— Ты серьезно утверждаешь, что у одежды нет гендера?
Каору невозмутимо кивает.
Адам затягивается и выдыхает тонкой белесой струей сигаретный дым, разрывая им прохладу вечернего воздуха.
— И ты не оступишься от этого мнения?
Адам смеется чему-то. Мудак. Его кроваво-красные глаза насмешливо блестят в свете перегорающего фонаря.
— На слабо берешь? — вскидывает тонкую бровь Каору.
— Возможно, — ухмыляется Адам, выдыхая дым Каору в лицо. Каору морщится. Адам весь день дымит возле него, и это мало того что бесит, так ещё и оседает на волосах мерзким запахом табака. Снова придется тратить пол флакона вишневого шампуня.
Но сложно злиться, когда Адам стоит так чертовски близко, едва не прижимая к изрисованной пылью и яркими граффити стене.
— Тебе надоело скейтить со мной? — спрашивает Каору, игнорируя горькое дыхание Адама у своего лица.
— Нет, просто хочется увидеть нечто… интересное. Женская одежда помешает тебе скейтить?
— У одежды нет гендера.
— Мы вернулись к началу.
Адам улыбается одними уголками губ, откидывая назад черно-синюю челку. Каору замечает, что у него уже нет сигареты, но мерзкий запах табака стоит в воздухе, заглушая нежный отголосок цветущей по весне сакуры.
— Завтра с нами будет Джо. Не переживай, котенок, скучно не будет.
— Я… Не зови меня так, — зло бормочет Каору, но щеки жжет от сладкого смущения. Адам снова самодовольно ухмыляется. Его это забавляет, и лишь ради забавы он стоит так чертовски близко к Каору и наслаждается его смущением.
Каору это понимает. Ему не стоило бы быть таким поддатливым. Но…
— Мне пора. Нужно ещё в ТЦ зайти.
* * *
В общем, на следующий день Каору приходит без скейта и в черно-вишневой клетчатой юбке выше колена, на которую меняет свои обычные школьные брюки. Адам, пряча глаза за челкой от слепящего ранневесеннего солнца, привычно машет ему в знак приветствия, а вот Коджиро, которого никто и не думал предупредить, давится глотком своей колы и чуть не разбивает стеклянную бутылку.
Каору слабо улыбается. Ветер мягко треплет длинные пряди волос, нежно-розовые, как буйно цветущая сакура.
Адам раскуривает очередную сигарету, предлагая пойти к набережной, чтобы кое-кто не помер от скуки без скейтборда, а после зовет Коджиро ехать наперегонки. Коджиро соглашается.
Они уносятся вдаль с громким лязгом колес об асфальт. Каору недовольно вздыхает, когда силуэты друзей теряются из виду, и медленно бредет следом, к нежно-розовым зарослям сакур вдоль лениво тянущегося вдаль песчаного берега.
Солнце жжет плечи, заглушая прохладу ветра, и Каору наивно думает, что не замерзнет в одной белоснежной рубашке.
Тихо. Совсем не как на скейте.
Совсем не то.
* * *
Каору изрисовал цветами сакуры и каллиграфией страниц двадцать блокнота, пока ему окончательно не надоело. Он прикрывает глаза и откидывается на спинку лавочки, вдыхая нежный аромат весны. На западе, над лениво вьющимся полотном океана, начинает пылать закат. Холодает.
А эти все еще катаются, носясь по асфальту не хуже радиоактивных истребителей на секретной военной базе.
Едва Каору расслабляется в тишине, как мимо с грохотом пролетают Адам и Коджиро. Каору стонет не то от раздражения, не то от зависти. Юбка — точно разовая акция. Иначе он умрет от скуки.
Пусть эта юбка и прекрасна.
— Эй, Каору! — орет Коджиро через пол парка. Каору закатывает глаза, поднимаясь на затекшие ноги.
— Браво, твой крик оглушил пол города, чучело, — огрызается Каору, подходя ближе. Коджиро подхватывает привычную перепалку.
Адам отстраненно смотрит вдаль, на залитое угасающим днем черное полотно океана, будто забыв о их существовании.
Они разворачиваются и идут в город.
Закат льется за их плечами вишневым соком, растворяясь в небытие, а впереди, на сумрачном холоде неба, мерцают первые звезды. Ранневесенний ветер почти звереет.
