Прижав коробку к стене и подперев ту коленом, юноша быстро застегнул воротник, почти прищемляя молнией подбородок. Осталось приложить усердие, чтобы вытащить капюшон из-под наспех накинутой куртки, а ещё лучше – завязать шнурки, которые так не вовремя мешали каждому шагу. Где-то в глубине души омега чувствовал окрыляющее облегчение, сбегая из офиса с последней коробкой, что хранила в себе лишь разную мелочь и несколько маленьких кактусов. В последние месяцы Чимин не был любимцем судьбы, да и самой жизни в целом. У Пака создавалось чувство, что ещё в день Рождества его спустили по лестнице. Всё валилось из рук, головы, но не из памяти, маленький прямоугольный календарь с одной обведённой датой хранился в ежедневнике омеги между обложкой и последней страницей, каждый день напоминая Чимину, каково это чувствовать.

Ещё один день, одна работа и совершенно безвкусный обед, что остался с такого же прошлого дня, после которого валялась одна пустая бутылка красного сухого.

С того времени, как половина двуспальной кровати опустела, забирая с собой мелочи, которые, казалось, так прочно приютились в небольшой квартирке, всё стало настолько пусто, что Чимин, возвращаясь с работы, проезжал три лишних круга, чтобы только не возвращаться к этой пустоте. Оставаясь в тёплом салоне автомобиля, заглушив двигатель, юноша мог ещё долгое время прижиматься лбом в стремительно замерзающие руки, что замком были сцеплены на руле. Всё казалось лишённым красок, ароматов, звуков, что только сильнее раздражало собой, даже больше, чем отсутствие чужого тепла под боком, когда это было так необходимо.

С каждым днём Чимин терял себя всё больше, с трудом узнавая собственное лицо в отражении зеркала, забрызганного точками мятной пасты. Абсолютное равнодушие поселились в каждом уголке квартиры, впитываясь в измученное юное сердце. Впервые в жизни Пак почувствовал то обволакивающие безразличие, не замечая, и впившуюся под кожу острую колючку от излюбленного кактуса. Сколько бы дверной звонок ни заливался мелодией от слишком настырного Кима, сколько бы тот не обрывал омежий телефон, пытаясь достучаться, сколько бы не встречал после работы, всё казалось ничтожным по сравнению с потухшими глазами, что некогда имели цвет цветочного мёда.

Как бы Пак Чимин ни кричал на весь мир, чтобы ни единый палец не касался его, ни единое слово не было направлено на него, ни один взгляд не смотрел с сожалением, юноша до одури хотел оказаться тем самым летним днём, когда розы в саду Кима были настолько прекрасными. Чимин не узнавал себя, как и то, что осталось от альфы, кто так громко кричал о своей любви.

Поставив коробку на крышу машины, юноша принялся стаскивать рюкзак, чтобы отыскать ключи с целой гроздью разнообразных брелоков, один из которых был в форме маленькой жёлтой собачки и был первым неловким подарком, который Чон вручил в один промозглый праздник влюблённых. Чимин любил подобные мелочи, и, как ни странно, Чонгук разделял это с ним.

– Пак!

Чимин оторвавшись от копошения в рюкзаке, резко поднял голову, от чего лохматая светлая чёлка упала на глаза, мешая увидеть источник звука.

– Чимин, подожди!

Ах да.

– Джунни, – улыбнувшись уголками губ, юноша поспешил запихнуть коробку на задние сидение, помахав подходившему альфе связкой ключей. Джунни был альфой, умным, неловким и от этого чертовски очаровательным. Только его сердце было так же разбито вдребезги, и юный омега мог увидеть знакомую боль на дне узкого зрачка.

– Ты уже уезжаешь? – запыхавшись от стремительно бега спросил мужчина, на секунду упёршись руками в колени. – Фух.

– Аккуратней, – светловолосый омега мягко рассмеялся, наблюдая за такой картиной, и приглашающе указал на машину, – и садись, не зря же ты так торопился.

– Я торопился схватить тебя за шкирку, коробки в твоих руках просто непозволительны. Оставляешь меня в безумном хаосе? Одного?

