нее смотрела Лили, только лишь Лили, без самоуверенного взгляда и насмешливой улыбки, и одного этого зрелища оказалось достаточно, чтобы Лили залилась смехом, заплясала по комнате, споткнулась о маленькую декоративную табуреточку и пребольно упала на локточки, но не обратила на это внимания. Она была свободна! Свободна, по-настоящему свободна!

Шум падения привлек слуг; служанки вбежали в комнату Лили, в ужасе бросились помогать ей. Лили смеялась довольно:

— Сегодня такой чудесный день! Я хочу надеть свое платье, да, мое белое платье... позовите Горничную! Нет, не раздевайте меня, пусть меня разденет она! Она мне прислуживает за утренним туалетом! Где она?

Служанки напряженно переглянулись, и одна из них пролепетала:

— У нее сегодня выходной... Но вам лучше поговорить об этом со Светлостью, миледи; светлость точно знает, что случилось...

— Поговорю, — пробормотала Лили, смутно почуяв неладное. — Хорошо, раздевайте меня... давайте...

Она пыталась успокоиться и искала разумные объяснения; да, это был второй выходной день подряд, но, в конце концов, Горничная за долгое время ни дня не отдыхала, разве не могла она просто решить продлить себе каникулы? Может быть, у нее день рождения или что-то в этом роде, и празднование немного затянулось?

Но почему же тогда она не предупредила Лили заранее, что ее не будет дольше?..

В невинном белом платьице, с нежнейшими лилиями в волосиках, окруженная молодостью и красотой, словно фонарь мотыльками, Лили вплыла в столовую и первым делом обняла Братика, совершенно ошалевшего от такого поворота. Он ждал подвоха — а Лили было хорошо, так хорошо!..

— У меня сегодня чудесное настроение, абсолютно чудесное, — прочирикала она. — Давно не было такого чудесного! Надеюсь, и вам так же хорошо, дорогой братец!

— Угу.

— Солнышко сияет, птички поют во весь голос! Пойдемте завтракать в сад, братец, давайте расположимся в беседке...

— Угу.

— И давайте танцевать! Ах, мне так хорошо, я хочу танцевать!

— Угу.

Братик и раньше бывал немногословен, но тут уж Лили показалось, что он стал слишком молчалив.

— Братец?

Он посмотрел на Лили, пожал нервно плечами и уселся за стол.

— Я не хочу в сад, идите сама, Лили.

Лили расстроенно вздохнула — почему сразу не сказал нет? — и присела на свое место за столом.

— Хорошо... остаемся... — она уставилась на еду; аппетит как рукой сняло. — Я вижу, вы не в настроении...

— Угу.

Лили взяла в руки вилку, продержала недолго в пальцах, отложила.

= Братец, — произнесла она упавшим голосом. — Я должна вас спросить... правда ли, что Горничная взяла на сегодня выходной?

Братик посмотрел на нее; его взгляд показался ей победоносным, радостным.

— Эта женщина едва ли появится в нашем доме вновь, — произнес он, расплывшись в улыбке. — Она была передана властям.

— Властям? За что?!

— За преступление против нравственности, — усмехнулся братик. — Ее видели в библиотеке, где она брала книги, якобы для своего младшего брата; но ни одну из этих книг ее брат не увидал. К тому же, одна была способна прочесть названия, а, как вы знаете, неблагородным женщинам запрещено учиться грамоте... да и не способны они на это, в жизнь женщине не научиться читать!

Лили казалось, что на нее опрокинули ведро с ледяной водой, и стол, ломившийся от вкусностей, плыл перед глазами.

— Я умею читать...

— Милая Лили, — Братик сощурил глаза и вдруг оказался так близко к Лили, что та даже вздрогнула и отстранилась, — не хотите ли вы сказать, что это вы читали контрабандную литературу?

В сердце Лили закипел невыносимый яростный огонь.

— Контрабандную? Контрабандную! Учебники по экономике и истории — не контрабанда!

— Контрабанда, если оказываются в руках девицы!

Он хотел схватить ее за руки, но Лили шлепнула его ладонью по пальцам и вскочила.

— Я ничем не хуже гимназиста!

Братик поднялся со стула, его взгляд искрился радостью.

— Возьмите свои слова назад, Лили, — произнес он с угрозой. — Скажите, что не читали книг, что не умеете читать; ведите себя тихо, не высовывайтесь и не отбрасывайте даже тени, и тогда я сохраню вашу свободу и жизнь. Настаивайте на своем, утверждайте, кричите; и тогда еще до заката окажитесь в тюрьме... Не шутите со мной, Лили!

Лили вытаращила глазюки и немо открывала рот, словно рыбеха на берегу.

— Вы мне угожаете? — проскулила она с явным трудом. — Вы? Мне? Угрожаете? Я ваша родная сестра! Вы мой родной брат!

— Держите язык за зубами, — повторил брат торжествующе. — И тогда с вами ничего не случится. Тогда вы не отправитесь вслед за подругой...

