Будильник так и не зазвонил. Время и дата на нём ночью сбились.

— Интернета нет, вот он и шизит, — проговорил Марк, заталкивая в рот свёрнутый блин с густым вареньем внутри.

— Прожуй сначала, подавишься, — буркнул дед.

— Не могу, вкусно. Дома себе теперь буду на завтрак такие же делать. Проведать, что ли, Саню перед уездом, раз я на электричку опоздал? Помню, часто мы у него дома бесились. Мультики смотрели. Заваливались человек по пять и куролесили. Кем он теперь работает?

— Этим… охранником в магазине, во.

Обняв старика на прощание, Марк стал одеваться. Глянул на свою вчерашнюю работу и понял, что новые обои ну уж очень похожи на старые. «Вот это память у меня! Узор выбрал один-в-один. А вчера казалось, что прихожая пополам разделилась», — с гордостью подумал он и покинул квартиру, захватив с собой мусор.

Завернул в Настькин двор к контейнеру, чтобы закинуть в него пакет. В последний раз глянул на измятые клочки с рисунками, рассмотрел какие-то цифры в кружках, человечков, корявые буквы в зеркальном отражении.

Внезапно его окликнули сверху. Марк поднял голову и увидел, как вчерашний флегматик Миха машет ему из окна.

— Я щас спущусь, подожди.

«Он что, предъявить мне за Настьку собрался?» — удивился Марк. На всякий случай повесил рюкзак на одно плечо и освободил руки, расставшись с обоями. Миха валко спустился со ступенек подъезда и подошел. Нет, он не был похож на сумасшедшего ревнивца. Скорее, выглядел как задрипанный школьный учитель, в которого не грех кинуть огрызком ластика.

— Долго ты здесь отсутствовал, — сказал он, глядя себе под ноги.

Миха будто бы боялся говорить, но что-то его вынуждало.

— Это я и сам заметил, — усмехнулся Марк, — извини, вообще тебя не помню. Мы дружили?

— А я и не здешний. Могу рассказать, что к чему. Только если хочешь. Разговор ваш слышал вчерашний. Мне иногда надо такое слышать, чтоб с ума не сойти.

— Вот почему каналы не переключал. Подслушивал значит.

— Только потом не сердись на меня, ладно? Тебе может стать нехорошо. Ну, мне бы стало.

— Это с Настей связано, да?

— И да и нет. Со всеми нами. Ты ещё кого-нибудь из друзей своих видел?

— Нет, но думал забежать к Сане.

Миха мотнул головой и почесал лысеющую макушку. Затем стал пятиться назад.

— Это будет слишком. Ты на станцию? Уезжай давай. Всё, пока.

Марк возмутился.

— Нет уж, Михаил, так дела не делаются. Чё здесь происходит? Ты точно в курсе! Начал — договаривай.

— Ладно, — помолчав, отозвался Миха, — Тут больше смотреть надо, а не слова говорить. Пойдём.

— Далеко?

— Остановишь меня сам, если что.

Настькин муж вёл куда-то за котельную, к тому месту, где вплотную стояли приют и обычный детский сад. Марк в него никогда не ходил, но был уверен, что сквозь казённые стены просачивается чужая тоска и боль. Увидев знакомую ограду с колечками, символизирующими то ли шарики, то ли мыльные пузыри, испытал очередной прилив отвращения и холода. Если не фантазировать, не играть, а просто воспринимать Степинск таким, какой он есть, то жить в нём — удовольствие крайне сомнительное. Площадка перед детсадом теперь совсем обнищала. Качели сорвали, от них осталась только полукруглая ржавая арка. Из земли торчал штырь от карусели. В какой-то момент Миха сбавил шаг и велел Марку тоже идти потише. Наконец он остановился на пустыре, где к его домашним штанам пристали репьи.

— Вон, на стену смотри.

Стена котельной была самой обычной. Кирпич потемнел и подёрнулся мхом, внизу были размашисто намалёваны яркие граффити, и даже там, где подростки не дотянулись бы с земли, виднелась тёмная полоса, похожая на узкий глаз с ресницами. Как только Марк понял, на что смотрит, ему пришлось зажать себе рот рукой, иначе он бы закричал во всю голову. Та самая чудовищная мухоловка сидела неподвижно, раскинув лапы на несколько метров вокруг себя. Видеть её при дневном свете хотелось ещё меньше, чем натолкнуться в темноте. Когда Марк отпрянул, тварь приподняла брюхо и угрожающе вскинула две передних лапы.

— Не дёргайся, ты чего! — испугался Миха, — По ходу, ты всё забыл. Это палочник.

