…Так уж получилось, что шутница-Судьба, не выдержав ввергающего в тоску однообразия, поймала однажды концы зелёных нитей и, хитро хихикнув, сплела их с огненно-красными.
Где-то внизу, в бурлящем человеческом городе, в этот момент Гон снова встречает Хисоку.
Он просто оборачивается на шум — кто-то вскрикнул, затем громко плюхнулся наземь, — и видит, как пожилая торговка, причитая, сгребает вмиг рассыпавшиеся вещи; он уже хочет отвести взгляд обратно, как вдруг невольно застывает на месте, узнав охотника, что нагнулся за оброненным старухой клубком.
Хисока поднимает глаза и тоже замечает его — вернее, прекрасно делает вид, будто заметил только сейчас; он улыбается, цепляя пальцами мягкую пряжу, и плавно опускает руку себе на бедро.
— Рад видеть тебя снова, Гон-кун. Не думал, что встретимся с тобой так скоро.
Гон и сам удивлён их встречей не меньше. Казалось, Хисоке давно наскучило ждать его, помогать ему, играть с ним, хотя другой частью себя он понимал, что Хисока — не из тех, кто забывает о своих желаниях так просто.
Они расстались довольно давно — сколько уж стукнуло: год или больше? Гон не особенно следит за местом и временем, и все же забавно, что встречаются они именно здесь. И сейчас.
Хисока тоже находит это забавным.
Гон рассказывает о том, что счёл интересным — новая игра для охотников, рыбалка, путешествие Киллуа и Аллуки… Последние, наверно, уже на другом конце континента или где-нибудь в океане, на обратной стороне земли. Гон тоже хотел приключений, хотел увидеть свет и встретиться с новыми людьми... Поиск древних сокровищ мог дать ему всё — как гласило объявление с сайта, сулившее массу незабываемых впечатлений, неожиданных встреч и щедрую награду в придачу; нужно было всего лишь найти Плеть Немезиды — бесценный артефакт из далёкого прошлого.
Хисока говорит, что Немезида — одна из затерянных древних богинь; он и сам, оказывается, уже давно нацелен на это. Но если Гону сайт охотников сулил приключения, то Хисоке — возможность встретить противника, достойного по силе. Жажда крови и битв всегда была тем, без чего невозможно было представить Хисоку.
Гон читает вслух мифы старых времён, стянув книгу с самой высокой из полок. В отделе античности их только двое, нащупывающих ниточки, что приведут к намеченной цели. Они решают объединиться — как в добрые времена, раз уж судьба опять сводит их вместе.
В гостинице Хисока снимает номер для них — просторный, люкс, с двумя кроватями и богатым панно; там они селятся и продолжают работу. Хисока говорит, что на Арене сейчас «не сезон», и Гон задумчиво клонит голову набок, изучая чужое лицо. Хисока странно растягивает буквы, облекая звук в тонкие формы и приправляя их лукавым смешком; ещё Хисока всё так же мертвенно-бледен и по-прежнему дразнит его.
Гон впервые замечает в нём постоянство.
Хисока не сопит во сне, в отличие от Гона, зато может съесть завтрак за десять секунд; он интересуется Гоном, хорош в любых фокусах, любит битвы до ужина и поднимать правую бровь. Накладывать швы он умеет искусно — Гон замирает в восхищении каждый раз, когда игла безболезненно проходит под кожей.
Хисока не любит говорить о себе, но вполне способен утолить его любопытство. Он смотрит мягко, но хищно, подправляет ловко неопрятные домики и учит его многим взрослым вещам.
Гон дочитывает двадцатую книгу, когда Хисока оставляет на диване колоду.
— Пора.
Дверь номера хлопает решительно громко, и в такт сердцу бьются стрелки часов на стене.
Как всегда, путешествуют они налегке; рука Гона — в ладони Хисоки.
Заветное место — за сотней дорог впереди. Сокрытый на острове, окружённом километрами вод, Лабиринт встречает их неприветливым эхом.
Его стены отвесные, толстые, упираются в свод — не залезть, не схитрить; Плеть Немезиды, должно быть, спрятана где-то внутри.
Сломав сотни ловушек, минув сотни преград, они с лёгкостью доходят до центра. Когда хрупкая сущность божественной вещи пульсирует звонко, изгибаясь в руках, победная улыбка расцветает на губах у обоих. Вибрирует пылкое сердце Лабиринта, гудят роем пчёл монолитные стены… а в середине этого — двое, ведомых азартом и влюблённых в него.
Хисока изгибает губы в усмешке, бросая вверх пару карт из колоды. Гон почти уже спрашивает, зачем ему вдруг, когда ногу цепляет что-то липкое. Мерзкое.
Тройки бубен и треф помогают ему, разрезая оковы в секунду. Путы страшно кричат, из них хлещется кровь, и Гон в ужасе отступает обратно.
