Высокопарные фразы о силе своей крови Арагорн был вынужден выслушивать едва ли не ежедневно; после победы в Войне Кольца и воцарения на троне Гондора он стал не просто королём. Он стал одним из тех, кого зовут легендой уже при жизни, и, ежели какой раз ему случалось в сопровождении свиты пройти по улицам Белого Города, все, кто смотрел на него, тотчас замирали. «Элессар, Элессар, это король Элессар», — раздавалось то там, то тут. Дети таращили на него свои широко распахнутые глазёнки, а женщины, случалось, кидали под ноги цветы. Всякий раз Арагорн не знал, как на это реагировать, особенно — на последнее, и всякий раз приходил на помощь тот, кто и всегда — его старый дружище, боевой товарищ Гэндальф Белый.

«Ты король, — говорил Гэндальф, — ты теперь король, потому всё это правильно. Народ так и должен реагировать на тебя».

В глубине души Арагорн не чувствовал себя достойным такого почтения, но спорить с магом не хотел. Одной из причин того, почему его считали необыкновенным, было то, что всю войну Арагорн, как считали гондорцы, прошёл без единой царапины, и это казалось чудом.

Арагорн же знал, что это неправда, а если сказать грубее — самая гнусная ложь. «Царапин» на нём была уйма, и не царапин — тоже. Старые раны болели, а иногда — открывались и кровоточили, особенно — те, что были получены во время финального сражения у Чёрных Ворот Мордора. О том сражении уже, при жизни Арагорна, в Гондоре слагали легенды, и это ужасно раздражало.

Потому что в глубине души Арагорн знал, что слагать легенды там не о чем. То, как он голосил у Чёрных Ворот, требуя, чтобы вышел Тёмный Властелин, происходило лишь потому, что в глубине души Арагорн знал: никто не выйдет, у Саурона нет материальной оболочки, и кричать можно сколько угодно. Если бы вдруг Ворота распахнулись и оттуда каким-то чудом вышел бы воплотившийся Саурон, Арагорн, наверное, потерял бы сознание от ужаса.

Героям тоже бывает страшно. Очень страшно. Это Арагорн знал, должно быть, лучше, чем кто-либо другой.

Тем не менее, несмотря на страх, лишения и всё остальное, та, прежняя жизнь нравилась ему намного больше, чем нынешнее сытое королевское существование. Ложь давила. Давила настолько, что иногда это было просто невыносимо.

Нельзя было говорить о том, что «невредимый Элессар» — всего лишь красивая легенда; впрочем, как и о том, что их великая любовь с Арвен Вечерней Звездой — не менее красивая не менее легенда. Однажды он попытался заговорить об этом с Гэндальфом. Тот лишь хмыкнул в ответ.

— Госпожа Арвен прекрасна и мудра, — сказал он, раскуривая трубку. — Чего ещё тебе надо?

Арагорн не ответил, и маг продолжал:

— Это и есть ваша отличительная особенность. Человеческая. Вы всегда не знаете, что вам нужно. Гоняетесь за недостижимым, вместо того, чтобы довольствоваться тем, что у вас есть. Ваша жизнь коротка, но вы её совершенно не цените. Мечетесь, мечетесь... глупцы.

Арагорн улыбнулся уголками губ.

— Жаль, что ты считаешь подобные порывы глупыми, Гэндальф, — сказал он. — Впрочем, у майар, вероятно, другие представления о жизненных целях.

Гэндальф хмыкнул:

— Был, как ты знаешь, один из майар, которому тоже постоянно всего было мало. А ещё — он постоянно был не согласен с существующим порядком. Результат тебе известен.

Арагорн отхлебнул вина из кубка. В последнее время он пил столько вина, что это уже начало становиться проблемой, но отчаянно внушал себе, что всё в порядке.

— Ты знал его? — вдруг спросил он. — Ещё до всего этого? Ты видел его воплощённым?

Гэндальф нахмурился.

— С чего вдруг это стало тебе интересно? — спросил он.

Арагорн пожал плечами:

— Не знаю. Вдруг стало. Отчего-то.

Гэндальф вздохнул.

— Это был один из самых сильных майар, как ты знаешь, — сказал он. — И нет, он вовсе не выглядел отвратительным, по меркам многих он был очень даже красив. У него были волосы цвета меди, и он так гордился ими, будто бы не Эру создал его таким, а он сам. Только вот глаза... Многих людей и эльфов его глаза отвращали. Они тоже были медного оттенка, но как будто постоянно горели, и это делало его похожим на дикого зверя. Если долго смотреть в эти глаза, начинало казаться, будто у них нет зрачков, и они похожи на пустые светящиеся кусочки янтаря.