– Ты же выполнил свой заказ в этой фирме, разве ты теперь не свободнее вольной птицы?

– Ну допустим, – не дав ответить другу, Джун уже хлопал дверью машины, закрывая ту изнутри, на что юноша только издал смешок.

Ким Намджун – хороший человек, слушатель и рассказчик. Темп и график работы редко совпадал, и, запирая себя дома, Чимин часто возвращался мыслями к редким посиделкам с этим человеком. Будучи слушателем, Пак любил погружать свой разум в бесконечные неиссякаемые истории, что знал альфа и чем так бессовестно пользовался. У таких вечеров были звуки приглушенных мелодий, совершенно не полезная еда и разговоры по душам. Возвращаясь после таких встреч домой, Чимин влюблялся в своего истинного всё больше, будто сама любовь парила в воздухе. Омега чувствовал себя так, словно осознавая себя заново. Это были редкие, но хорошие встречи, на которых светловолосый юноша узнал о разбитом сердце и боли, что съедали собой такую прекрасную душу. Ещё тогда нежевшись в любимых объятиях и забывших в своих мыслях, Чимин не понимал, как истинность может быть глупа. Его звали Джином и теперь Пак прекрасно понимал этого омегу.

Уютная тишина салона не давила на уши, а самое главное – позволяла легко дышать, словно этот человек, что сидел по правую руку, мог сам по себе делать атмосферу чище.

Ещё никогда Чимин не хотел так сильно ударить истинного этого альфы по лицу.

– Ты не против, – юноша прикусил щеку изнутри, – устроить сегодня совместный ужин? Как раньше посмотреть какую-нибудь лабуду, отдохнуть? У меня все силы высосала эта никчёмная работа.

– Может, сразу обед? У меня ещё с полудня нет никаких дел.

Чимин насупился, с подозрением поглядывая на друга.

– Разве ты не спешишь домой?

Брови альфы изумленно взлетели вверх, тот притворялся почти не фальшиво.

– С чего бы?

– Разве никто не будет беспокоиться, что ты вернёшься домой позже, чем закончилась твоя работа?

Хлопнув по колену, Ким только издал притворно бодрый смешок.

– Аналогичный вопрос, – легко сказал Джун.

Тишина, повисшая в тёплом салоне автомобиля, была слишком многословной, от чего становилось слишком тоскливо, ощущая воздух густым облаком. В глазах напротив мир был таким бесцветным, лишь светофор, что покачивался от ветра, всё так же исправно сменял яркие цвета.

Только когда замок входной двери щёлкнул, пропуская в душную квартиру своего хозяина и гостя, Пак ощутил насколько действительно тоскливым было это место и ни одно смущение от беспорядка, что царил там, так и не коснулось совести омеги. Юноша был уверен, что то место, где живёт Джун было полностью идентично, и даже готов был поспорить, что гардины в его доме не открываются с появлением света. Поставив пакеты на кухонный стул, Чимин, будучи хорошим хозяином, всё же нашёл в полупустом шкафу полотенце для рук и поспешно протянул то другу, щёлкая светом в ванной комнате.

– Прости за беспорядок.

– А ты бы простил меня за мой?

– Безусловно. Подожди, – отпихнув друга к двери, Чимин принялся спешно рыться в небольшом шкафчике в прихожей, чтобы вытащить пару гостевых тапочек и поставить их перед ногами альфы, – вот, я ведь хороший хозяин.

– Безусловно, – Джун одарил юношу ямочками на щеках от тёплой улыбки.

Скользя носками по деревянному полу, Пак ловил себя на мысли, что отсутствие любого шума, кроме собственного громкого дыхания, больше не было таким тяжёлым. Словно это место на мгновение ожило, позволяя омеге выдохнуть с тенью облегчения.

Встреча, что несла в себе надежды, постепенно приводила подавленного Чимина в себя, что можно сказать и о расслабленном госте, в руках которого был третий бокал вина. Вечер быстро опустился на уставший город, пронизывая квартиру синим цветом, от чего тёплый свет от горящей на столе чуть погнутой длинной свечи и тянущийся жёлтый луч от торшера в спальне, казались слишком уютными. От этого в груди становилось ощутимо больно, а на душе стремительно становилось холодно, будто юноша проглотил целый ком ледяного снега. Усыпляя воспалённую бдительность рассказами, светловолосый омега и не заметил, как его медовые глаза начали сонно слипаться, упёрто не сводя взгляда с румянца на карамельной кожи. Подперев голову руками, Чимин посмотрел на догорающую свечу, что стояла между коробками с едой, и подул на дрожащее пламя.

