«Дымом пахнет твоя футболка,

Локоны вьются в направлении границы.

Время — кофемолка,

Гостиница и гробница»

Молоко святой коровы — Светлячок

Первое, что пришлось научиться делать в Доме: постоянно быть готовым запоминать новое. Учиться Клык не любил и раньше, но тогда дело касалось только математики и всего из нее вытекающего. Физика — прикладная математика, химия — прикладная физика, биология — прикладная химия, вот и получается, что не выучив синусы с косинусами ты уже катишься в сторону троек под оханье учителей. С Домом, в общем-то, было то же самое.

Во-первых, существовали дурацкие правила, вроде правил с именами. Нельзя было задавать слишком много вопросов, спрашивать о будущем или прошлом. Рассказывать тоже было нельзя — но в этом случае максимальной реакцией были полные недоумения взгляды, а вот после вопросов можно было и «по носу», как выразился Филин. Нос грозил пострадать и после походов в неположенные места, причем места эти были не всегда очевидными. Например, Клыку казался совершенно естественным запрет лазать на крышу, но здесь это было в порядке вещей. А вот не ходить по коридору, что с окнами во двор, с двух до пяти ночи — правило взятое как будто из воздуха. И, конечно, ты не мог узнать у состайников, откуда у него корни — вопросы ведь под запретом.

Про «состайников» тоже было забавно. Так здесь называли соседей по комнате. Клык понял это сам, но когда решил уточнить (для подтверждения гипотезы) один из ребят, Мелочь, ему деловито ответил:

— Ты можешь переселить Чумного к Фараонам, но он всё равно будет Чумным, будет тянуться на родину, по ночам ходить. Он не станет Фараоном. Если только не оборотень.

После такого ответа Мелочь хотелось послать куда подальше. «Оборотень»! Сколько ему лет, пять? Хотя доля правды в ответе была. Глядя на ребят из разных стай, Клык мог предположить, что на новом месте кто-то мог и не прижиться.

Вот те же Фараоны: у них свои заморочки. Фараоны ходили всегда минимум по двое, гордым медленным шагом, и смотрели на всех свысока. У каждого Фараона было оружие. Особенно ценились дубинки, но уважали так же ножи и пистолеты с пластиковыми пульками, которые здесь можно было легально хранить. Других ребят Фараоны считали на голову ниже себя, и это Клыка подбешивало. Единственным плюсом было то, что к нему не лезли хотя бы жители других комнат.

Те же Чумные — личности, совсем больные на голову. У чумных ценилась не сила и не власть, и даже не количество оружия. В почете была… мягко говоря, безрассудность. Если кто-то мог посреди коридора заорать и ни с того ни с сего наброситься на случайного прохожего — это считалось проявлением крутости. Чумные были главными поставщиками баллончиков с краской, запрещённой еды и неизвестных болячек. Они рисовали себе фломастерами тату, самые смелые — вбивали под кожу иголками. Они ходили в ярких банданах, черных кожаных куртках и перчатках без пальцев, пили пиво, вели себя громко и раздражающе, качали права перед воспитателями, пугали мелких и отжимали у них бутерброды с завтрака. Возможно, бывший Чумной и прижился бы в другой стае. Ему, наверное, было бы все равно. Какая разница, где мешать окружающим жить? Но вот остальные, попав к Чумным, не продержались бы и дня.

Особенно это касалось Фазанов. Фазаны были из той породы ребят, с которыми Клык привык кооперироваться по двое-трое. Хилые, трусливые, обычно в шерстяных безрукавках и с большими очками, они давали Клыку списывать на контрольных работах. Взамен Клык колотил тех, кто к ним приставал. Без особого энтузиазма, это была просто работа. Честно сказать, иногда занудные и правильные товарищи вызывали в нём даже больше раздражения, чем самые отпетые драчуны, но Клык не поднимал на слабых руку из принципа. Наверное, из-за такого практичного подхода к общению у него и не было близких друзей…

Помимо гордых Фараонов, отмороженных Чумных и до тошноты правильных Фазанов было ещё три группы: Жуки, Мыши и Дельфины. У Мышей Клык пока ничего общего не нашел, и вычислял методом отбора, Жуки в основном состояли из мелких, до двенадцати, и всегда ходили минимум по трое, а Дельфинов выделяла манера одеваться (в яркое и блестящее) и особая страсть к музыке. Из всех стай Дельфины показались Клыку самыми доброжелательными. Они охотнее других поддерживали беседу, предлагали помощь, когда он в первое время терялся по пути в столовую или учебные кабинеты, не бросались ни на кого, не осуждали. Пожалуй, единственным их минусом был длинный язык — никто так не любил поговорить о себе, как Дельфин, и если не дай бог тебе случилось отвлечься во время его длинной речи, то Дельфин страшно обижался. Помимо Фараонов, это была единственная группа, где Олег знал кого-то по имени. Филин был одним из них.