Каору игнорирует холод, но он течет мурашками по спине и плечам, и парень дрожит, как падающий с ветки лепесток сакуры. Оголенные ноги вообще заледенели и едва слушаются.
— Замерз? — тихо спрашивает Адам, склонившись к нему. Каору кивает.
— Может все же стоит смотреть в прогноз погоды? — отстраненно замечает Коджиро, думая о чем-то своём, и Каору, не оборачиваясь, показывает ему фак.
А Адам просто снимает свой школьный пиджак и накидывает его на плечи Каору.
Каору рассеянно хватается за теплую ткань, даже забыв поморщиться от въевшегося в неё запаха табака. Как проклятый пялится на довольную улыбку Адама, алея от растекающегося в груди тепла.
Кажется, стоит поблагодарить. Но язык не слушается, а мозг временно приостанавливает работу. В голове хрипит белый шум, в помехах мелькает дьявольски-прекрасный силуэт.
Коджиро уходит в супермаркет через дорогу, сказав что-то про колу. Каору, полностью поглощенный Адамом, не слышит ничего совершенно и кутается в чужой пиджак.
А Адам завораживающе улыбается уголками губ, поднимая руку к лицу Каору. Медленно, едва не робко и непривычно ласково.
Каору давно не было так уютно, как сейчас от ощущения прохладной руки Адама на своей щеке. Он замирает, не дыша.
— Знаешь, а я все же думал, ты не сделаешь это.
— Что? — бормочет Каору, не понимая ни слова. Адам очень близко. Сквозь тень ясно видны кровавые рубины его глаз, а отравленное горечью табака дыхание ощущается как собственное.
— Юбка, — поясняет Адам, и Каору наконец-то вникает в смысл разговора, раздраженно цокая языком.
— Ты же не думал, что я откажусь от своих слов. У одежды все еще нет гендера.
Он старается звучать твердо, но все мысли разлетаются, как вспуганная стая ласточек, когда Адам ласково гладит большим пальцем его щеку, оказываясь еще ближе.
— Я верю, — тихо усмехается Адам. — Не начинай.
Так чертовски близко. Тихо. Волнительно-приятно. Каору невероятно тепло несмотря на холодный ветер, и горечь чужого дыхания уже кажется сладкой.
Он застывает, покорно ожидая и млея от сладкой медлительности. Адам притягивает его ближе за талию и почти накрывает его губы своими, но…
— Нет, — холодно выдыхает Адам, резко делая два шага назад, в тень. — Не то. Я… Прости, я домой.
Шорох колес скейта об асфальт больно режет слух. Каору не смотрит вслед, прижимая ладонь к губам.
Все наваждение спадает, когда его накрывает лавиной ледяного ночного ветра. От осознания подкашиваются колени, и он оседает на скейтборд Коджиро, брошенный им рядом. Новая юбка пачкается.
Наплевать.
Вообще похуй.
Губы дрожат, и Каору больно прикусывает нижнюю, надеясь успокоиться. Нельзя истерить, сейчас вернется Коджиро и будет задавать вопросы.
Не мог же Каору реально думать, что способен нравиться Адаму? На что он надеялся?
Глупость.
Руки ужасно дрожат, когда Каору пальцами расчесывает лохматые от ветра волосы и собирает их на одно плечо. На чёрных рукавах пиджака остаются светлые волоски.
— Каору? — окликает Коджиро, бодро идя к нему и звеня двумя стеклянными бутылками колы. Адам колу не любил.
Каору молчит, смотря из-под челки куда-то на кроссовки Коджиро и надеясь выглядеть не слишком жалко.
— А где Адам?
— Ушёл, — сухо отвечает Каору.
— Ты в порядке?
Коджиро, открывает одну из бутылок и спрашивает как бы между делом. Каору кивает, боясь, что голос его подведет.
«Лишь бы ничего не спросил. Лишь бы…»
Коджиро не слепой, видит, как Каору мелко подрагивает, обнимая себя руками под пиджаком Адама, и прячет взгляд. Хочет спросить, согреть, помочь, но силой давит волнение и бросает почти безразлично.
— Пойдём отсюда, пока ты не отморозил себе задницу.
И протягивает бутылку колы, когда Каору неуклюже поднимается, отряхивая черно-вишневую клетчатую юбку и бледные бедра от песка и пыли со скейта.
— Тебе идет, кстати, — улыбается Коджиро.
А Каору, подходя к дому, бросает пиджак Адама в мусорный бак.