Арагорн опёрся спиной о стену.

— Ты так говоришь, словно не Мелькор свёл его с ума, а он изначально был создан таким, — задумчиво протянул он.

— Мелькор появился в его судьбе не случайно, — ответил Гэндальф. — Всем своим нутром Майрон — это его настоящее имя, если ты не знаешь, имя майар — стремился к Тьме. Ему хотелось туда, ему было там хорошо. Их союз с Мелькором был совсем не случайным.

— Но разве можно быть тёмным изначально?

Гэндальф взглянул на него:

— Принято считать, что нет. Но, честно говоря, я бы таких утверждений поостерёгся.

Арагорн кивнул в ответ и не стал продолжать.

У каждого есть свои любимые развлечения, и короли — не исключение из этого правила.

У Арагорна их было два: охотиться на орков и смотреть в палантир.

На границе с побеждённым Мордором всё ещё было немало орков; первое время люди старались лишний раз туда не соваться, но затем начали подбираться к поверженной обители Тёмного Властелина всё ближе. Иногда к ним присоединялись эльфы. Люди и эльфы Итилиена (в том числе Фарамир и Леголас) были любителями особо жестоких расправ над орками. Если поначалу они убивали их только из соображений безопасности, то со временем это превратилось в целый ритуал. И, хотя Арагорн и сам нередко присоединялся к ним в свободное от правления время, масштабы жестокости со временем начали его коробить. Особенно зверствовали эльфы, которых Леголас привёл из Мирквуда. Однажды эльфийка по имени Тауриэль распорола брюхо женщине-орку и принялась извлекать оттуда детородные органы, пока несчастная была ещё жива. Умирающая умоляла убить её, но эльфийка не слушала. Вырвав из распоротой брюшины матку, она с диким хохотом засунула её женщине в рот.

— Чтоб больше из тебя ни один вонючий орк не вылез, — победоносно заявила она, проведя кончиком пальца по окровавленному острию эльфийского меча. — Жри своё нутро.

Сам Арагорн этого не видел, но ему доложили. Тем же вечером он решил поговорить об этом с Леголасом. Тот взглянул на Арагорна невинными ярко-голубыми глазами.

— Это же орки, — сказал он. — В чём проблема?

Арагорн покачал головой:

— Леголас, мы не должны уподобляться им.

Леголас отмахнулся:

— Брось, это же мордорская погань. С чего бы вдруг тебе вздумалось их жалеть?

Арагорн не нашёлся, что сказать в ответ.

Тем не менее, поохотиться на орков, пускай и без подобных крайностей, он и сам был не прочь.

Другим его любимым развлечением стал палантир. Арагорн плохо спал, старые раны болели, а эльфийские мази и отвары не помогали. В одну из таких ночей он решил, чтобы отвлечься, посмотреть в палантир и обнаружил, что это действительно неплохо отвлекает. С тех пор это превратилось в ежедневный (а точнее — еженощный) ритуал. Палантир показывал Арагорну его владения — леса, поля, отстроенные заново города, и это действовало успокаивающе.

Ничего другого Арагорн в палантире не видел и не слышал.

Ровно до того момента, пока кое-что не произошло.

Случилось это ночью после разговора с Гэндальфом о Майроне и Тьме.

В тот день Арагорн начал пить особенно рано: он плохо себя чувствовал, а вино хорошо притупляло боль. К вечеру он уже почти протрезвел, но к ночи боли усилились, и Арагорн лично спустился в винный погреб за очередной бутылкой, чтобы не тревожить слуг.

Сорт вина он нарочно выбрал покрепче.

Отвернувшись от палантира, чтобы в очередной раз наполнить кубок, Арагорн вдруг услышал отчётливое:

Где твоя радость от победы, Элессар?

Едва не уронив кубок, он метнулся к палантиру и уставился в него.

Палантир был тёмным. Арагорн впился в него непонимающим взглядом. Какое-то время с палантиром ничего не происходило, затем он будто снова «ожил», засветился изнутри всеми цветами сразу, и чей-то голос, оттуда, в глубине снова произнёс:

Где твоя радость от победы? Почему её не видно?

Арагорн отчаянно заморгал глазами и схватился было за Андурил, который в последнее время таскал за собой даже в постель (отчего-то присутствие фамильного меча придавало ему уверенности в том, что жуткие боли утихнут), но голос из палантира это будто почувствовал.

Убери.

— Что? — не выдержав, завопил Арагорн.