– Тебе уже достаточно, – осторожно забрав чужой бокал, чётко проговорил Джун, – иначе проспишь завтра до вечера.

– Это и были мои планы, – не отпуская чужой руки, Чимин пробрался пальцами к широкой ладони, легко проведя по ней порозовевшими подушечками, позволяя без тени обиды забрать от себя любимое лакомство.

– Ты теперь вольная птица?

– Они назначили день свадьбы на день влюблённых, – юноша горько усмехнулся, с грохотом ставя локти на стол, – чёртовы идиоты.

– Ублюдки.

– Именно.

Подняв наливающиеся жгучей влагой медовые глаза, Чимин замер, с трудом разлепив вмиг пересохшие от зарождающихся слёз губы, которые всё ещё жгло от слишком острых специй. Плечи альфы поникли, и тот, словно стал меньше, грозился исчезнуть вовсе. Тусклый свет делал тени под глазами Кима ещё более тёмными и глубокими, превращая лицо в болезненное впалое, это был не тот человек, который подкладывал леденцы в карман омежьей куртки.

– Когда ты нормально спал в последний раз? – сипло спросил омега.

– Видимо, тогда же, когда и ты.

– Люди столько не могут не спать, Джунни.

Чимин не помнил, как не разорвав прикосновения поднялся, чтобы подойти и обвить руками чужую шею, прижимая ту к своей груди и пробираясь пальцами в светлые, такие же, как и у него, пшеничные волосы. За окном, где фонари во всю начинали свою работу, поток машин становился все больше и гуще, спеша домой, туда, где каждого из этих людей непременно ждали. Чимин был уверен, он мог поклясться. Кончики ушей альфы оказались холодными, и омега, ласково проведя подушечками по нежной кожи за ушами, легко поднял голову мужчины, чтобы оставить на губах невесомый поцелуй с жгучим вкусом острых специй.

Под зажмуренными веками защипало сильнее и юноша подался вперёд, в отчаянии падая в чужие руки, что с трепетом и осторожностью легко приняли в свои объятия. В голове не осталось ни единой мысли, только тяжёлое дыхание двух человек становилось оглушающим, а свет от догорающей свечи ослепляющим. Когда изножье кровати упёрлось под ослабевшие колени, светловолосый омега, не думая, рухнул вниз, сминая под собой наспех заправленное ранним утром большое одеяло. Припухшие губы обожгло нестерпимым холодом, пока пружины матраса рядом не скрипнули и обоняния не коснулись ноты ещё совсем молодой лаванды. Чимин чувствовал себя под защитой, спрятанным от всего мира в больших тёплых объятиях, получая поцелуи, как вознаграждения за всю болью, что копил в своей потрёпанной душе.

Метка, что осталась обнажённой от стянутой полосатой кофты, изнывала от желания заполучить хотя бы один поцелуй. Это было странно и почти нестерпимо. Разлепив слипшиеся от влаги ресницы, Чимин, пробираясь через чужие прикосновения, коснулся крепкой шеи, пробегая по той короткими ногтями, чтобы на сгибе провести по краям побледневшей метки, и, приподнявшись, подарить ей лёгкий поцелуй влажными губами под глухое шипение над собой.

Это было мучительно приятно, от чего всё воспринималось словно чужим и незнакомым, изменяя цвета вокруг себя и срывая стоны, как спелые краснобокие плоды старой яблони. Только одно не давало омеге покоя, и тот, прижав палец к чужому приоткрытому рту, ловил обжигающее дыхание. Слишком резко приподнявшись на локтях, Чимин, чтобы повернувшись, почти соскальзывая с крепкого члена, ударом сбил одну единственную рамку с фотографией, что стояла на прикроватной тумбочке среди различных мелочей. Весь тот дребезг и грохот потонул в протяжном стоне, срывающийся на крик.

