– Глупости, снимай.

– Мне идёт.

– Безусловно, но снимай.

Дом, что выглядит прекрасным в своём минимализме снаружи, был заполнен различными мелочами внутри. Стены, словно гроздями, были украшены различными картинками и фотографиями в разнообразных рамках, обрамлены подсветками, но удивительно гармонирующие между собой. Омега Ким Тэхён не только любил, но и считал своим долгом помогать и поддерживать молодых художников, каким недавно был он сам. Даже зеркало во весь рост, что притулилось около входной двери, было не то что необычным, оно полностью соответствовало своему хозяину, который сейчас с озорством в голубоватой радужке с интересом рассматривал своё отражение в той самой дивной соломенной шляпке. Она была перехвачена лентой, что собиралась сзади большим бантом, ниспадающим по полям шляпки и касаясь кончиками ленты обнажённой шеи.

– Нет, – твёрдо ответил Ким, – я забираю её на несколько дней. Когда это тебе было жалко для меня такой мелочи?

Уперев руки в бока, светловолосый омега топнул босой ногой по деревянному полу, что за несколько часов успел нагреться палящим солнцем.

– С тех пор, как размер нашей одежды стал разниться.

– Глупости, – передразнил друга Ким, смешно наморщив нос, – это шляпка, а у тебя есть одно важное дело, которое разгуливает с недопитым соком который час. Хватит бегать от проблемы.

– Я знаю.

Щёлкнув языком, омега подмигнул другу через отражение.

– Удивительно, – развернувшись на пятках, Чимин покачнулся, недовольно поглядывая на друга из-под пушистых ресниц, – ты такой специалист, а последние отношения были, ещё когда я получал диплом.

– Тренеры не участвуют в игре.

– Ужасно, – Пак звонко рассмеялся, – не говори так больше.

Какие бы глупости не слетали с этого острого языка, Ким почти всегда оказывался прав, чему Чимин вовсе не был против. Шумная обстановка и сладкий фруктовый аромат, что душистым облаком повис в кондиционированной воздухе дома, неприятно оседал на рецепторах, вызывая лёгкую головную боль. Сколько бы юный омега ни искал причин остаться рядом со своим другом, его душу тянуло туда, где зарождалась буря. Моменты молчания и тишины в их отношениях были абсолютно обычным явлением, точно таким же, как проводить недели, не отпуская рук друг друга.

Бегло осмотрев своё отражение в небольшой прямоугольной витрине, что хранила в себе различные безделушки, юноша, лавируя между гостями, направился к единственной цели, по пути перехватывая один бокал с тёплым игристым. Когда в душе Чимина разливалась тьма, мир вокруг сужался, а звуки становились почти беззвучными, фоном шумящими на задворках сознания. Суета раздражала омегу, а Чимин хотел кричать.

Перед тем, как за спиной раздался хлопок двери, Чимин помнил только прохладную ткань белой рубашки под пальцами и чужой звонкий смех, вспышкой раздавшийся над ухом. Хвататься за эмоции и быть подвластным им своим поведением – это всегда не очень хорошо и даже в некоторой степени непозволительно. Но сейчас чувства захлестнули юношу настолько, что тому пришлось отдышаться, прежде чем забрать из чужих рук бокал и, слишком резко замахнувшись, обрушить его на дверь, что истекла разводами сока по светлой отделке. Со свистом выдохнув, светловолосый омега выпрямился, поправляя рубашку и пропуская сквозь пальцы пшеничные пряди, что упали на лицо. Там за его спиной стояла вся его жизнь и даже больше, которую в одну секунду Чимин хоть никогда не встречать.

– Я принесу салфетки.

Юноша посмотрел через плечо, мягко улыбнувшись.

– Не стоит.

– Это был твой Ким?

Повернувшись лицом к альфе, Чимин, сделав несколько шагов назад, рухнул спиной на дверь, облокотившись на ослабших ногах.

– Хочешь сказать этот самый Ким чудом узнал всё раньше самого тебя? Как интересно.

– Как интересно.