Хисока вновь улыбается, смотря на него; позади вдруг возникает фигура.
Гон тянет руку, открывает в волнении рот, глазами молит его обернуться.
Зверь промахивается, возбуждённо рычит, снова взмах со всей силы…
…а дальше — конец.
Гон не помнит, как мчится ко входу. Хисока яркий, живой, он бежит рядом с ним, но уже через миг исчезает; Гон поворачивается следом, кричит что-то ему, замечает, как когти цепляют Хисоку…
Чудище воет, когда карты пронзают бедро, и у них появляется шанс на победу.
За шестым поворотом — уже близко, почти — Хисока садится и зачем-то мешает колоду. Гон, замечая, что Хисока отстал, с беспокойством подбегает обратно.
Яркая бабочка мелькает вдруг перед ним, подлетая с другими к Хисоке.
— Иди вперёд, Гон, — отвечают на повисший вопрос. — Иди, я тебя догоню.
Шелест карт резонирует с эхом шагов — если промедлить, их скоро нагонят.
— Хисока, что ты… — слова замирают на ставшем сухим языке, когда Гон понимает, в чём дело.
Невольно расширяются карие глаза…
Эти бабочки с ним рядом — кровянки.
На теле Хисоки нет каких-либо ран — не обошлось, очевидно, без обманной текстуры.
Хисока сдержан и собран, спокойно глядит на него. Он лишь улыбается шире, когда десятки острых крыльев вонзаются в шею и спину, в плечо.
Из красного у Хисоки только звезда на щеке… но вот запаха крови не скроешь.
Это значит, что… нет. Он не бросит его.
Монстр с бычьей головой приближается к ним, когда Гон спешно хватает руку Хисоки. В следующий миг в лицо ему прилетает кулак — Хисока встаёт сам и убирает с костюма пылинки.
— Пойдём отсюда, скорее! — отойдя от удара, настойчиво просит поднимающийся Гон. В ответ лишь смеются, кладя кисть на бедро, и крадёт звонкий смех самовольное эхо.
Просьбам Гона не внемлют; получая удар, он падает снова, но на сто шагов дальше; рёв чудовища слышится именно там, где секунду назад улыбался Хисока.
Не желая мириться, Гон рвётся назад, впившись пальцами в кожу до крови. Что-то мешает. Невидимое глазу. Гон злится, и без гё осознав: банджи-жвачка.
— Даже не думай! Я без тебя не уйду!
Знакомая улыбка озаряет на миг чужое лицо.
— Беги уже, глупый мальчишка.
Он ни разу в жизни не называл его так, но обиде сейчас вовсе не время.
Гон вцепляется в жвачку, отлепляя её, устремляет взгляд туда, где остался Хисока… Слёзы брызжут из глаз, когда гибкая аура толстым розовым слоем обвивается снова.
Нечестно. Нечестно. Нечестно.
Он не хочет оставлять его с монстром.
Почему всё должно быть именно так?
Почему так спокоен Хисока?
Жвачка стискивает тело до боли, но кричит Гон от злобы — потому что бессилен. Хисока отвернулся от него, смотрит монстру в лицо, и течёт по губам злая-злая усмешка.
— Смерть — это то, чем пугают живых. Для меня есть лишь битва и достойный итог.
Взмах руки — и Гон больно врезается в стену. Розовые путы тянут обмякшее тело ко входу — туда, где берёт начало затерянный Лабиринт. Волосы Гона слиплись от пота, глаза видят плохо за влажной пеленой…
Пальцы тянутся к поясу, к Плети, когда в горле булькает жалкий полувсхлип.
Он не должен смыкать свои веки.
Не должен…
Банджи-жвачка выталкивает Гона за купол, и стены входа смыкаются без единого звука, навсегда оставляя Хисоку с чудовищем.
Предательский голос сдаётся, хрипит, оседает под натиском стонов.
— Хисо… ка…
На жесты и крики уже не находится сил; наливаясь свинцом, закрываются веки.
— Я… вернусь, — шепчет Гон. — Я вер… нусь, и ты… тоже…
Последнее, что помнит Гон перед тем, как упасть — смех Хисоки, прерываемый рёвом быка.
***
Тётя снова плачет, когда моет посуду. Тарелка с нетронутой кашей ютится под дверью — опять. Гон не знает, зачем вернулся обратно, ведь принёс с собой в дом только холод и мрак.
Дни вдруг резко обратились в ничто — пустое, вязкое, медленное, текущее ядом по знакомым местам…
Добрые люди находят его, дают пищу и кров, не тревожат; сажают на судно.
В тёмном зеркале вод отражается он один. В кармане куртки два друга — хохочущих «джокера».
Треклятый Лабиринт отбирает у него всё, что есть.