Убери свой меч. Никто его не боится. Хватит уже.

Арагорн отчаянно зашарил рукой в поисках кубка с вином, на что голос незамедлительно отреагировал.

С другой стороны.

Кубок действительно был не слева, а справа, и Арагорн был вынужден поблагодарить.

— Спасибо.

Не стоит благодарности.

Арагорн молчал — только таращился на палантир, и голос тоже словно выжидал, когда наконец до Арагорна дошло, в чём было дело.

Гэндальф, старый он хрыч, уже не один раз говорил, что с вином нужно быть поосторожнее. Должно быть, он решил таки образом проучить его.

— Гэндальф! — воскликнул Арагорн, вновь метнувшись к палантиру. — Это совсем не смешно.

Не стоит меня оскорблять.

— Что?

Ты ошибаешься. Я не Митрандир.

Арагорн почувствовал, что злится.

Кто бы это ни был, ему не стоило так шутить.

— Я всё же советую тебе прекратить, Гэндальф, — сказал он.

А я советую тебе поумнеть. Или протрезветь. Или и то, и другое.

Голос прозвучало насмешливо, но довольно тепло, но Арагорн всё равно разозлился ещё сильнее.

— Иди отсюда, — в сердцах сказал он.

Ты очень глупый, Элессар.

— Иди отсюда, я сказал. Кем бы ты ни был.

Очень-очень глупый. Это у вас семейное. Исильдур был таким же глупым. И таким же постоянно пьяным.

— Да пошёл ты! — в сердцах заорал Арагорн. Схватив палантир, он хотел было швырнуть его в стену, но внезапно передумал. — Уйди.

Как будет угодно потомку великих нуменорских королей.

Последнюю фразу Арагорн услышал так чётко, будто говоривший был с ним рядом, и от этого стало жутко.

Однако голос замолчал и больше не появлялся.

Арагорн опорожнил кубок, завалился на пол и уснул прямо там.

Наутро Арагорн хотел было намекнуть Гэндальфу на то, что негоже так шутить, но его внимание отвлекло более важное известие.

Прискакавший из Итилиена гонец доложил, что последняя охота на орков, которую хотели устроить люди Итилиена, сорвалась по странной причине: пред охотниками предстал странного вида всадник, который, выражаясь словами гонца, «будто какую-то чуму наслал».

— Это был человек в доспехах Мордора, — сказал гонец. Арагорн нахмурился.

— Ты уверен в том, что говоришь? — спросил он.

— Да, да! — гонец быстро закивал. — Я вам больше скажу, государь Элессар: кто видел, говорят — шлем у него был точь-в-точь как у главного Кольценосца, повелителя назгул.

— А это точно был человек, а не призрак? — вмешался Гэндальф. — Верховного Кольценосца убила Эовин, супруга наместника Фарамира, об этом все знают. Пограничные земли — место странное, там много всякой нечисти живёт, может, просто призрак какой, похожий на Кольценосца...

— Может, господин Гэндальф, — согласился гонец. — Только вот призрак этот... он словно магию какую сделал, людям всем сплохело. Некоторые даже оземь попадали.

— Он что-то говорил, не знаешь? — поинтересовался Гэндальф. — Этот ваш не то призрак, не то человек?

— Говорят, что вообще ничего, — ответил гонец. — Только смотрел сурово.

Гэндальф стал очень хмурым и больше ничего не говорил. Арагорн велел проводить гонца, накормить и дать ему отдохнуть с дороги.

Был солнечный день, и некоторые раны — из тех, что отчего-то вообще не могли зажить — болели невыносимо, и, кажется, снова начинали открываться, но Арагорн не подавал виду.

Король должен быть сильным. Так говорил Митрандир, и Арагорн был с ним полностью согласен.

Он ждал ночи, когда его спасением снова станет вино.

И — палантир.

Несколько ночей подряд Арагорн продолжал таращиться в палантир — иногда будучи очень пьяным, иногда не очень — так, словно думал, что тот может дать ему зацепку для разгадки многих вещей, которых он по-прежнему не понимал. Странный человек на границе Итилиена был лишь ещё одним звеном в этой цепочке.

Цепочке, состоящей из всего того, что Арагорн не понимал.

Недавно Митрандир принёс известие о том, что Элронд, Галадриэль с Кэлеборном и другие эльфы решились-таки отплыть в Валинор и берут с собой Бильбо и Фродо Бэггинсов. Арагорна эта весть очень обрадовала: он изредка виделся с Сэмом Гэмджи, и всякий раз тот, вздыхая, говорил, что господин Фродо де очень плох. Однако, когда Арагон выказал желание приехать и проводить эльфов, Гэндальф стал всячески его отговаривать. Арагорн же был твёрдо намерен поехать; помешало лишь то, что у него резко открылись раны (хотя погода была в тот день сухой и прохладной, а раны у Арагорна обычно открывались по теплу) и начался жар, оттого пришлось остаться во дворце.