— Здесь же дети гулять могут! Совсем близко!

— В отличие от тебя, они всё понимают, не орут и не бегают. Палочник не нападёт на них. Ты был таким же, ты всё знал. И принимал как есть.

— Вчера такая же дрянь упала со стены, я его напугал. И его менты приехали забирать!

— Упал? И умер?

— Да кто его знает, двигаться перестал.

Миха раздосадованно цокнул.

— Жалко, если насмерть.

— Жалко?! — изумился Марк.

— Насмотрелся? Идём теперь к вашему Сане.

Парень закурил на ходу. Практически на бегу, потому что высокий Миха шёл быстро и успевать за ним получалось с трудом.

— Я по образованию психиатр, — рассказывал он, — много лет проработал с военными. Такого наслушался, мать моя женщина! Но тут… тут не на одну диссертацию уникального материала наберу. Если подамся в науку, успехов понаделаю.

Саня жил на первом этаже, это Марк хорошо помнил. Звонок не работал и все стучали в окно. Так Миха и сделал: протянул руку и осторожно постучал по стеклу костяшками пальцев. Тётя Вера выглянула почти сразу. Она заметно состарилась: русые волосы совсем выцвели, от глаз к вискам потянулись морщинки.

— Смотрите, кто приехал!

— О-о-ой! — удивилась она и расплылась всё в той же неподдельно тёплой улыбке.

Марк зашёл в подъезд, привычно свернул к открытой двери и осторожно обнял ставшую такой хрупкой маму Сани.

— Кушать будете? — сразу спросила тётя Вера.

— Не откажемся! — ответил Миха за обоих.

— Он в комнате, вы пока проходите, мои хорошие, всё принесу!

Когда женщина удалилась на кухню, Миха вдруг положил руку на плечо Марку.

— Ты готов?

Парень почувствовал, что пол поплыл из-под ног и грудь сдавило железным обручем паники. Ну здесь-то что не так?!

Марк сделал вдох-выдох, сбрасывая волнение, и вошёл в комнату. Он увидел перед собой стеллаж с кассетами, подписанными от руки — баснословное по дефицитным временам было богатство! Кругом сидели мягкие игрушки, у окна лежало несколько мячей для разных видов спорта. Одна из стен почти вся была занята семейными фотографиями: монохромными и цветными в белых рамках, сделанными на «Поляроид». В кресле у стеллажа сидела большая пластмассовая кукла в детском спортивном костюме.

— Поздоровайся с другом, — проговорил Миха.

Марк выругался и закрыл лицо руками.

Он ведь помнил, что все пошли в школу, а Саня почему-то нет. Да и самое главное: во двор он никогда не ходил. Иногда только его ставили к окну. Иногда заедали его пластиковые глаза, которые должны были открываться в вертикальном положении куклы.

Тётя Вера всё разрешала им. Давала любые игрушки. Записывала мультики. Лишь бы ходили, лишь бы в квартире звучали детские голоса. Живые.

— Я очень Настю люблю, но вот для неё он настоящий. С ней ничего не сделаешь уже. Да и опасно, можно навредить. Ты другой, тебе такое на пользу, — проговорил психиатр.

А ещё Марк помнил, что палочник может убить, поэтому замер, увидев тварь возле себя. Название забылось, а привычка всплыла. Замереть и замолчать — сохраннее всего.

Палочник. Точно…

Саня в свою последнюю ночь спал с открытым окном и тварь залезла в комнату. Он проснулся, зашумел, запаниковал при виде палочника, кинул в него книжкой и тот разозлился. Так говорила по секрету девочка из его подъезда. Нашли ребёнка в таком виде, как будто его вытащили из мясорубки.

Судорожно копаясь в своей голове, Марк обнаружил, что однажды ночью проснулся от избытка света и выглянул в окно. Горела помойка, в которую выбросили детскую кровать и побуревшее от засохшей крови бельё. Тётя Вера куталась в стёганый халат, смотрела на огонь, а рядом с ней стояла канистра.

Все всё знали про палочников. Но никто из взрослых не говорил о них прямо. Даже название им выдумали сами дети.

Суп с мелко порубленной говяжьей печёнкой и картошкой ели молча. Перед пластмассовым Саней тоже стояла тарелка. Глядя на то, как Марк иногда горько улыбается сам себе, Миха спросил:

— Ты помнишь, к какому НИИ город принадлежит?

— Систем связи.