Путь до дома всегда был так долог?
Гон устал, обессилел и почти что не ест.
Зелёная куртка обзаводится пылью в комоде.
Дом — последняя крепость, финальный оплот, но стены комнат почему-то всё время молчат, равнодушные к чувствам живого.
Он встаёт по привычке и по привычке же спит, ступни привычно скользят по скрипучему полу.
В голове в сотый раз беспрестанно крутится мысль: не должно быть так, не должно… хотя для охотника смерть — это ужасно нормально.
Бабуля и тётя беспокойно стоят под дверьми, но оставляют еду и всё же молча уходят.
Гон больше не плачет — совсем-пресовсем. К чему это всё? Разве слёзы помогут?
Не давят чувства, не рвут на клочки изнутри; наружу рвётся лишь стон, но и это проходит.
Вечерами на улице приятно свежо — мерцают закаты и безмятежное небо; пробегает по мирному острову дождь — Гон выглядывает в окна, любуясь на солнце…
К еде постепенно возвращается вкус. На лице тёти Мито играет улыбка. Гон и сам улыбается ей иногда — раз за разом причинять боль родным он не хочет.
Любимые ботинки теперь стали малы, так что их отправляют пылиться на полку. Зелёная куртка — всё там же, в комоде — давно не надеется увидеть мир снова.
За плечами у Гона уже пятнадцатая весна, но сердце всё так же кричит по ночам.
Ему снится Хисока, зовущий его, слишком маленького, чтобы поспевать за большим. Хисока сияет и лукаво смеётся, и он всё пытается догнать его, тянет руки, но тщетно… Хисока всегда исчезает в багровой дали.
Проснувшись, Гон сжимает рубашку у рёбер и стонет, задыхаясь от боли в груди. И вновь сон с живым Хисокой уходит, оставляя лишь горькое имя губам…
Думать о нём не становится проще, так что одним жарким днём Гон залезает в комод и достаёт своё прошлое — изумрудную куртку. Он отправляется в путь — как в старые добрые, снова, — по-детски надеясь наткнуться на что-то… хоть что-нибудь.
На первом утреннем корабле он возвращается в город, с которого всё началось — их с Хисокой история, — и, отыскав на базаре старуху, покупает у неё клубок пёстрых ниток.
Конечно же, не происходит ничего. Хисока не выходит из-за угла, прикрывая левый глаз излюбленным «джокером». Он даже не смеётся, когда пряжа Гона неловко выпадает из дрогнувших рук.
Конечно, он мёртв. Глупо даже надеяться.
Очень глупо, но всё же… но всё же…
Гон возвращается на Китовый остров, кладёт клубок на комод — в комоде снова теперь потёртая куртка, — хватает удочку и бежит, бежит молча вниз по реке…
Он не жалует воду, ведь даже зыбкая гладь слишком точно отражает все чувства.
Прорыбачив в лесу до обеда, Гон сматывает удочку и ложится тут же, на тёплом песке. Крупные рыбки, борясь, бьют хвостами в ведре. На небе то и дело снуют облака, гонимые ветром; о чём-то стрекочут цикады в кустах, и пять розовых бабочек куда-то летят, ведомые запахом человеческой крови…
Бабочки… запах крови?
Гон моргает, встаёт, но не успевает сделать и шага.
— Это здесь ты смог выловить Хозяина Вод?
Внезапный вопрос опережает его и ту мысль-надежду, что вот-вот расцветёт в голове.
Этот голос… Смешливые нотки его нельзя спутать ни с чем.
И вовсе не странно, что слёзы льются из глаз вдруг горячим потоком…
— Хисока… Я ведь верил, Хисока!
Гон оборачивается и бежит напрямик, на звук голоса, потому что не видит.
— Жи-и-ив! — улыбается, добежав и восторженно выдыхая слово в шею Хисоке.
Он здесь, а значит, тогда победил… Хисока смеётся, обнимая рукой его талию.
— …Задержался. Пришлось заменить Минотавра.
Вечереет, и солёных следов уже нет, когда Хисока называет причину. Гон кивает, принимая извинение-ответ, и краснеет, взглянув на чужое лицо.
— А я вырос немного… пока тебя не было.
— Да, я это заметил, — хитрый прищур в ответ, — хотя до меня всё ещё далеко.
Гон фыркает громко, готовый поспорить, и ложится на траву, придвигаясь к Хисоке.
Прогнав рукой последнюю бабочку, он устало зевает и закрывает глаза.
Хисока из сна уже стоит там, в багровой дали. Он смотрит на Гона, терпеливо ожидая, когда их пути пересекутся ещё раз.
Маленький Гон улыбается и уверенно бежит следом за ним.
Ладошка полностью умещается в большой и тёплой руке, и Гон с волнением шепчет:
«Догнал».