– Ты скучаешь по нему? – спросил светловолосый омега, когда ночь уже во всю окутывала собой город, давая людям такой желанный отдых после бесконечного дня. Юноша лежал на спине, прижимая макушкой к шее альфы, что также не сводил взгляда с играющих на потолке отблесков света.

– Иногда, – честно признался Джун, – но чаще всего я думаю о своей жизни вместе с ним, о том, нужно ли мне это.

– А ты был бы счастлив?

– Нет, – мягко улыбнулся альфа, – не думаю. Не знаю.

– Но ты бы попытался?

– Знаешь, говорят, чтобы точно знать, что хочет твоё сердце, тебе нужно представить, испытываешь ли ты огорчение, если выберешь тот или иной вариант. Если да, значит, ты для себя все явно решил.

Чимин тяжело вздохнул, укладываясь поудобнее и притираясь макушкой к чужой шее. Было слишком много мыслей, чтобы позволить себе хоть каплю сна, как бы в нем он не нуждался.

– Ненавижу этот праздник, – юноша с трудом сглотнул, – даже когда это было и моим праздником тоже.

– От него диабетическая кома, – согласно кинул Джун.

– Почему он всем так нравится? Из-за подарков? Конфет? Фальши?

– Едь завтра к ним, – альфа повернул голову, касаясь подбородком чужой макушки, – просто сделай это, Чимин. В любом случае тебе будет легче, ты не будешь корить себя за это всю оставшуюся жизнь.

– Только этой жизни уже не осталось. Это всего-лишь существование.

– Мир не держится на любви, без неё можно так же легко прожить, как без почки или селезенки. Даже без любви проще, вру.

– Не хочу быть селезёнкой, – чуть обиженно на выдохе произнёс Пак.

– Никто не хочет.

Только вот от уверенности, которая бурлила в теле омеги, не осталось и следа, стоило коснуться дверной ручки и почувствовать, как носок медленно и предательски сползал в ботинке к середине стопы. Измерив шагами всю квартиру, юноша не находил себе места, запыхавшись в теплом шерстяном пальто. Душу рвало туда, где из-за праздничных хлопот тревоге не было и места, туда, где рушилась жизнь. Чимин не понимал, как оказался таким, сидя на стуле в пустой квартире. Всё было, именно, что все было. Это нельзя назвать предательством, ложью и даже злость, что поначалу вспыхивала в омежьем теле при виде выгодной партии, быстро утихла под холодным взглядом Чона. Чимин не понимал, как человек, что столько времени был бок о бок, проходя через счастье и горечь, вдруг стал настолько чужим, что желудок сжимала тошнота, будто светловолосый омега съел на завтрак горсть камней.

Путь до конечного пункта пролетел слишком быстро, не размазываясь по пробкам и светофорам, как сильно желал юноша. Даже парковочное место нашлось без проблем, почти у самого входа в здание, где во всю кипела подготовка к церемонии, на которой только один праздничный букет был больше, чем оплата целого месяца заказов одного омеги. Не смотря на всю пышность и важность, не было даже охраны, только хлопьями падающий снег. Выбравшись из машины, юноша замер, не делая попыток двинуться на негнущихся ногах. Было больше страшно, чем до ужаса волнительно. Сделав глубокий вдох и успокаивая заболевший живот, Чимина с силой хлопнул себя по покрасневших щекам и сорвался на бег, почти падая на дверь, что распахнулась перед носом юноши, выпуская явных гостей на морозный воздух. Стоило ту придержать, как нечто тяжёлое оборвалось в юной душе, и Чимин, в страхе отступив, растеряв любую уверенность, ринулся прочь, чтобы в панике уронить себя на водительское место, ударяясь рёбрами о ручник. Тишина, что длилась словно бесконечность, дала волю накопившимся эмоциям, позволяя юному омеге завыть раненым зверем, пряча лицо в сгибе руки.

Только спустя время, не видя от пелены дороги и выезжая с парковки, Чимин и не заметил суеты, что нарастала за пределами тёплого салона автомобиля.