Лили развернулась и бросилась прочь из столовой, не разбирая дороги. Заткнуть ее! Заткнуть ее, вот чего он хотел! Запугать, задавить, задушить, замучить, чтобы она молчала, чтобы знала свое место, чтобы вышла замуж и тихонечко, осторожненько жила в уголочке за печкой...

Деньги были зашиты Горничной в ее подушку; Лили руками разорвала крепкие швы и высыпала монетки и купюрки на плед, пересчитывая, но от ярости постоянно теряя счет. Она была так счастлива, так легка, так молода всего каких-то полчаса назад, а теперь совершенно состарилась от гнева!

Бросив это дело, Лили помчалась одеваться, но сама это не умела, а позвать было некого: любая из служанок бы выдала ее, одна лишь Горничная могла сохранить тайну. А теперь, теперь она где-то там, в холодных казематах, одна, совсем-совсем одна...

Бросив приготовления, Лили упала на пол и залилась слезами. Что ей делать? Как быть? Нужно переодеваться, нельзя отправляться в путь в пышном платье; нужно успокоиться, собраться с силами, собрать деньги, вещи и сбежать; но как, если хочется только рыдать, рыдать, рыдать и плакать?

Что ей делать?

Едва-едва собрав в кулачок силенки, Лили вытерла слезы, хотела встать, но увидела, что в дверях стоял Братец; он улыбался так широко, что хотелось разбить ему рожу, а смотрел только на кровать, по которой в беспорядке были разбросаны деньги. Лили показалось, что она уже умерла: ее последние надежды на побег таяли на глазах.

— Как это понимать, дорогая миледи? — с усмешкой спросил Братик. — Разве я дозволял вам личные деньги?

Лили сглотнула, хотя в горле было сухо.

— Это деньги Жениха! Он давал мне их на свадебные приготовления!

— И вы зашивали их в подушку?

— Я не доверяю слугам!

— Вам, миледи, тоже доверия нет.

Лили знала, что доказательств, аргументов у братика не найдется; но столь же хорошо она знала и то, что раз уж в его руки попала хотя бы иллюзорная возможность избавиться от Лили навсегда, то он будет держаться за нее изо всех сил, ни за что не отпустит.

Лили бросало то в жар, то в холод.

— Что... что вы сделаете теперь? — прошептала она, сама не веря, что говорит это. — Засунете меня за решетку? Отдадите в монастырь? Я сбегу. Куда бы вы не попытались меня запихнуть, я сбегу, и на весь мир прославлю вас и ваш поступок... Я смогу! Не смейте сомневаться во мне.

Братик смотрел на нее прямо и уверенно; ни капли братского не было больше в его глазах.

— От судьбы не убежишь, Лили, — заявил он холодно. — Замолчи сама, или я заткну тебя навсегда.

Лили бросилась на него, в слепой ярости бросилась на него, попыталась выцарапать его уверенные глаза ноготочками, но он заломил ее, завалил на пол с обманчивой легкостью, хотя сам был в руках едва ли не тоньше Лили; он бросил ее на ковер, сам оказался сверху, и с горькой жестокостью его кулак оставил несколько хрустких ударов на ее персиковых щечках. На язычке плескалась кровь, в глазках мешались слезы со слепой яростью.

— Ты-ы!

— Все кончено, Лили, — заявил он мрачно. — Суке — собачья смерть!

Лили не могла вспомнить, кто были те люди, что пришли в комнату по приказу брата, взяли ее за руки и за ноги, понесли куда-то. Лили лишь улавливала, что это были знакомые, сплошь знакомые лица: слуги, которым она улыбалась так ласково, конюх, с которым часто выезжала на природу, пекарь, которому каждый день старалась отвесить хотя бы один комплимент. Теперь, когда Лили уже не была миледи, а была всего лишь грешной преступницей, уродливой мерзавкой, отвратительной стервой, никто из них, таких вежливых и обходительных прежде, не утруждал себя даже мыслью о том, что Лили нужно защитить, что над ней нужно смилостивиться. Они бросили ее в экипаж, словно неодушевленную вещь, не проводили и взором; в экипаже, где прошли самые волнительные путешествия ее детских лет, Лили доставили к темнице, и там констебль Серые Панталошки, с добрым, преисполненным познания лицом, вытащил ее наружу, поволок за ручоночки в холодные, мокрые казематы, бросил, безбожно смяв белое платьице, усмехнулся в усы своим каким-то мыслям. Лили не сразу смогла прийти в себя, а он все стоял и ждал; когда же она подняла головушку, когда ее глазоньки посмотрели на него осмысленно, испуганно, вот тогда констебль улыбнулся еще раз и громко захлопнул дверь. Он не хотел, чтобы Лили провалялась в бреду до полудня; он хотел, чтобы она точно знала, где оказалась и по чьей воле.

Лили в ужасе осматривала свои ручоночки, исцарапанные, сжатые до синяков грубыми руками, и плакала. Лили изучала свои коленочки, содранные до крови, пронзаемые пульсирующей болью при каждом ее движении, изуродованные невозвратно; но больше всего Лили волновало ее платьице, ее прекрасное белое платьице, самое красивое из белых платьиц на всем белом свете; и это платьице теперь было все изодрано, все черно от грязи, и как из белого тельца Лили текла красная кровушка, так же и платье, казалось, кровоточило, страдало, заливалось слезами. Бог с ней, с Лили, она еще может вылечиться и прийти в себя; но платье уже не вернуть!

