Инглию всколыхнуло известие о том, что Молодой Лев потерпел поражение. Оно пришло ещё до того, как остатки разгромленной армии причалили к берегам, прокатилось по всей провинции, затронув даже самые черствые сердца, породило зерно сомнения и сгинуло. Прибытия корабля ждали сильнее, чем могли бы при хороших новостях. Ждали с затаенным страхом, с мольбой к позабытым богам, с робкой надеждой на возвращении близких; ждали как чего-то такого же неотвратимого, как конец.

Юранд услышал об этом от Финри. Леди Брок в тот день вся облачилась в черное, словно уже похоронила своего глупого сына, и стоило немалых усилий убедить ее в том, что скорбеть пока рано. Еще сложнее — убедить себя. До самого прибытия корабля Юранд не мог усидеть на месте, воображая, как все происходило в далеком Стоффенбэке, и жалея, что не может быть там. Не может быть рядом с Лео.

Он нервно скользил взглядом по толпе, собравшейся у причала, бормочущей и волнующейся, как стая чаек перед выброшенной на берег китовьей тушей. Каждый из них пришел, чтобы узнать о судьбе кого-то из близких и дорогих людей, но мало кто мог уйти назад с хорошими новостями. Сейчас все они были близки друг другу как никогда, их объединяло единое ожидание и единое поражение, и Юранд как будто слышал, как бьется сердце каждого из них. Наверняка все они и думали практически об одном.

— Нам стоило поехать с ним. Не оставлять его одного...

— Ты уже забыл, что Лео сам не желал нас видеть? — Гловард взглянул на него с очевидным неодобрением. Бывают люди, у которых любое чувство проступает на лице, хотят они того или нет. Гловард относился именно к таким, и потому с ним получалось легко находить общий язык, однако иногда его прямота становилась невыносимой. — Помнишь, как он сказал...

Как будто на солнце можно было обижаться за то, что оно зашло за тучу!

— Я помню. Помню, и если мы оставили его со всем этим, значит, он оказался прав, когда говорил сгоряча. Как видно, мы плохие друзья... Стой, он идет! Это... Гловард, это же он?

При виде того, как их Молодой Лев спустился с трапа, у него сначала забилось сердце от радости, а потом подкосились ноги от горького разочарования. Еще никогда прежде Лео не выглядел таким опустошенным — тенью самого себя, досуха выжатой кожурой былых надежд. Никогда он не опускал головы и никогда не сдавался на волю обстоятельств, но в тот день кто-то другой вернулся в Инглию. Кто-то, сломленный свалившейся на него ношей, и Юранд не решился подойти к нему.

***

После возвращения инглийского корабля стало слишком много забот, чтобы хоть час провести в спокойствии и отдыхе. Юранд ловил себя на том, что словно прятался во всем этом, сбегал от мыслей о Лео, от сожалений о своем бессилии. Если бы такой побег мог принести хоть какое-то облегчение!

С тех пор он не виделся даже с Финри, которую часто навещал прежде. Леди Брок только с виду казалась выкованной из железа, на деле ей больше многих требовалась поддержка, чтобы справиться с волнительным ожиданием того, когда ее сын вернется. Юранд же чувствовал перед ней вину в том, что не смог уберечь Лео: не отговорил от страшной затеи и не пошел с ним, чтобы прикрыть в нужную минуту, как требуется от лучших друзей, не вернул его назад в целости. Ему хотелось сделать хоть что-то, чтобы груз этой вины стал чуть легче, а желание увидеть Лео хотя бы одним глазком не переродилось в навязчивую идею.

Гостья застала его почти в дверях, когда он вот-вот собирался уходить. Несвоевременный визит неместной девушки, неправильный во всех отношениях, разом сбил планы на день, а с ними и тщательно созданную в голове картину грядущего. Темнокожая гурчанка, одетая с роскошью и стилем столичной леди, принесла письмо. Юранд не узнал ее сначала, но здесь, на севере, южанки встречались слишком редко, а южанки модные и ухоженные отсутствовали как данность. Кроме одной.