Арагорн пытался взглянуть на Фродо в палантире, но это тоже отчего-то не удалось. Он изо всех сил старался увидеть Фродо на эльфийском корабле, но вместо того видел в палантире нечто совсем другое, никак будто бы с Фродо не связанное: какой-то лес, судя по виду — в Шире, да и всё.

Попытка узнать что-либо у Гэндальфа ни к чему не привела: маг лишь пожал плечами, сказав, что все палантиры порой «странно себя ведут», это одно из их свойств. После чего уверил Арагорна, что с Фродо всё хорошо, он об этом точно знает, и не стоит Арагорну так сильно переживать и досаждать палантиру вопросами.

Но Арагорн был упрям всегда готов досаждать.

И теперь несколько ночей подряд он считай не отрывался от палантира.

Под утро вино давало о себе знать, и Арагорн попросту отключался — иногда на полу, если не успевал доползти до кровати.

К счастью, доползти пока что выходило часто.

Палантир молчал.

Молчал так настойчиво, словно он был пленником, которого жестоко пытали враги.

С каждой ночью надежда получить хоть какой-то ответ таяла, но однажды Арагорн был, казалось, ещё пьянее обычного, а стоящий на столе палантир показывал, сколь далеко простираются его, Арагорна, владения. Арагорн не смотрел. Его мучила боль. От безвыходности он отхлебнул из кубка, а затем со злостью опрокинул его на рану. Боль, которую вызвало попавшее в рану вино, теперь казалась ему какой-то искупительной, и оттого почти приносила наслаждение.

Кажется, по его щекам потекли слёзы.

Доброй ночи, король Элессар.

Арагорн пьяно усмехнулся:

— Опять ты. Позлорадствовать пришёл?

Нет. Я тебе искренне сочувствую.

— Ну и замечательно, — огрызнулся Арагорн. — А можно узнать, с чего вдруг такая честь?

У меня тоже есть рана, которая так и не зажила.

Арагорн хмыкнул:

— Вот как? И тебе от неё больно?

Можно и так сказать.

Арагорн тихо засмеялся.

— Гэндальф, хватит, — сказал он. — Я знаю, что тебе не нравится моё чрезмерное пристрастие к вину, но поверь мне...

Глоб![1]

Арагорн дёрнулся. Он не был особым знатоком чёрного наречия, но это словно знал: его частенько употребляли орки.

— Да кто ты такой, чтоб тебя Моргот разодрал? — заорал он, вцепившись в палантир. — Если ты не Гэндальф, который вздумал надо мной пошутить, то кто ты?! Говори!

Скажу, что ты очень глупый. Уже сказал.

Арагон встал и выпрямился.

— Покажись, — сказал он.

А ты точно этого хочешь?

— Да. Мне не нравится, что я тебя не вижу.

Зато я вижу тебя.

— Что?..

Я вижу тебя, я вижу тебя, вижу тебя, вижу тебя...

Голос не договорил, рассмеявшись. Смех, между тем, не был злодейским и пугающим, а звучал совершено искренне.

Арагорн вновь схватил палантир, вцепившись в него обеими руками.

— Этого не может быть! — заорал он. — Мы убили тебя.

Вы всего лишь уничтожили Кольцо.

— Да что ты...

Оно было мне дорого, между прочим.

— Мы тебя убили!

Вы всего лишь уничтожили Кольцо. Научись слушать то, что тебе говорят, глупец.

— Мы тебя убили, мерзкий прихвостень Моргота!

Голос в палантире снова рассмеялся.

Твой друг Митрандир обычно говорит «подстилка Моргота». Твой вариант обиднее.

Арагорн уронил голову в ладони. Она кружилась.

— Сгинь, тварь, — в сердцах сказал он.

Кажется, палантир снова начал смеяться, и у Арагорна появилось почти непреодолимое желание швырнуть его в стену.

Однако как только Арагон протянул к нему руку, палантир весь будто всполыхнул изнутри, и Арагорна обдало жаром. Пару мгновений палантир выглядел так, словно был весь налит огнём, а затем всё исчезло.

Набросив на палантир предназначенный специально для этого кусок материи, Арагорн медленно опустился на пол.

В голове шумело. Зато раны, кажется, больше не болели.