– Засунь все свои слова в задницу, – юноша упёр руку в резко заколовший бок, зашипев сквозь зубы, – я-то думал, допускал чёртову мысль, что столько раз эта тема поднималась между нами, то конечно же мы придём к решению вместе! Но нет, лучше дотянуть сразу до венца. Кем бы я был? Другом жениха?

– Чимин, – поспешил успокоить юношу альфа, примирительно подняв ладони вверх, – послушай.

– Я слушаю уже почти пять лет, – громко воскликнул светловолосый, крепко зажмурившись.

– О чёрт, Чимин.

Пропустив ладонь, что пролетела мимо уха, Чонгук ловко пробрался под слишком активные омежьи руки, чтобы коснуться чужого бока, отдающего болью, что ощущалась подобно собственной. У истинных, насколько бы далеки они ни были друг от друга, всегда была одна особенность – нечто подобное самой эмпатии. Даже через множество километров, дождей и ураганов, Чон мог почувствовать скатившуюся влагу на своей щеке, точно зная, кому она принадлежит. Любая ссадина, любой порез и грусть от слишком милого щенка в рекламе, всё это отзывалось в душе альфы незамедлительно. Как и Чимин, альфа мог распознать оттенки лжи и наслаждения, увидеть искренность и то, что утаивает истинный. Каждый из них был открытой душой друг для друга, но иногда всё же, смущаясь, звучали просьбы отвернуться, пока омега ныряет в растянутую футболку после горячего душа.

Кроме нескольких жалких сантиметров, что разделяют между собой тяжёлое дыхание, казалось, что не существовало ничего вовсе. Медовые глаза омеги были кристально чистыми и подозрительно сухими, заставляя альфу перед собой занервничать слишком сильно. Это походило на затишье перед бурей, Чон тяжело сглотнул.

– Когда ты бы мне сказал об это? – чуть слышно проговорил омега, ощущая чужую тёплую ладонь поверх своей, что была прижата к ноющему боку. Голоса по ту сторону двери становились громче, мешая расслышать.

– Мне хотелось, чтобы сейчас ты насладился обществом друзей, Минни, разве ты будешь любоваться излюбленными цветами после подобного?

– Ненавижу тебя, я так ненавижу тебя, – обессиленным шёпотом сорвалось с пухлых губ, и светловолосый юноша зажмурился, запрокинув голову, от чего ударился макушкой о дверь, – иногда я проклинаю тот день, я хочу возненавидеть все цветы и тебя, чёртов идиот. В моей жизни мало было дерьма, так ещё и самая просто мечта о любви пошла крахом, скажи мне, я заслужил это?

– Я буду твоей самой прекрасной ошибкой, – прижавшись в чужому лбу своим, Чонгук легко потёрся кончиком носа о чужой.

– И ты туда же.

Смех омеги казался оглушительным в небольшой квадратной комнате, увешанной большими картинами.

– Я просто хочу, – всё так же тихо продолжил Чимин, – уехать настолько далеко, где никто нас не найдёт. Я устал от общества и никому не нужных традиций, я устал, что в глазах других я не более, чем серый сгусток, я просто хочу быть любим. До конца дней своих, понимаешь? Как пишут в сказках, книгах, фильмах. Почему если истинность существует, то вся эта романтическая лабуда нет?

Поцелуй вышел солёным и влажным, совсем не таким, как пишут на пожелтевших страницах популярного романа. Чимина не покидало чувство, здесь и сейчас включился отсчёт вот таких вот событий, когда сама истинность растекается лавой под кожей, когда родные прикосновения ласкают так же ярко, как и в самый первый раз. С каждой новой лаской и взглядом, в котором можно было запросто уйти с головой, юноша плавился всё больше, позволяя мыслям отпустить себя, а шуму по ту сторону двери и вовсе затихнуть, оставляя только тяжёлое дыхание Чона, которое было жизненно необходимым, как и в самый первый раз.

Предательски капли не прекращали склеивать собой пушистые ресницы омеги, скатываясь к подбородку и падая под ноги, где осколками блестели остатки некогда красивого стакана. Но это ничуть не беспокоило Чимина, когда перед его глазами была кристально чистая искренность и любовь. Обхватив шею руками, светловолосый юноша прижался ещё крепче, на секунду чуть слышно заскулив от собственных эмоций. Руки на теле отвлекали, только вот тень тревоги всё ещё касалась потрёпанной души.

