День опять занимался тихий и солнечный. Тополь за окном молча отбрасывал неподвижную тень на асфальт. Дед в белой майке и тёплых тренировочных меланхолично жевал горбушку белого хлеба с веточкой вялого укропа, и соль липла к его губам.
— Слушай, это мы вчера первак пили?
— Обижаешь! Не-е-е, я первак ни-ни. Головы отсёк, хвосты отсёк. Приличный самогон.
— Накрыло меня знатно, такая дичь приснилась!
Марк покачал головой. Он решил, что увиденное ночью было игрой воображения. Длинноногая дрянь, будь она реальна, убила бы кого-нибудь, до того она хищно смотрелась. Об этом бы уже весь город знал. Решив окончательно стереть из памяти кошмар, Марк отправился на разведку. Он оделся в уличное, залез в кроссовки и крикнул из прихожей:
— Я за сигами только схожу и вернусь.
— Ты ж бросил, негодяй!
— Захотелось вдруг.
У станции по-прежнему стоял ларёк, где продавалась всякая всячина. Марк вспомнил, как вставал на цыпочки и изображал из себя взрослого, когда покупал с утра пиво отцу. Теперь он до того вымахал, что к окошку приходилось сгибаться. А вот асфальта у ларька по-прежнему не было, гравий толкался в тонкие подошвы. На платформе почему-то так и не заменили старую табличку, белым по синему она сообщала: «Наукоград Степинск».
На обратном пути он увидел знакомое лицо. Хотел отвернуться, но было поздно: женщина его тоже узнала.
— Какие люди! Привет!
С Настькой видеться не хотелось. Последние воспоминания о ней были совсем неловкими. Дети о таком взрослым не рассказывают. За такое родители в те времена могли отхлестать до крови и чёрных синяков. Хорошо хоть не застукали. Помнит ли она?
За руку Настька держала ребёнка лет десяти. Сразу было понятно, что он не такой как все: на ногах держался хорошо, но один глаз сильно косил, рот был открыт, взгляд куда-то мимо.
— Поздоровайся, Митюша, ну! Это дядя Марк, — потрясла женщина вялую, как дохлая рыбка, кисть ребёнка.
Тот не реагировал.
— Не ожидал тебя увидеть, здорово!
А ещё не ожидал, что объём Настьки увеличится в три-четыре раза и она неудачно выкрасит свои русые волосы в чёрный. У неё, конечно, была своя страничка, которая легко пробивалась в соцсети по городу рождения, но профиль был явно «мёртв», фотка на аватарке — замыленная и уделанная кривыми фильтрами.
— Надолго ты к нам?
— Уеду наверно завтра.
— Ну ты заходи. Познакомлю со своим Михой.
— Неудобно как-то.
— Ой, брось! — махнула Настька одутловатой рукой, — У нас же тут все по гостям ходят. Отвык?
— Ладно, я пока к деду, а там посмотрим! За приглашение — спасибо!
Улизнув от подруги, Марк шмыгнул в подъезд.
Дед сидел на балконе с журналом.
— Чего так мало с невестой-то поговорили?
Настька всегда была Марку «невестой», как и любая девчонка, которую он знал дольше пяти минут.
— Да дела надо делать. Начать уже клеить наконец.
— Она уже и замуж вышла и родила вон.
— Кстати, что с дитём?
— Ничего.
— Ну видно же, больной ребёнок.
— Нормальный.
— Ладно. Показалось наверно.
Потемневшие куски обоев отходили легко. Марк сбрасывал их на пол, а потом просто сгрёб в кучу и скомкал, чтобы не мешали. Было даже немного жаль, ведь на них остались его мелкие детские рисунки, сделанные полимерными карандашами. Оглядел критически стену и успокоился: можно было не выравнивать.