При таком разбросе казалось очевидным, что Чумные будут общаться с Фараонами, а Дельфины найдут что-нибудь общее с Фазанами или Мышами, вот только ничего в доме не работало так, как должно. Вместо послушных Фазанов, Дельфины решили водить дружбу с Чумными — и это при их разнице в темпераменте! Фазаны, которым явно нужна была чужая помощь и защита (мало того, что заучки, они все были колясниками) держались особняком. Мыши поддерживали Фараонов, хотя на месте кого угодно Клык бы не стал этого делать. А мелкие Жуки только путались под ногами в этой успевшей закрепиться политической картине.

Особенно ярко это проявлялось в столовой, где собирались все представители всех стай.

— Котлеты из индейки в форме рыбы, кого они пытаются обмануть? — скучающе протянул Сверчок, ломая вилкой чудо местной кухни и смешивая с пшенкой.

На вкус Клык не дал бы и индейку. Это была какая-то странная смесь курицы и жира с картоном, пригодная только для того, чтоб кинуть ею в неприятного соседа. Этим, впрочем, и занимались Чумные. Будто осознав птичью часть своей личности, рыбы летали: от стола к столу, от тарелки к тарелке, впечатываясь в головы и очень удачно минуя рты. Через пять минут трое из стаи покинули столовую в принудительном порядке. На завтраке и обеде было ещё больше, можно было считать, что Чумные вымотались к вечеру.

— Я вот не понимаю, они реально считают, что это забавно? Смешно, типа? — Кремень скривился в ухмылке, провожая глазами позорную процессию Чумных. — Как дети ебаные, ну ема-е…

— А кто они ещё-то? — подключился Сверчок. — Они и есть дети. Требуют к себе нашего внимания.

Клык хмыкнул. Уж внимания лично Сверчка никто к себе не требовал. А цирк посреди столовой — это да, не слишком весело. Но своими едкими комментариями Фараоны превращали ситуацию в цирк ещё большего масштаба. В целое противостояние. Два политических блока: Мыши с Фараонами против Чумных с Дельфинами. И бедные напуганные Жуки, которым за этим приходится наблюдать.

Клык отвернулся от стола, за которыми практиковались битвы едой, к своему столу, не более привлекательному. Комиссар деловито ковырялся вилкой в зубах, Мелочь качался на стуле справа от него — всегда рядом, всегда на подхвате, Сверчок кисло лыбился и иногда посматривал на вожака, ища одобрения после каждой своей хилой шутки, Кремень материл всё, что попадалось под руку. Дальше шел целый ряд слуг Комиссара, его личная армия подхалимов. Клык брезгливо пробежался по ним взглядом и остановился на конце.

У самого края сидел рыжий-голубоглазый Спичка, склонившись над тарелкой и не глядя ни на своих, ни на чужих. Завеса волос мешала, случайно ли, специально? Клык только подумал, что тоже не отказался бы от такой ширмы.

Котлета осталось несъеденной и у Спички. Рыбина валялась растерзанная на куски, политая кетчупом в попытке сделать хоть что-то съедобное. Похожая на место аварии.

Клыку совсем расхотелось есть.

Спичка вдруг отодвинул чёлку, и посмотрел в ответ, наверное, почувствовав внимание. Клык смущённо уставился в тарелку. Нехорошо получалось вот так сидеть и пялиться. Тем более, с тем, что творится вокруг с самого утра. И почему слухи в Доме распространяются так молниеносно?

Отсчитав секунд десять, он не выдержал и снова поднял взгляд. Спичка больше не смотрел на него, и выглядел как будто расстроенным. Волосы он не опустил — заправил за ухо, и теперь можно было видеть его по-женски изящный профиль. «Как будто для меня открыл» — подумал Клык, но тут же дал себе мысленный подзатыльник. Не для него, а от него. Чтобы Клык понимал, что Спичка заметил, и ему неприятно.

Олег как-то и не знал, почему ему хотелось смотреть. Наверное, дело в необычной внешности. Или в том, что все остальные выглядели полными придурками, а здесь был хоть какой-то шанс найти «своего». Только с чего он взял, что Спичке это нужно? Начиная с сегодняшнего утра, так точно.

Вчера между ними даже разговор нормальный не состоялся, но слухи поползли. Клык даже удивился тому, какой эффект произвел их короткий обмен фразами. В коридоре на него смотрели со всех углов, исподтишка или открыто рассматривая, окатывая пристальным вниманием с ног до головы, что хотелось поежиться. Сперва он решил, что это обычный интерес к незнакомому пока человеку, но потом прислушался. В окружавшем его шорохе голосов звучала знакомая кличка, а совсем сомнения развеялись, когда один из Жуков по неопытности открыто показал на Спичку пальцем. Их двоих обсуждали с таким усердием, будто они, как минимум, ну… Клыку стало стыдно от своих мыслей.

Понятно, почему Спичка не хотел с ним даже взглядом пересекаться.

Его нулевой аппетит ушел в минус: теперь Клыка начало противно подташнивать. Он заметил, как кто-то в углу зала указывает пальцем в его сторону, нахмурился и встал из-за стола. Всё равно еда не лезет — так какого черта ему тут сидеть?

***

Спичка вошёл в комнату через две минуты после Клыка. Тот сидел у себя, на верхней полке, и прожигал глазами страницу книги, думая о своём. Тишина сразу стала давящей и душной. Клык даже хотел выйти, но это было бы странно.

В голове крутились одни и те же мысли. Почему их обсуждают? Почему не Клыка и Комиссара, они ведь поругались? Почему не Клыка и Филина, они ведь из враждующих блоков, и Филин был первым, с кем он заговорил? Как Спичка к этому относится, ненавидит его? Или жалеет?

Клык был не из тех, кому приятно быть в центре всего. Спичка, если судить по первому впечатлению, тоже. И меньше всего Клык хотел бы распространять на него свою «славу» новичка. Не на Спичку. Спичка был… Хорошим, что ли? Тихим, застенчивым. Ему, наверное, непривычно было ловить на себе столько взглядов. И в этом была вина Клыка.

Спичка лёг к себе, и стало совсем плохо. Казалось, что температура поднялась на несколько градусов. Клык провел ладонью по лбу и очень удивился, когда не обнаружил пота. Тишина такая, что было слышно, как быстро работает карандашом Спичка, штрихуя свой рисунок.

Надо было что-нибудь сказать. Надо было спросить, не злится ли он. Надо было извиниться.

Клык набрал побольше воздуха, сжал кулаки и начал:

— Послушай, Спичка…

Но тут в комнату вошёл Кремень. Клык замолк. Штрихующий звук внизу тоже прекратился. Говорить при посторонних не хотелось, так что Клык очень понадеялся, что Спичка поймёт. Или, ещё лучше, что он не услышал. Или — но это уже совсем мечты — что он услышал всё, что было нужно, в его интонации. Клык слышал, что некоторые в Доме так умеют.

Потом пришли ещё Дылда и Зелёный, и Клык смог выйти из комнаты так, чтобы это не выглядело бегством от конкретно Спички.

Он прошатался по коридорам около часа, съедая себя изнутри переживаниями. Потом зашёл в туалет и покурил. Здесь на курящих подростков смотрели сквозь пальцы.

В коридоре он встретил Филина с друзьями — все взрослые. Тот здороваться не стал, но неожиданно подмигнул. Это была насмешка? Кажется, нет. Может, он не хотел светить знакомством с кем-то из Фараонов. Или лично с Клыком. Но это уже походило на паранойю, а Клык так устал думать, что решил забить.

Вернулся в комнату он только к отбою. Когда он вышел из душа, свет уже не горел, хотя Клык был уверен, что здесь не спят где-то до часу. Оказалось, Фараоны любили спать почти так же, как Дельфины любили говорить.

В темноте он добрался до кровати, с каждым шагом волнуясь всё больше. Но Спичка спал. Из большого кокона-одеяла торчала только одна его босая ступня и доносилось тихое сопение.

Клык залез к себе на кровать, откинул одеяло и пятками скомкал его до самого низа, оставшись в одних трусах на голой простыне. Так жарко, как пару часов назад, уже не было, но липкое чувство какого-то иррационального стыда топило не хуже банной печи.

Заснуть он не мог, так что достал из-под подушки плеер с наушниками и врубил музыку. Рок его всегда убаюкивал не хуже любой колыбельной.

Лишь в половину двенадцатого он решил, что уже достаточно спокоен, чтобы спать. Но вместе со снятыми наушниками обнаружилась одна проблема.

Спичка жалобно стонал во сне.