— Да. Но строили его здесь для изучения временных возвратов прямо «в поле». Тут ведь раньше было село и про него ходила дурная слава. Мол, время на этом месте как-то странно движется. Что ни сделаешь — оттягивает назад, как будто сопротивляется, но не всему подряд и не во всех точках. Раньше люди упорные были, справлялись с этим. Ну, а потом стройка века, «долой суеверия». Тоже дожали, на упорстве возвели город. Началась война и НИИ переквалифицировали под связь и разведку. Ты родился здесь и всё это впитал. Менталитет весь. Ни о чём нельзя было говорить открыто, все военную тайну хранили, сами путались в происходящем.

Повернув голову к двери, Миха крикнул:

— Тёть Вер, от вас позвонить всё ещё можно?

— Конечно, — отозвалась женщина из соседней комнаты.

Через минуту она принесла старый дисковый телефон и поставила его на стол.

— Вот это я никак рационально объяснить не могу. Но что есть, то есть. Звони, — сказал Михаил.

— Кому? Я только свой номер и помню.

Марк так и не дождался ответа. Настькин муж просто смотрел на него в упор и ждал. Ничего не подсказывал.

Стало совсем не по себе.

Руки тряслись, они забыли, как пользоваться пожелтевшим пластмассовым диском. Парень совал пальцы в дырки, крутил и крутил, а тугой кружок всё возвращался назад, в исходное положение. Раньше он быстро набирал, ловил его ещё до остановки, сверялся с цоканьем в трубке. Одна цифра, другая, третья. Сразу понял, что нужно вводить без кода, как раньше.

Гудки.

— Алё! Алё?

Женский голос. Ещё не хриплый, не грязно-манерный. Знакомый с первой секунды жизни.

Он бросил трубку и позвонил ещё раз. Ответил ребёнок.

— Я слушаю.

Марк хотел сдержаться, но не смог, громко всхлипнул.

— Саня? Андрей, ты? — гадал мальчик.

— Нет. Марк, ты только ничего не принимай близко к сердцу, ладно? Ты хороший. Ты не виноват, что они сопьются. Не бросай учёбу, школу надо обязательно закончить. Но вали из города, как только сможешь! Вали из города, понял меня?

— Он тебя не слышит. Это же ты и есть, — вздохнул Миха.

Трубка легла обратно на рычажки.

— Ещё совсем маленький. Тогда всё было хорошо. Сколько всякого будет впереди… Как же мне его жалко… — проговорил Марк, пытаясь раздышаться.

Он вспомнил всё, что стоило выкинуть из головы и видел, как не подросток, не студент, а этот малыш попадает в водоворот борьбы за сносное будущее. До кровавых соплей работает на производстве, из-за чего потом месяцами валяется в областных обшарпанных больницах. Влюбляется в легкомысленных девчонок и ему раз за разом разбивают сердце, предварительно вываляв в грязи. Мечтает положить голову на рельсы, но только мечтает, ведь так становится легче терпеть дальше, а умереть всегда успеется.

— Жалко, что я не могу так сделать. Много бы отдал просто голос услышать, — Михаил задумчиво выловил из супа жёлтый хрупкий комочек картошки.

Пожарная лестница вибрировала под ногами. В детстве она казалась надёжной и не сотрясалась от шагов мальчишек, но теперь по ней поднимались двое взрослых людей.

Преодолев последнюю ступеньку, Марк отошёл и огляделся. Всё-таки перемены в пейзаже были. Стало больше деревьев.

— А тут до сих пор гудроном воняет. Во. Буква «Е», сектор «Приз» на барабане, — он пнул деталь от трансформатора, которую наверняка сам и приволок когда-то на крышу фабрики.

— А мы думали, что это «Ш», — отозвался Миха.

— Уже не важно. Сломал ты мне башку. Теперь ещё меньше понимаю.

Миха сел в тени возле трубы вентиляции и опёрся на неё спиной. Марк приземлился возле него на припёке, как любил.

— Саня — он типа заглушки. Всё должно было идти по плану, а произошла трагедия.

— А мы типа подмены друга и не заметили? Ты хочешь сказать, что вот настолько можно человеку голову заморочить?

— Да, — решительно кивнул Миха, — Ребёнку — так вообще несложно. Смотрел эксперимент с кашей?* Старый такой познавательный фильм. Там группе детей дают кашу есть. И вот все пробуют, говорят, что каша сладкая. А она солёная. Только вот все малыши знали об эксперименте, кроме одного. С ними заранее условились, что они скажут «сладкая». И ребёнок, который ничего не знал — просто подстроился. Если группа маленькая, то может ещё и возразит, с большой такое не прокатит. В первый раз он сомневается и про всё догадывается. То ли ещё будет! Долби его так каждый день и он сам себе верить перестанет. Надо «быть как все», наше сознание к этому стремится само. Это не какое-то там зомбирование. Оно себя лечит таким образом. И тебя спасает.