Он развёл клей водой и сел на банкетку ждать, пока тот загустеет. В комнату с телевизором идти не хотелось, совсем отвык от него Марк. Только он хотел по привычке достать телефон, покрутить в руках, время глянуть, как на ум ему пришло ещё одно воспоминание.
«Нормальный. Да какой он нормальный, Митюша этот? Во дворе был парень, который еле своё имя мог произнести и тоже никто не обращал на это внимания. Не травили, но и не поддерживали. Он ходил как лунатик туда-сюда и ему приписывали разные занятия. Однажды я сочинил, что он в школе отличник. А зачем? Не помню».
В дверном проёме показался дед.
— Ну как ты тут?
— Задумался я чё-то. Уже, считай, полдела сделал.
Новые полотна в цвет старых присосались намертво к стене. Получилось даже интересно: прихожая как будто разделилась надвое. «На до и после», — мельком подумал Марк. Он окончательно решил, что останется ещё на день и до вечера прибирал квартиру. Дед жил чисто, барахла у него почти не было, но старик уже не видел ни потёков на кухонных тумбах, ни грязи кое-где на полу.
Снова быстро стемнело. Закончив с делами, парень с наслаждением вынул из пачки сигарету. Он упал на стул в кухне и уж очень не хотел ковылять до балкона, поэтому повернул щеколду окна и подёргал рассохшуюся раму, выкрашенную облупившейся белой краской. Петли оглушительно скрипнули, и через секунду снаружи кто-то крикнул, будто бы от испуга. В палисадник под окном упало нечто продолговатое, похожее на доску или бревно.
— Чё происходит? — нахмурившись проговорил Марк и перегнулся через подоконник.
Бабка, сидевшая на лавочке у подъезда, тоже заинтересовалась. Опираясь на палочку, она подошла ближе к упавшему предмету и, рассмотрев его, вдруг припустила в подъезд.
«Карниз небось. Дом уже разваливается. Я бы тоже возле него на лавке не сидел, мало ли, прилетит кирпич в жбан, совсем мёртвый будешь», — решил невольный свидетель и закурил. Не успел он щёлкнуть бычком в темноту, как подъехала «Нива» с надписью «Милиция» на боку. Она приткнулась на узком тротуаре и выпустила двоих людей в форме.
«Ну, бабка! Сознательность на грани шизофрении. Бедные менты, приходится ехать на такие вызовы, да ещё и машины им до сих пор не поменяли. Сколько же лет прошло уже?» — усмехнулся Марк. Он стал злорадно ждать, что стражи порядка заругаются на все лады, увидев вместо суицидника или чемодана с оружием карниз… или не карниз?
— А что это упало?
Мелькнули красные околыши фуражек. Милиционеры задрали головы.
— Кошка, — ответил один из них.
— А если серьёзно?
— Кошка, — сказал другой.
Они вытащили предмет из травы и поволокли его к машине, прицепили к верхнему багажнику, но всё никак не могли справиться с коленчатыми стеблями, свисавшими по бокам. Марк присмотрелся и замер. Это был не карниз, а продолговатое брюхо, виденное им ночью. Не провода, а длинные лапы.
Он бросился в комнату и чуть ли не силком выволок деда на балкон. В двери жалобно звякнуло стекло.
— Вот смотри, это что?!
— А… кошка.
— Ты чего? Зачем вы все так говорите?
За шиворот будто посыпались муравьи. Марк сжался от того что в голове зазвенело и мозг сделал сальто в черепной коробке. Он смотрел на деда, на его седые пряди, которые ворошил ночной ветер, в его поблёкшие воспалённые глаза и не понимал, зачем тот врёт.
— Холодина какая, продует ещё. Пойдём, — задёргал он покрытыми старческой гречкой плечами.
Внук с четверть часа посидел рядом на диване, глядя на свои тапки. Потом встал и засобирался на улицу.
— Я к Настьке, — бросил он, — не жди, ложись без меня.