– Я был твоей первой любовью? – поймав румяное лицо альфы, юноша обхватил его ладонями, всматриваясь в чайные глаза, такие большие и прекрасные. Чимин никогда не видел подобных даже на самых красивых картинах.

– У меня были другие варианты?

– Они были?

В руках Чонгука было нечто большее, чем человек, чей аромат был тонок и наполнен самыми изысканными нотами, которые, переплетаясь с его собственными, заставляли глаза закатываться под трепещущими веками. Это было больше чем простая глупая привычка, потребность, зависимость и всеми так любимый расчет. Чимин напоминал собой затянувшийся медовый месяц.

Когда подбородка легко коснулись, запрокидывая голову назад, мягкие омежьи руки огладили лицо, слабо надавливая большими пальцами на закрытые веки и вплетая пальцы в тёмные, цвета воронова крыла, волнистые волосы, чтобы с силой оттянуть пряди на затылке.

– Я буду скучать, – коснувшись кончиком носа бьющегося под тонкой кожей пульса, юноша прикусил это место, звонко чмокая напоследок, – это было отличное время, правда?

– Какой же ты дурной, – хриплый смешок обласкал собой слух омеги, – или тебе нравится сама идея? Паршивец.

Холодная маска почти в одно мгновение спала с чистого и светлого лица, выдавая хитрые полумесяцы глаз и тонкую незаметную трещинку на нижней губе, которая была непозволительно алой. В словах Чона была и доля правды, светловолосый омега до дрожи любил эту атмосферу, взятую прямиком из сюжета романа или самой томной песни. Чимин не чувствовал себя тем, кто изо дня в день возвращается из офиса домой, юноша не мог бы существовать без особой сказки, которую с особым трепетом создавал вокруг себя и утягивая в свою бездну одного альфу, в чьих глазах он видел жизнь. Эмоции в этом теле сменялись слишком часто и стремительно, чаще всего юный омега даже не мог вспомнить причину своего дурного настроения.

Это и было причиной той любви, ради которой Чон Чонгук мог пожертвовать не только своим телом, но и душой. Только сейчас, чувствуя лёгкий поцелуй в уголок собственных сухих губ, Чон ощутил, что здесь истинность далеко не на первом месте, здесь было нечто большее и высшее, перед чем так сильно хочется рухнуть на колени.

Оставив ощутимый укус на гладком подбородке, омега отстранился, улыбаясь так открыто и светло, будто ничего не случилось. Будто никого не существовало за пределами этой комнаты, ни мира, ни света. Чонгук не помнил, как оказался крепко прижат к взмокшему телу, к чьей спине прилипала тонкая ткань рубашки, соприкасаясь с прохладной поверхностью двери.

– Я хочу наш медовый месяц, – пальцы омеги ловко пробрались в горячий рот юноши, потеревшись о ровный ряд зубов, чтобы следом слишком сильно от глубоко толчка надавить на розовый язык, – такой сладкий, чтобы я почувствовал тошноту от его приторности.

От ощутимой дымки, что затмевала собой родные чайные глаза, Чимин расцвёл подобно бутону, словно между разведённых мягких бёдер расцветали душистые массивные головки роз. Это казалось чем-то безумным и сорвавшимся с цепи, словно все эти года вместили в несколько минут, ударяя этим комом по нервам. Только задушенные вязкие стоны слетали с приоткрытых губ, что ловили на себя более низкие и хриплые, но безусловно самые прекрасные. Любое, слово здесь и сейчас, казалось недопустимо лишним. Чем сильнее становились толчки, тем больше омега вжимался макушкой в дверное полотно, спутывая пшеничные влажные волосы на затылке от слишком резких движений. Там, где точкой наслаждений зарождалось удовольствие, тонкие длинные пальцы переплетались с более нежными и мягкими, необыкновенно любимыми, что были так крепко прижаты к словно горящей коже внизу живота, где задранная до груди рубашка едва калась измятым подолом.