Проводив компаньонку леди Савин, Юранд с плохо сдерживаемым нетерпением распечатал пахнущий духами конверт. За эти мгновения, пока дорогая белая бумага разворачивалась, он успел напредставлять десятки возможных причин, вынудивших Савин написать ему, и мало какие из них были добрыми. Что-то случилось с Лео? Или с Финри? Может, их отправляют в какую-то более дальнюю ссылку? В гнетущем волнении Юранд торопливо пробежал глазами письмо, выхватывая из него лишь отдельные строки: "Вынуждена покинуть... ", "Скорее всего насовсем…" и "Он как никогда нуждается в добром друге... ", и никак не в силах сложить их воедино.

Савин хотела уехать?

Ему понадобилось время, чтобы осознать эту короткую новость. Лео всегда не особенно везло с девушками, а уж Савин… Самый яркий цветок Адуи был точно не для него, и Юранд подозревал это с самого начала. Он так старался уберечь друга от боли, от спешных необдуманных решений, но облажался в полной мере: Рикке предала его альянс, Савин предпочла свои деловые интересы и возвращение к отцу, а Йинн и Антауп вернулись в грязь... В такой момент теряют силу старые обиды.

Все остальное больше не имело смысла — сомнения, страхи, и даже то, что в их последнюю встречу, еще в Сипани, Лео велел никогда больше не приходить.

***

Он ничего не желал так сильно, как вновь увидеть Лео. Сердце билось с сумасшедшим напором, когда Юранд гнал лошадь на окраины Остенгорма, туда, где по вечерам солнце погружалось в верхушки сосен. Его переполняло волнение сильнее, чем перед любой битвой, и едкий, тайком подкрадывающийся к горлу страх – а вдруг Лео все еще зол и не захочет этой встречи? Ведь всякий раз, когда он слышал о спящих с мужчинами, его губы кривились в презрительном «дегенерат», а в Сипани, когда он узнал о них с Гловардом, то смотрел так, будто они умерли для него. В один миг рухнуло все, что строилось долгие годы, они стали дальше, чем чужие. Но что же он скажет теперь, когда рядом не осталось больше никого из старых друзей? Будто судьба специально так повернула, напутала кривых троп, а потом все же свела вместе.

Перед самым домом он замедлился, перешёл на шаг. Как жалко выглядела серая, покосившаяся от времени, крыша, по сравнению с замком лорд-губернатора! Каким крошечным показался двор, когда лошадь вошла в него, пересекла за несколько мгновений, звонко цокая копытами по выщербленным плитам. Как хмуро смотрели узкие окна... Гостей здесь не ждали. Сам дом точно пребывал на грани между беспокойным сном и явью, не в силах ни очнуться, ни заснуть по-настоящему, и эта гнетущая дрема была крайне заразительна. Юранд почувствовал себя лишним, незваным, и ему нестерпимо захотелось уйти — сбежать, сделать вид, что ничего не было, но только не представлять Лео частью этого дурного видения... А когда он уже и в самом деле хотел малодушно повернуть назад, дверь отворилась, и на крыльцо вышла Финри. Она улыбнулась — самыми уголками губ, скрывая искреннюю приязнь в глубине стального взгляда, как делала всегда, и окружающая серость на миг озарилась отголосками если не детства, которое они проводили вместе с Лео и Антаупом в ее доме, то просто чего-то родного и знакомого. От этого даже дышать сделалось легче, и потому по лестнице на второй этаж он буквально взлетел уже с гораздо большей уверенностью, чем прежде. В конце концов, они пережили вместе так много, что эта чаша весов просто не могла не перевесить.

***

Лео сглотнул, с затаенным волнением наблюдая за тем, как дверь отворяется. Напряжение в комнате достигло уже той силы, что наверняка сравнима с давлением в новых пушках перед выстрелом, и точно также мирок Лео готов был взорваться от любого неосторожного движения.

Он даже привстал, опираясь на подлокотники; прислоненный рядом костыль покачнулся от движения и с грохотом брякнулся об пол. Звук перекрыл скрип несмазанных петель. Вошедший остановился на пороге, и они застыли, точно в оцепенении, жадно ошупывая друг друга взглядами после целой вечности разлуки. Вечности, проведённой в одиночестве...

— Кровь и Ад, Юранд!

