Прожив совсем немного во флигеле бамбуковой хижины, он уже успел заметить странности в поведении своего наставника. Он и подумать не мог, что наставник может быть настолько чудны́м.

Порой тот бормотал что-то себе под нос еле слышным шёпотом, когда думал, что никого нет рядом.

Читал книги, никак не связанные с совершенствованием духа и тела, – к примеру, истории о приключениях или о романтической любви.

Мог даже запереться на несколько дней в своих покоях или рабочем кабинете, и никто не знал, чем же наставник там занят.

Иногда, если у наставника было свободное от разбора документов ордена или подготовки занятий для учеников время, он упражнялся в каллиграфии на неведомом языке. Бинхэ не мог прочесть ни единого слова – столь сильно отличались эти знаки от традиционных для китайской письменности иероглифов, которые он зазубривал вместе с шицзе Нин.

Однако же более всего он удивлялся тому, что учитель его никогда не ложился в постель.

Как-то раз вопреки запрету Бинхэ проник в покои наставника, оказавшиеся точь-в-точь такими, как он себе представлял.

Комната была достаточно просторной, и в ней поместилось несколько стеллажей, уставленных книгами. На бамбуковых стенах скромно красовались картины, написанные собственной рукой его учителя. По углам в беспорядке лежали книги и обрывки бумаги, но это только придавало покоям обжитой вид.

Центральное же место занимала огромная роскошная кровать с балдахином. Бинхэ никогда ещё не видел такого прекрасного ложа. Чистые белые простыни и высшего качества сетки от насекомых казались прозрачными, словно сделанными из стекла. Постель была как будто бы покрыта слоем пуха толщиной не меньше шести цуней, отчего ему захотелось упасть на перину, да так в ней и раствориться.

И всё-таки кровать выглядела куда опрятнее, нежели всё прочее в покоях, где царил небольшой беспорядок, свойственный жилым помещениям – как если бы наставник сознательно обходил её стороной. К тому же, Бинхэ не припомнил, чтобы ему хоть единожды приходилось стирать эти великолепные простыни. И зачем учителю нужно такое ложе, раз он им совершенно не пользуется?..

Наставника редко можно было увидеть спящим, и шишу Му время от времени порывался наблюдать за самосовершенствованием своего брата, памятуя о том, что последнее искажение ци оказалось настолько серьёзным, что изменило даже его характер. Он вечно пенял учителю за недостаток сна, но тот никогда не прислушивался, ведь бессмертному для нормальной жизни необязательно спать.

Тем не менее, Бинхэ доводилось застать своего наставника спящим, зачастую в самых неподходящих для этого местах: к примеру, за рабочим столом, на полу, в зарослях травы или же под сенью деревьев. Сколько бы раз он ни находил своего наставника в таком положении, он не мог не залюбоваться его расслабленным выражением лица, не потревоженным дневными заботами. В эти мгновения от вида красоты учителя его сердце колотилось, как бешеное, и подгибались колени. Он мог часами бездумно глядеть на него, отводя глаза только когда замечал, что тот уже скоро проснётся.

Он не мог перестать фантазировать о наставнике, томно лежащем в лёгких ночных одеждах на своей постели, словно небожитель на облаке в ореоле божественного сияния.

Но Бинхэ так никогда и не видел наставника в ночной сорочке. Ему довелось наблюдать, как тот снимает венец, подобающий его статусу горного владыки, и пару-тройку слоёв самых верхних своих одеяний – но узреть наставника в одном исподнем у него так и не получилось. Этого не произошло даже в ту глубокую ночь, когда сон Бинхэ был столь беспокойным, что учителю пришлось проснуться и прийти посмотреть, в чём дело. Он всегда был облачён в свои неземные одежды – словно божество, каковым он, несомненно, являлся. И Бинхэ давно утратил надежду увидеть своего наставника в столь деликатном, уязвимом положении.

Также вскоре стало очевидно, что, если Бинхэ сам не приготовит наставнику кушанья, тот даже и не вспомнит о еде. Однако это как раз таки нельзя было назвать большой бедой: инедия весьма и весьма часто практиковалась при погружении в длительную медитацию, что по достижении определённого уровня мастерства позволяло заклинателям обходиться и вовсе без пищи. Наставник давно миновал этот этап развития, и – шицзе Нин об этом часто вспоминала – прежде чем Бинхэ поселился в бамбуковой хижине, практически невозможно было увидеть, как горный владыка просит чего-либо, кроме чая.

После того как орден подвергся нападению демонов, а наставника отравили неисцелимым ядом, эти, прежде безобидные, странности обернулись вредными привычками.

Из-за действия яда в теле учителя нарушилось течение ци, которая теперь то замедляла свой ток по меридианам, то полностью останавливала его. В итоге ни поститься, ни бодрствовать слишком долго было уже нельзя.

К счастью, наставник не тяготился необходимостью принимать пищу, скорее наоборот – вкушал её с тщательно скрываемым удовольствием, из-за чего Бинхэ в районе сердца охватывал жар.

И всё же наставник наотрез отказывался спать в постели. Его можно было застать дремлющим на полу или за столом, но никогда – на кровати. Он засыпал только лишь потому, что этого требовало его измождённое тело, а вовсе не по своей собственной воле.

Бинхэ спрашивал себя, почему же наставник не хочет позаботиться о себе; у него вся душа изболелась от наблюдений за тем, как его любимый человек действует себе же во вред. Всего невыносимей было видеть невысыпающегося бессмертного – возвышенного, как всегда, но с течением времени всё более и более устающего.

И каждый раз, когда горный владыка причинял самому себе страдания, повторялась всё та же история. Шишу Му приходил и велел брату отдыхать, чего тот избегал всеми силами – и в результате добился осложнения своей болезни, которая изначально была гораздо менее опасной. По этой причине целитель – не без протестов со стороны наставника – погружал того в зачарованный сон, пытаясь спасти его здоровье.

Однако, стоило наставнику пробудиться, как он вскакивал с постели, – хоть и должен был по-прежнему лежать – лишь для того, чтобы тут же осесть на пол и лишиться чувств. Тогда Бинхэ не решался даже пальцем тронуть своего учителя, боясь разозлить его и вызвать искажение ци, – и это было ещё более мучительно.

В конце концов он пришёл к выводу, что наставник так страшился не постели, а самого сна.

Но за всё время своего ученичества Бинхэ так и не осмелился спросить.