Подруга жила в высоченном доме с лифтом, забранным в кокон из решётчатых панелей. На металлических ячейках копилась пыль. Её было так много, что она свисала клочками, иногда их сбивали крупные бурые крысы, облюбовавшие шахту.
Разумеется, ничего не изменилось с тех пор, как Марк принёс «невесте» ко дню рождения невиданное сокровище — килограмм конфет. Лифт дёргался и грохотал как гроб, сорвавшийся с верёвок на дно очень глубокой могилы. Даром, что ехал вверх. Дверной звонок разразился всё тем же птичьим щебетом, что и два десятка лет назад.
— Иду!
Настька вышла в общий тамбур и впустила Марка. Он осторожно поймал её за руку, чтобы задержать перед входом в квартиру.
— Слушай, поговорить надо. Я только что видел такую странную штуку…
— Тут соседи рано ложатся, пошли.
Пришлось всё-таки войти. Разуваясь, Марк услышал, как за стеной забеспокоился Митюша — подвывая звал мать и хныкал. Настька ушла на кухню и, замешкавшись в коридоре, Марк заглянул в открытую комнату. Там на диване лежал молодой, но с глубокими залысинами мужчина и смотрел телевизор, выкрученный на изрядную громкость. С экрана сварливо взвизгивали участницы какого-то шоу.
— Здравствуйте! Я вот детский Настин друг, — неловко сказал гость.
— Михаил, муж, — ответил коротко хозяин и подошёл к топтавшемуся на пороге Марку, чтобы пожать руку, — вы на кухню проходите, чаю нальём.
— Да я заскочил просто вопросик один задать.
— Ничего-ничего, сто лет же не виделись.
Чайник с яркими гвоздиками на боку задрожал над синим цветком, растущим из газовой конфорки. Настька сняла его с огня и налила кипятка в заварник. Немного погодя чай был готов. Разумеется, разбавленный горячей водой. Помедлив, Марк усмехнулся и решил подыграть: налил его в блюдечко и стал дуть, остужая. Так он делал, когда блюдца ещё выпускали глубокими.
— Вот. Теперь рассказывай, чего хотел, — Настька села рядом.
На историю про странную тварь и милицейскую машину она отреагировала так, будто бы речь шла не просто о другом городе, а о другой галактике.
— Ну не знаю, — смутилась она, — наверно правда кошка, а тебе в темноте показалось.
— Два раза показалось?
— Всякое бывает.
В паузах, когда Марк прихлёбывал чай, он слышал, что по телевизору шоу сменилось политической передачей, где все разом орали друг на друга и в чём-то обвиняли, но сквозь густой ор ничего было не разобрать. Потом начался детский мультик. Миха канал не переключал, а лупил просто всё подряд. «Кажется, сын странный в отца. Этот тоже овощ», — подметил Марк.
Из Настьки тоже невозможно было ничего вытянуть. Она хоть и не твердила про кошку, но просто делала вид, что впервые слышит о таком. В детстве мать разговаривала с ней исключительно криком и Настька научилась триумфально врать на любую тему, глядя прямо в глаза. Вот и теперь её взгляд был абсолютно чист и неподвижен. Всё те же серые радужки с тёмными прожилками. И всё тот же жест — прядка из чёлки обвила указательный палец.
Суть этого нервного движения знал только Марк.
Она снова врала.
Уйти пришлось ни с чем. В этот раз ко сну нужно было подготовиться основательно. Минувшей ночью непонятный паучище пролез в форточку, Марк её закрыл и плотно задёрнул занавески. Поставил будильник так, чтобы уехать первой же электричкой.
«Не исключено, что с башкой у меня проблемы. Переутомление словил. Кругом бред какой-то происходит. Ну нахрен ностальгию эту всю, один чёрт ничего по-настоящему хорошего и не вспомнить. Лишь бы собственные дети так не жили. Не удивительно, если я крышей поехал. Приеду — к врачу запишусь, пускай на учёт ставят».
Спал он долго и без снов.