Губы Лео сами собой растянулись в улыбке. Да и как он мог не поддаться, видя открытую и такую заразительную улыбку на прекрасном лице своего лучшего друга? Она ему невероятно шла, и сейчас, когда они не виделись долгое время — чрезвычайно долгое для тех, кто все время бывает рядом — это стало особенно заметно. Лео вдруг ощутил огромное облегчение и только в этот момент действительно понял, как ему не хватало Юранда. Надежного, как крепость, и верного, как боевой конь. Не хватало его мудрых советов и одобрительных взглядов, а в первую очередь не хватало того, что рядом с ним он, Лео, верил, что поступает правильно и чувствовал себя хорошим человеком.

Юранд поддерживал его даже в самые трудные минуты. Когда он, как последний дурак, ввязался в самоубийственную войну против Закрытого совета, Юранд с самого начала был против, но все равно пошел за ним, не повернулся спиной. Теперь Лео ощущал жгучий стыд из-за того, что оттолкнул его, предал самую крепкую в его жизни дружбу. И почему? Всего лишь из-за того, что Юранд оказался не таким, как принято? Выходило на деле, что один Лео и был здесь мудаком, не смотрящим дальше собственного носа, вот только понял он это когда уже все потерял.

— Это так хорошо. Что ты пришел. — Кажется, он собирался сказать совсем не это, но в горле стоял ком. Пришлось откашляться. — Я должен извиниться. Просто... Наверное, я расстроился...

Боги, да почему он все время говорил не то? В самые ответственные моменты красноречие всегда оставляло его, будь то переговоры с королем Яппо, собрание инглийских лордов или даже тот день, когда он должен был сделать Савин предложение. Когда их матери сделали им предложение. Пора было уже с этим кончать.

— У меня никогда и никого не было ближе, чем ты. То есть, я имею ввиду... Прости меня за те слова. Я решил, что теряю тебя, и мне стало очень обидно. — Лео не выдержал и отвел взгляд в сторону. Наверное, будь Юранд разозлен или обижен, вынести это было бы намного легче, но что тогда, что сейчас в его глазах не читалось ни капли гнева, и потому Лео вдвойне злился на самого себя. — Я был очень глуп и поступил отвратительно.

Юранд пересек комнату, чтобы подойти ближе. Пожалуй, даже слишком близко.

— Я получил известие об отъезде твоей жены. Подумал, что будет лучше навестить тебя. Не для того, чтобы слушать извинения, я просто хочу узнать, как ты после всего.

— Как я? — Лео усмехнулся, показывая пальцем на пустую штанину. Ну в самом деле, неужели не видно? Чтобы не болталась, ее подвязывали шнурком, но в действительности это выглядело еще хуже, чем могло бы без неё вовсе. — Савин действительно ушла! Она написала, что её ребёнок должен родиться на свободе, без тени от славы изменника. Она написала "её", понимаешь? Не "наш".

Почувствовав возможность выплеснуть накопившуюся горечь, Лео не знал, как остановиться. Кому еще можно было рассказать, как ему плохо здесь в одиночестве? Мать только хмурилась и поджимала губы, когда слышала его жалобы, порой она еще и обвиняла Лео в том, что он ничего не делает. Но Юранд-то всегда понимал.

— Согласись, Савин тебе просто не подходила, — выдал он осторожно, и это, конечно, была правда. Юранд никогда не врал.

— Потому что она умнее меня?

— Нет, потому что она амбициознее. Здесь, на севере, мы привыкли довольствоваться тем, что есть, а она так не может. Тебе нужен кто-то более близкий по духу. Кто не оставит тебя ради того, чтобы быть на стороне победителей.

И это звучало так, будто Юранд уже знал, кто. Лео казалось, что он тоже знает, но эта мысль упрямо ускользала из его головы. Уж не Рикке же, верно? С тех пор, как она вернулась с той жуткой татуировкой, она словно стала другим человеком, и Лео больше не знал её. Та Рикке, с которой он дружил в Уфрисе и с которой спал не сеновале, никогда бы не нарушила обещания, а вот ведьма с Долгим взглядом действовала совершенно непредсказуемо. Вот если бы нашелся кто-то, в чьих жилах течет такая же инглийская кровь, кто знал бы его не хуже старых друзей…

— Ты давно бывал на улице? — взгляд Юранда словно нарочно скользнул по забытому в углу креслу. За несколько дней на черной коже скопился тонкий слой пыли, поскольку Лео так ни разу и не воспользовался им. Это кресло неизменно напоминало ему об увечье, а вместе с тем и о допущенном поражении, о несбывшихся чаяньях, об ужасной ошибке, стоявшей жизней сотен людей. Он не успел ответить, даже не успел додумать ту мысль, почему ему не следует пользоваться прощальным подарком Савин, так сильно смахивающим на кресло архилектора, когда в глазах Юранда уже загорелся знакомый заразительный блеск, как в далекие времена их детства.