Однажды, когда Ким Тэхён был совсем молодым не оперившимся художником, он имел небольшую мастерскую, о которой знал только один человек. Одним днём торжественно отдав Чимину ключи, Ким хлопнул того по плечу, пообещав сделать это место спасительным гнездом. У каждого человека бывают моменты, когда подобное необходимо, как воздух, что сможет излечить измученную душу. Мастерская всё так же выполняла свои функции, храня в себе картины, мольберты и хаос, который служил Киму хобби, а Чимину отдушиной. Сбегая от всего мира, запах масляных красок был неким спасением, и сейчас, врываясь в пустующую квартиру, Чимин повалился спиной на дверь, и съезжая по ней вниз, задирая пальто, что цеплялось за поверхность. Румяное лицо стягивала собой высохшие солёные дорожки, а сухие глаза покрывались россыпью капилляров. Расцветающая тянущая боль где-то глубоко в голове заставила Чимина прикрыть веки и повалиться на бок, подобно тряпичной кукле.

Любая мысль отзывалась болью. Но стоило выровнять дыхание, как усталая дрема подарила юноше лёгкий сон, погружая того в спокойную тьму. Только когда солнце коснулось горизонта, Чимин вздрогнул всем телом, и подобрался, чтобы вскочить на ноги. До безумия хотелось пить. Пройдя до середины просторной комнаты, в углу которой расположился небольшой кухонный уголок, Пак замер, чтобы набрать целую грудь воздуха и излить его громким криком, эхом отдающимся от голых стен. Воспаленное сознание омеги казалось мутным и всё ещё сонным, но приятно опустошенным от крика. Скинув пальто прямо на застеленный полиэтиленом пол, юноша направился к мерно гудящему холодильнику, где точно должна быть бутылка воды.

Здесь было и проще и легче, мысли всё больше трезвели, но быстро съедались сном. На одном диване, что стоял у стены напротив больших окон, лежал подогнув колени к груди омега, укрытый собственным пыльным пальто. Открытые окна пропускали уличный шум, что баюкал собой юношу не хуже колыбельной. Сон был частым и коротким, до странного глубоким, в перерывах которого Пак чувствовал себя отвратительно уставшим. Твёрдо решая позвонить лучшему другу, что не откажет в просьбе собрать все его вещи в чёртовы коробки, и не откажет в просьбе приютить, Чимин был согласен даже на мастерскую, даже на другом конце света, только не жить мыслью, что их разделяет несколько километров.

Очнувшись от громкого шума, юноша резко сел, от чего телефон, что держал омега в ослабевшей ладони, ударился о пол, мигнув экраном с недописанным сообщением. С силой растерев лицо, Чимин хотел было уже кинуться в объятия друга в поисках утешения, но замер, наблюдая за точкой света, мигнувшего в тёмноте коридора.

– Тэ-Тэ! – дрогнувшим голосом позвал юноша, прижав к себе пальто. – Тэ.

Только шаги показались чужими, что до конца не были слышны из-за заложенные ушей и такого же носа от долгих и сильных слез. Чимин чувствовал себя абсолютно беспомощным.

– Тэ, это ты? – уже тише спросил омега и подавился воздухом, поджимая колени сильнее и упираясь спиной в подлокотник дивана, когда родное лицо осветил тусклый уличный свет рыжих фонарей, лизнув собой потрепанный, некогда красивый костюм, что там непозволительно прекрасно шел этому человеку.

– Лучше, – улыбаясь пропел альфа, – намного лучше.

– Тебя не должно быть здесь!

– По пути домой, – Чон аккуратно опустился рядом, садясь напротив омеги и держа в исцарапанных руках один из тех кексов, что Чимин наблюдал на бесчисленных витринах ко дню всех влюблённых, только в эту сладость была воткнута глупая свечка, что небольшим дрожащим светом освещела такое же исцарапанное с глубокими ссадинами лицо альфы и с запекшейся корочкой в уголке рта, – когда мы поедем Домой, мы купим утренний выпуск местной газетёнки.

– Зачем? – сердце омеги сдавливало от одного только вида, а от слов, произнесенным сломленным голосом, становилось слишком больно. Чимин никогда не видел подобного, даже в самых страшных снах.