В ее новой темнице было лишь одно маленькое окошко, расположенное под самым потолком, и только два-три храбрых солнечных лучика проникало в него. Лили подобралась к этому окну, подставила личико под теплый, ласковый свет, закрыла глазки. Она представляла себе, что всего этого не случилось, что все это прошло, осталось позади; она представляла себе, что снова просыпается в своей кровати, ее Горничная снова наряжает ее в изящное белое платьюшко, и снова так радушно и нежно улыбается Братик, ее милый Братик, добрый, любящий, невинный, безгрешный братик...

Яркая фантазия перетекла в сон, сон вырос до галлюцинации; Лили уже танцевала на балу, окруженная всеобщим восторгом и почитанием, обнималась с Женихом, улыбалась до боли в щеках; и вся история, с самого ее мрачного яблочного начала, с самой таинственной болезни, лишившей Лили улыбок, все это показалось ей фантазией, обманом, ложью; все это вернулось вновь, стоило лишь чьим-то грубым тычкам под ребра разбудить Лили. Она открыла глаза и оказалась в темнице, на полу, в разорванном платье. Вокруг стояли мужчины, и Лили, в последнем приступе глупой стыдливости, попыталась прикрыть обрывками платья грудки, но только довела мужчин этим до гомерического хохота.

— Не смейте оскорблять нас, приличных семьянинов, мыслью, будто ваша нагота нам интересна, — усмехнулись мужчины. — Мы — не мужчины сейчас, мы — ваши друзья; мы пришли сюда, чтобы выслушать ваши оправдания и подготовить вас к судебному заседанию...

Лили молча смотрела на них, мир плыл перед глазами. Мужчины подступили ближе.

— Так, ваши оправдания?

— Какие оправдания? — прошипела она сквозь зубы. — Я невинна!

— Читали ли вы запрещенную литературу, используя при этом труд другой девицы?

— Нет!

— Принуждали ли вы девицу к запрещенным знаниям, чтобы использовать по своему усмотрению?

— Нет!

— Прятали ли вы от общественности деньги, собираемые вами для подрыва общественных устоев?

— Нет!

— Довожу до вашего сведения, что ложь перед лицом представителей закона карается суровым наказанием.

— Я не сказала ни слова лжи!

— Мне очень жаль, — отозвался мужчина, отступая назад. — Прошу, господин.

В руках господина была плеть, та самая плеть, какой у столба истязали девушку-ведьму; Лили без слов поняла, что ее ждет, и молча подставила спину, но ее развернули. Удары жгли самую нежную кожу, сворачивали в клубок кишки.

— Отвечайте, — требовал представитель закона, нависая над плечом палача. — Отвечайте.

— Отвечаю! — взвыла Лили яростно, извиваясь, словно змеюка. — Больше вы ко мне не прикоснетесь, больше не посмеете! Отвечаю!

А ала гоия! Хо! Хопи! Хаята!

Страж закона вытянулся, уставился на нее растерянно, распластался в блин и закрутился в рулетик; а затем Лили увидела над собой потолок и осознала, что это был вовсе не человек, а уродливый рисунок лица, вырезанный в окружении не то ангелов, не то чертей.

Не сразу Лили нашла в себе силы, чтобы пошевелиться; но сразу же, стоило ей только отвести глаза от потолка, перед ней появилась старуха-ведьма, чистенькая, убранная кухня и лужа блевотины, в которой Лили лежала головой.

— Ну что ж, милое дитя, — усмехнулась старуха. — Как погляжу, ты не пожелала жить без магии.

— Вы! Это все вы! — взревела Лили. — Вы устроили все так, чтобы я произнесла заклинание!

Она вскочила на ноги и сама же удивилась тому, с какой легкостью ей это удалось; старуха ведьма попятилась, на лице у нее все равно горела улыбка.

— Я ли? Ой ли. Быть может, и я. А только смерть следует за тобой, на каждом шагу за тобой следует, Лили; если не готова умереть спокойно, то не готова и без магии жить. Таков твой выбор в этом прекрасном городе: колдовство или смерть.

— Неправда! — воскликнула Лили. — Мой брат никогда бы так не поступил!

Она подавилась воздухом в груди и замотала головой. Поступил бы, конечно же поступил.

— Мы с тобой не знаем, что могло бы быть, нам ведомо лишь то, что стало, — ответила ведьма спокойно. — А стало вот что: ты выпила зелье, не смогла отказаться от колдовства, и теперь должна получить наказание.

Лили снова замутило и вырвало бы, если бы желудок не был совсем пуст.

— Меня будут пытать?

— Пытать — это не наши методы, это методы тех, кто нас ловит, — заявила ведьма. — Твое наказание не принесет тебе боли, но будет суровым. Обернись, Лили, встань к нему лицом и прими с честью!

Лили обернулась и уставилась на саму себя.