— По дороге сюда я видел одно очень интересное место, хочу показать его тебе.

В другое время Лео воспринял бы эту идею с энтузиазмом — когда-то в прошлом, пока у него еще было больше ног. Сейчас же он только скривился, раздраженный собственной немощью.

— Если ты не знаешь, я здесь под арестом, и мне нельзя покидать этот дом.

— Ничего, это на территории поместья... Знаешь, тогда, в Сипани, я ведь собирался сам рассказать тебе, чтобы не оставлять между нами секретов. Если вернуть нашу дружбу еще возможно, то их больше не будет, обещаю.

От воспоминаний о той поездке Лео всякий раз бросало в жар. Жар праведного гнева, как он полагал, ведь совершенно все в ней пошло не по плану. Но, может быть, настоящая причина его волнения крылась и где-то глубже…

— Так вы с Гловардом давно… Впрочем, я не хочу этого знать. Я бы не хотел знать и того, что вы вместе... Давай забудем.

— Но это не так. Понимаешь, мы не то чтобы вместе... Иногда мы просто помогаем друг другу выпустить пар, только и всего.

Не то чтобы они никогда прежде не говорили об отношениях. Наоборот, обсуждения женщин велись довольно часто — хотя сейчас Лео замечал, что они обсуждали только его женщин — но прежде это никогда не вызывало столь смешанных чувств. Ему хотелось встать и начать нервно расхаживать по комнате, как он по привычке делал во время волнительных разговоров, но по понятным причинам это сделалось невозможным. Ему ведь никогда и в голову не приходило, что Юранд может жениться. Завести семью или просто найти себе пассию — словом, что однажды его придется с кем-то делить. Юранд всегда был рядом, когда бы он ни понадобился, готовый помочь и поддержать, на него можно было полностью положиться в любом деле, и под Стоффенбэком Лео осознал, как беспомощен без него, что даже не может уследить за простыми вещами, что Юранд делал играючи. Словно его собственной части стало вдруг не хватать — и это задолго до того, как хирург отрезал его ногу. От этого мысль о том, что лучший друг начнет уделять кому-то больше времени и внимания, чем ему, причиняла почти настоящую боль. Эгоистично и глупо, но неужели получалось, что он... Ревновал?

— На самом деле, я давно полюбил другого человека, но это слишком безнадежная затея, — словно специально подливая масла в огонь, признался Юранд.

— Безнадежно? Но он же не умер? — Лео почему-то сразу вспомнил Антаупа. Вот уж чьим любовным приключениям могли бы позавидовать даже герои романов, а барышни выстраивались в очередь за его нескромными улыбками. Вот только Антауп не вернулся... Но Юранд покачал головой.

— Нет, он жив. Именно поэтому я собираюсь больше не оставлять его в одиночестве. Так что, мы идем во двор?

Это звучало как вопрос, но совершенно точно не было вопросом. Юранд уже подкатил даже не скрипнувшее кресло и теперь протягивал руку, чтобы помочь пересесть. Жест совершенно обычный, без намека на двусмысленность, однако сказанные слова привели Лео в замешательство, от какого он не сразу очнулся. Прийти, чтобы больше не оставлять... Это звучало почти как признание. Без лишней напыщенности, но так, что душа уходила в пятки от восторженного и пугающего желания поддаться. Человек, в ком горячая инглийская кровь соединялась с так недостающим ему самому холодным разумом, кто никогда не предавал и не обманывал, человек, умеющий в самом деле понимать с полуслова, все это время был рядом. Настолько близко, что Лео умудрялся совершенно не замечать его, пока не потерял все. И если в этот момент он о чем-то и жалел, так это о том, что прозрение не пришло раньше.