– Сбежавшие женихи влиятельных семей не каждый день сбегают со своих же свадебных церемоний.

– Что? – лишь выдавил из себя юноша, во все округлившиеся глаза смотря на начинающего веселиться Чонгука. Очень гордый поступок, конечно же.

– Я хочу жить и быть счастлив. Во всяком случае, я имею только одну жизнь и хочу провести её так, как хочу я. А хочу сделать это только с тобой. Разве я так много прошу?

– Но как же… как же семья? Твоя родная семья.

– Семья не определяется кровью, Чимин. Моя семья – это здесь с тобой, – обведя взглядом мастерскую, Чонгук насупился, – но не здесь. Мы заслужили быть счастливыми.

– А я хочу этого? – с любопытством спросил Пак, поддавшись вперёд, заглядывая в родные глаза, – вот так просто решаешь за меня?

– Маленьким лжецам не было дано право на слово, задувай.

Удобнее взяв сладость, Чонгук протянул ту юноше, улыбаясь так нежно и ласково, как никогда прежде.

– Но перед этим загадай своё желание, – сказал он.

– Я могу загадать всё, что угодно?

– Абсолютно.

Прижав палец к раскрывшимся пухлым губам, Чон нахмурил густые аккуратные брови, строго смотря на истинного перед собой.

– Не говори вслух, иначе не сбудется, – добавил альфа.

Рыжий огонёк резко исчез и светловолосый юноша выдохнул, сразу же находя чужую руку, словно юноша перед ним мог так же просто исчезнуть или оказаться сном. В тишине мастерской раздался лёгкий переливчатый смех и сладость коснулась омежьих губ. Оказывается, на вкус праздничное лакомство было такое же приторное, но и чертовски вкусном, как и сам праздник. Последовал примеру, Чимин отломил кусочек со своей стороны и поднося его к чужим приоткрытым губам, касаясь подушечкой пальца кончика языка.

Когда родные объятия коснулись омежьего тела, Пак прижался настолько крепко, насколько позволяли силы и утянул альфу на себя, укладывая того рядом на узком диване. Повернувшись так, чтобы прижаться лбом к чужому, юноша не заметил, как в обивку мебели впиталась крупная солёная капля. Он был счастлив, так сильно, что был готов лишиться чувств.

– Ты можешь меня ударить, – серьёзно сказал Чонгук, поглаживая любимое лицо и наслаждаясь блеском в медовых глазах-полумесяцах, – я заслужил это.

– А никто и не говорил что ты прощен, болван.

– Ох.

– Твоя черта запираться в себе просто отвратительна. Ты бросил меня, как котёнка, на дождливую улицу. Ты даже зубной щётки не оставил, что мне нужно было думать?

– В моей голове это выглядело совершенно по-другому, но и ты не отвечал на мои звонки. Я не смел тревожить тебя собой в твоей же квартире, но я донимал собой твоего друга.

– Тэхёна? – изумился Чимин.

– Твоего чёртова Кима, Господи, он чуть не сделал из меня инсталляцию себе на выставку за эти восемь месяцев.

– И никто бы на такую выставку не пришёл.

– Ты бы пришёл.

– Даже с этой чертой я люблю тебя, – шёпотом сказал омега, поддаваясь ближе, – я ненавижу тебя так же сильно насколько люблю.

– Звучит романтично, – на губах альфы играла светлая улыбка, – знаешь, от любви до ненависти и наоборот.

Засмеявшись, Чимин клюнул истинного в губы, прикрывая глаза.

– Но не смотря на все это, – добавил уже тише Чон, – я люблю тебя так, что готов отдать за тебя всю свою жизнь до последней капли.

– В тебе говорит истинность?

– Она ничто, по сравнению с тем, что творится в моей душе.

Иногда Чимин чувствовал себя тем самым преданным псом, что будет ждать своего хозяина на одном единственном месте через снега, дожди и ураганы, омега знал, что не сдвинется с месте и не позволит себе опустить голову до тех пор, пока к нему на встречу всегда будет идти один единственный человек, чья любовь льётся через край, чьих ран так много, что можно сбиться со счета, чья душа так прекрасна.