— Я сейчас опять сам себе не верю.

— Каша-то ладно. Но вот иногда вещи похуже происходят. И человек, который всё видит и понимает, гнётся под весом мнимой аксиомы. Настю я за эти годы немного испортил, она должна была тебе про кошку сказать без колебаний. Здесь столько лжи, что это даже уже не ложь, а как будто игра. На словах своя реальность создаётся. Мол, давай вот эта палка пистолетом будет, а на полу у нас лава. А палочник это кошка. Правила лучше соблюдать, тогда город ещё много интересного подкинет. И знаешь, некоторые ведь до старости в метро по плиткам ходят, боятся на швы наступать, а почему — не помнят.

Марк задумался. Он был таким когда-то. Не замечал ничего. Даже думал, что семья у него самая счастливая на свете. Да ещё детство само собой раскрашивало мир вокруг, подкидывало ему мелкие удовольствия, которые могли увлечь до полной потери связи с реальностью. Но места, где он мечтал, больше подходили для криминальных разборок. Вещи, которые он хранил, были мусором. Универмаг вот, оказывается, Москвой не был.

— Вот чёрт, блин… Ведь Саней его стали звать уже после смерти. Да, точно. До этого только Сашкой звали. Я ещё его иногда Лёшкой величал, почему-то путал имена, хотя они вообще не похожи.

— Зато Алексей и Александр похожи. Вот такими путями мысли ходят. Кстати, знаешь, чего люди чаще всего от посмертия ждут? — продолжал Миха, — Ответов на свои вопросы. А там хоть в рай, хоть в ад. В сущности, всем пофиг, всё равно никто не может себе чётко представить ни вечных страданий, ни единства с богом. И основной вопрос почти всегда сводится к тому, почему мы такие, какие есть? Только надо не в сторону смерти мотать, а наоборот, к рождению. Сначала всё вспомнить, а то память любит блокировать страшное и непонятное.

— Почему вы с Настькой не уехали отсюда?

— Она только здесь жить может. Да и Митюшка здесь ни у кого не вызывает вопросов. Он для всех обычный. Ты не думай чего, мы его пытались лечить, сказали — без толку. Он не просто инвалид, он мыслит иначе. И очень наблюдательный. Без Митюхи я бы не узнал, что палочники у людей перенимают поведение. Мимикрируют, но очень нелепо. Например, могут речь изображать, чтобы получать разные предметы. Неизвестно, зачем им нужна всякая мелочёвка, но ведь многие животные воруют вещи, не связанные с едой.

— Жесть-то какая… Значит мне не послышалось и он правда от испуга закричал, когда падал.

— Я их очень полюбил. Ну, а что? Дикие собаки тоже могут человека убить, ещё недавно с этим никто ничего не делал, целыми стаями бродили. Напали — несчастный случай, бывает. Понимаешь, палочники — то немногое, что здесь способно к развитию само по себе. Всё остальное, можно сказать, только стареет и портится. Никто так и не понял, откуда они взялись. Может, НИИ нахимичил, очень уж палочники реликтово выглядят. А может, они всегда здесь были. Всё равно их не переловишь, они распознают поведение охотника и прячутся. За плинтусами, в углах, в швах между блоками зданий. Ментам, видимо, приказ дали их охранять, Саня был последней жертвой. Здесь все играют по правилам и правила негласные. Откуда-то дети знают, как себя вести. Перенимают наверно у взрослых. Тебе плохо?

— Уф. Вот почему я насекомых ненавижу. Даже тех, кто не кусается и вообще не опасен.

Марк чувствовал, как неминуемо сближаются части него: та, которую он бросил в Степинске и та, которую он вырастил в столице. Когда он звонил маленькому себе, то воспринимал его совершенно отдельным. А ведь это тоже был он, просто отвергнутый и забытый вместе с секретами городка.

— Миха. Ты видимо старше. И не из наших. Но всё равно, давай дружить?

— Давай.

Пора было на станцию, а то пропустил бы Марк последнюю электричку. Он подошёл к краю крыши, где начиналась лестница и заметил движение в паре метров от себя. По стене дома, перебирая лапами-веточками, ковылял очередной палочник. Одна нога у него была короче, словно обломана. Она по привычке шевелилась, но не доставала до стены.

— А-а-а, я такого не помню! Наверно, твой ожил! — просиял Миха.

Палочник сначала замер. Затем, подошёл поближе, напрягся и скрежетнул еле различимо:

— Сигаретки не найдётся?

Марк улыбнулся, достал сигарету. Палочник осторожно взял её раздвоившейся на конце лапкой.

— Спасибо.