Наступал июль. Все сады и леса пестрили разнообразными спелыми ягодами и фруктами. Улицы городов заполоняло мороженое, а на дачах во всю жарили шашлычки. Дети выходили на улицы кушать конфеты. Обедали люди по возможности на открытых верандах или прямо на улице, а окна в дома были гостеприимно открыты, приглашая всевозможную нечисть в дом, полакомится чужими вкусняшками.

Разумеется, не вся нечисть любит воровать еду. Главные мастера в этом полтергейсты. Они воруют мороженое со дна стаканчика, отпивают чужие напитки и супы, пока люди отворачиваются, и утаскивают бесконечное множество ягод и фруктов с деревьев, кустов и кустиков. Остаётся открытым вопрос о том, зачем они вообще едят, если у них нет тел и они не могут чувствовать голода, но факт есть факт. Полтергейсты любят покушать с чужих тарелок.

В июле они расходятся ненашутку. Со всех объектов, которые попадутся ему на пути, уважающий себя полтергейст утащит как минимум один кусочек или крошечный кусь.

В принципе, несмотря на то, что по жизни полтергейсты мудрые создания, любящие изучать мир и вести философские беседы, в июле они кушают. Только кушают, и величайшая из их июльских бесед о том, созрели уже яблоки или пока нет.

Но не все полтергейсты такие. И когда все его собратья уходили в пожирательный отрыв, один из них, Полтергейст, чувствовал, что отрывается от компании. Ему особо кушать не хотелось. Не то, чтобы ему в принципе когда особо хотелось кушать. Обычно он схомячивал что-то ради приличия, но никогда не ловил от этого удовольствия. А теперь, когда все его друзья только этим и занимались, Полтергейст находит себя всё более оторванным от общества и всё больше предпочитающим проводить время в одиночестве, в диких сосновых лесах или в сараях.

Но одному ему было одиноко. И страшно. Холодные, сырые, серые призраки неведомо откуда заполняли его сознание. В каждом озере и в каждой садовой бочке он будто бы видел их отражение. Его мысли от одиночества наполнялись странными идеями, странными чувствами, чем-то далёким и позабытым. И сердце разъедала боль потери, хотя ничего особо он никогда не терял.

Это всё ему не нравилось. Его это пугало, ему было так некомфортно, что он был согласен на любую компанию, лишь бы избавиться от навязчивых мыслей.

И вот в один день, пролетающие мимо полтергейсты предложили ему вместе с ними отправиться в город, таскать сахарную вату и попкорн в зоопарке. Разумеется, Полтергейст радостно согласился. Он ни разу на своей памяти не бывал в городе, так что возможность сменить локацию и одновременно провести время с кем-то представлялась ему просто пределом мечтаний.

И вот, на следующий день, как только начало светать, Полтергейст собрал в чемоданчик все свои тревоги и навязчивые мысли и вместе с неровным строем других полтергейстов направился к Санкт-Петербургу.

В пути полтергейсту стало немного легче. Он активно поддерживал беседы о рациональном кушанье и преимуществах питания в городе и на даче, и сам между делом старался перевести разговор к близким ему темам: тревогам, забытости и отчуждении. Но разумеется, остальные лишь отвечали, что страдальцы они и сами пострадают, а пирожные сами себя не пожуют.

В городе их встретили разномастные параллелепипеды с отверстиями для подглядываний и широченные улицы. Уже там от полтергейстовой процессии начали отделяться слабовольные, влекомые шавермой или продаваемыми прямо у дороги перелёжанными фруктами. Дома вокруг них при продвижении к центру становились всё ниже и ниже, а полтергейстов в строю оставалось всё меньше и меньше.

И чем глубже они забредали в город, тем сильнее заполнялось сердце Полтергейста непонятным восторгом. Голоса машин становились тише, сменяясь голосами пилястр и китайских туристов, и призрачные голоса в сердце Полтергейста обретали всё больше сил. Ему было жарко, насколько может быть жарко бестелесному созданию, он сходил с ума и больше не слышал рассуждений своих товарищей о еде, лишь глухое далёкое падение капель.

-Ты молодец, друже! - Полтергейста вытянул из его безумности мощный хлопок по спине от одного из полтергейстов. - Многие уже затерялись в городе, но мы дошли до цели, до царства обжорства и сладостей - Ленинградского зоопарка! