И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Владимир Маяковский — Лиличка!

Через два дня Олега перевезли в Могильник, где он должен был провести ещё месяц, прежде чем попасть на волю. Серёжа проводил у его кровати чуть ли не всё время, рассказывал про искусство, события в Доме и неожиданно запавшие ему в сердце уроки информатики. Он много целовался. В макушку, в щёки, в руки — куда попало, а себя целовать почти не давал. Он говорил, что так Олег растратит всю любовь, и будет лечиться гораздо дольше.

Когда его не было, Олег пробовал читать Маяковского, и внезапно обнаружил, что Серёжа был прав. Он говорил, что они — Владимир Маяковский и Олег — чем-то похожи. Олег не считал себя ни сильным, ни производящим впечатление, ни, тем более, выдающимся каким-нибудь талантом, но чувства… Стихи били прямо в точку, как чувства вынутые из его души прямо на бумагу, минуя ту часть, где сам Олег их путал и коряво формулировал.

Потом его выписали, и всё как будто началось сначала. Лёжа на кровати, ему не приходилось брать инициативу в свои руки, но теперь, вынужденный выражать всё, что думает, Олег слегка зажался.

Начали с малого: с осторожных касаний, с ласковых слов и спущенных взглядов исподлобья. Ходили по коридорам, держась мизинчиками, садились за стол чуть ближе обычного, иногда менялись одеждой. Из двух кроватей, которые после окончания войны снова стали отдельными, они выбрали Серёжину. Первые дни Олег спал, положив голову Серёже на грудь и обняв, как плюшевую игрушку. «Так боишься, что я уйду?» — шутил Серёжа, аккуратно гладя его по волосам. Олег улыбался.

«Я иногда просыпаюсь, и вздрагиваю. Думаю, может мне это снится. Что мы с тобой вместе»

Ещё позже они стали меняться местами. В плохие дни Серёжа залезал в объятия Олега, долго ворочался, устраиваясь поудобнее, и засыпал только закинув на него ноги и непременно уткнувшись носом в шею. Было тепло и хорошо. Как в гнёздышке. Олегу быть «гнёздышком» тоже нравилось.

Иногда Серёжа его рисовал. Иногда он заплетал Серёже волосы. Оба они ругались и просили не двигаться, оба наслаждались процессом больше, чем результатом.

***

Однажды кто-то из Дельфинов почуял удачу Олега и затащил их обоих в тёмную прокуренную комнату. Пока Серёжа стеснительно ошивался в стороне, Дельфины разглядывали Олега, делали какие-то свои обряды и замеры, после чего Филин сообщил:

— Дисбаланс удачи на лицо. У него то густо, то пусто. Вам так нормально?

— Не знаю, — пожал плечами Олег. — Пока не жаловался.

Филин задумчиво потеребил свои браслеты, закурил, и наконец выдал:

— Тебе бы амулет. Что-то типа… Хм-м… Может, будут пожелания?

— А зачем амулет?

— Чтобы ещё хуже не стало, — объяснил за него Соловей. — Аномальная удача — не шутки. Филин в этом шарит. Ты ж не хочешь травануться самой редкой в мире бактерией и сдохнуть в одном случае из ста?

На этих словах Серёжа подошёл и взял Олега за руку. Тот сглотнул.

— Не хочу.

— Ну и всё тогда.

Филин достал откуда-то из кармана платок, ослабил связывающую его ленту и разложил на полу.

— Выбирай.

Перед ними рассыпалась целая коллекция сокровищ. Тут были яркие бусинки, перья, камешки необычной формы и фигурки, вырезанные из дерева. Серёжа, падкий на волшебные побрякушки как сорока, тут же забегал глазами. Олег недоверчиво перекатил пальцем одну шишечку.

— Должно само запасть в душу, — предупредил Соловей из-за его спины. — Выбирай вдумчиво.

— Да мне как-то… Ничего не нравится.

Серёжа, который успел всё посмотреть и повертеть в руках, с ним согласился. Филин вздохнул.

— Давно ничего сильного не находил. Год неплодородный.

Серёжа вдруг ойкнул и посмотрел на шею Соловью. Филин обернулся.

— Чего там?

— Это на шее что висит?

Соловей опустил взгляд и пожал плечами.

— Ну клык.

Олег с Серёжей переглянулись. Филин посмотрел на них и глухо засмеялся. Соловей понял, в чём дело и сконфузился. Даже спрятал украшение под футболку, подальше от чужих глаз.

— Я его не отдам, даже не думайте. Слишком круто смотрится.

— Жадина, — кинул ему Филин. — Миротворцу амулета жалко.

— Миротворцу? Он же ещё недавно был вестником войны.

— Всё изменчиво.

— Иди ты.

Они заспорили, один неохотно, второй выдавая огромные тирады. Серёжа слушал их перепалку, не отпуская руки Олега, и всё прожигал взглядом приподнятость на груди Соловья. Олег не разбирался в магии — если это действительно была магия — но чутью Серёжи он верил, и если тот решил, что клык подходит больше всего, то ничего другого ему не хотелось. Серёже верить хотелось. Это было естественно.

Соловей вдруг замолчал на полуслове (он жарко доказывал, что вовсе не обязательно выходить из комнаты, чтобы оставаться человеком) и уставился на них двоих.

— Чувак, ты это чувствуешь? — спросил он у Филина.

— Что?

Олег посмотрел по сторонам и тоже на всякий случай поинтересовался, что тот имеет в виду.

Соловей шокировано взмахнул руками.

— Не чувствуешь? Ну-ка, Спичка, или как тебя там, подумайте что-нибудь друг о друге.

Серёжа слегка покраснел и закрыл глаза. Олег тоже задумался. «Серёжа хорошо рисует» — всплыла в голове мысль.

— Не-е-ет, ну не так! Блин. Может обниметесь?

— Они тебе кто, куклы? — выгнул бровь Филин.

— Да ты слепой или да? — обиделся Соловей. — Свет видишь? Прямо брызжет из них. Сейчас не так сильно, но вот секунду назад…

— Кто в комнате безвылазно — у того и свет, — хмыкнул Филин.

Соловей пихнул его в плечо.

— Что значит «свет»? — спросил Олег. Как всегда, Дельфины болтали на своём языке и непосвящённому в их тайны оставалось только догадываться, что они имеют в виду.

— Свет, — выдохнул Соловей восторженно, — Это самое прекрасное, что может быть.

— Так может за «самое прекрасное» и кулон не жалко?

Соловей открыл рот, чтобы что-то сказать, но замер на полуслове. Филин ехидно улыбнулся.

Серёжа тоже заулыбался. Опять он что-то понял лучше Олега.

Соловей вздохнул и снял с себя шнурок с длинным волчьим клыком. Протягивая его Филину, показал язык.

— Это не из-за тебя. Это — из солидарности.

Через несколько минут ритуалов Олег вышел в коридор пропахший благовониями и с новым кулоном. Серёжа радовался, наверное, больше него. Олегу было просто приятно на него смотреть.

***

Первый настоящий поцелуй случился примерно через полгода после этих событий, и совершенно неожиданно. Тогда только закончил таять снег. Серёжа заболел, и Олег с ним остался, пока остальные выехали куда-то на прогулку. В комнате было тихо, пусто и хорошо, а Серёжа сидел, закутанный в одеяло и с недовольным лицом хлебал чай.

— Надо же тебе было остаться, — пробурчал он, перебирая пальцами, чтобы не обжечься о горячие стенки кружки. — Заболеешь тоже, а потом будет тепло, и мы будем дома сидеть.

— Ничего, не заболею.

Олег подполз к нему поближе и устроился в складках одеяла, положив голову на колени. Амулет скользнул куда-то под одеяло. Олег носил его, не снимая.

— Очень самонадеянно, — улыбнулся Серёжа. — Но если мы будем обниматься, ты точно заболеешь.

Олег потянулся сладко и несогласно замычал, только больше прижимаясь. Совсем как кот. Серёжа несильно шлёпнул его по плечу.

— Да всё будет хорошо, любая твоя зараза, как выяснилось, ко мне благосклонна. Хоть обнимайся, хоть целуйся.

Серёжа хихикнул.

— Про «целуйся» — это ты пошутил?

— Почему?

— Мы же не целуемся.

Олег нахмурился.

— Разве?

— В губы нет, — тихо сказал Серёжа. По голосу Олег понял, что, похоже, для него это важно.

— Я как-то не думал, — честно признался Олег. — Меня пока всё устраивает. Но если хочешь, давай в губы. Хоть сейчас.

Серёжа притих. Олег повернул голову и посмотрел на его лицо снизу вверх. Думает.

— Я не знаю, — проговорил Серёжа. — Я, кажется, не умею так целоваться.

— А там надо что-то уметь?

— Не знаю… Наверное.

— Мне кажется, я примерно понимаю, как это делать.

Серёжа посмотрел на него и поднял брови.

— Правда?

— Ну, мне так кажется, — сразу немного смутился Олег. — Я могу попробовать и ты скажешь. Нормально или нет.

Серёжа облизнулся. Олег с удовольствием отметил, как у него загорелись глаза.

— А-а разве можно, если я болею? — взволнованно спросил он. — Хотя что там может помешать, да? Ты… Ты не знаешь?

— По-моему, ничего такого, — пожал плечами Олег. — Не волнуйся.

— Я не волнуюсь!

— Как скажешь, — вскинул руки Олег, убирая голову с колен и садясь напротив. Серёжа посмотрел на него и опустил глаза. Олег улыбнулся.

— Ты такой милый.

— Замолчи и целуй уже.

Олег хмыкнул и придвинулся ближе. Вспомнив, как это обычно выглядит по телевизору, он одной рукой заправил волосы Серёже за ухо и оставил ладонь на щеке. Тот стремительно покраснел. Олег почувствовал, что глядя на него тоже начинает гореть.

— Всё что ли? — тихо спросил Серёжа, думая, что подначивает, но только выдавая голосом волнение.

Олег набрал воздуха в грудь, наклонился и прижался к нему губами. Серёжа слегка вздрогнул и закрыл глаза.

Целоваться оказалось… Странно. Было немного приятно чувствовать друг друга так рядом, но с губами получалась какая-то ерунда. Они успели один раз стукнуться зубами, прежде чем Серёжа дёрнулся назад и громко вдохнул воздуха.

— Что? — выпалил Олег, испугавшись, что сделал что-то не так.

— У меня же насморк! Я забыл, что дышу ртом.

Олегу понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить его слова и рассмеяться. Серёжа присоединился к нему, потом закашлялся, но всё равно остался доволен.

— Не умеешь ты целоваться, — сообщил он, откашлявшись.

— Сам уже понял, — махнул рукой Олег.

— Будем учиться.

— У-у-у, тебе так понравилось?

Серёжа закатил глаза.

— Нет, мне не понравилось настолько, что я готов на всё, чтоб ты больше никогда так не делал. Я шучу, если что.

***

Они договорились повторить, когда насморк кончился, но, что неудивительно, сразу после Серёжи заболел Олег. Учиться пришлось почти через месяц. Зато набравшись опыта, они уже не могли остановиться.

Это как раз наложилось на ту самую страшную вещь под названием «половое созревание». Пару раз по утрам случались вселенские трагедии, когда приходилось сбегать в туалет и краснеть потом весь день. Со временем они привыкли и начали шутить на эту тему.

Зато днём что-то находило на них, и Олег с Серёжей целовались повсюду, где это было возможно, прижимаясь ко всем стенам дома, сидя на всех подоконниках и собирая пыль с коридорных кресел. Птице назло. Чем дальше — тем больше. Когда Серёжа шептал: «я так сильно, так сильно тебя люблю», у Олега просто срывало крышу.

— Можете стонать потише? — воскликнул как-то Мелочь, заметив их в лестничном пролёте. Прижатый к стене Серёжа вытащил руку из-под Олегова плеча и показал ему средний палец. Со временем смелость росла в нём в геометрической прогрессии.

— Вы там ебётесь что ли? — это уже слова Комиссара. Комиссару отвечал Олег, гордо подняв голову.

— Захотим, и ебаться будем, комната общая.

У Комиссара не росла борода, и он жутко комплексовал, хоть и не подавал виду. Олег со своим ломающимся голосом больше не выглядел младше него. И уж точно чувствовал себя увереннее.

Ещё был Соловей со своим:

— Чуваки, да вы бешеные!

Но это был скорей комплимент, чем упрёк.

Им нравилось считаться «сумасшедшими» и «дикими». В этом был свой кайф. Они могли делать всё, что захотят. Они ночевали на крыше, сидели друг у друга на коленях, пили из одной чашки. Серёжа бесконечно рисовал его: в профиль и в анфас, в полный рост, по пояс и отдельными кусками, в одежде и как греческих фигур. Он читал ему вслух отрывки из любимых книг, рассказывал всё, что знал, горя глазами. Лез целоваться каждые несколько минут, легонько подначивал (любя) и воровал одежду.

Олег заплетал ему волосы. Пел хриплым голосом Арию, Короля и Шута, Цоя и Порнофильмы. Подхватывал на руки, когда некуда было деться от накатившей нежности, щекотал (тоже любя) и делал несчётное множество комплиментов, запоминая их из Серёжиных же книг. Они растворились друг в друге, и если где-то такое могли счесть больной привязанностью, то в Доме это было обычным делом.

Здесь все были больны, и такому диагнозу оставалось только завидовать.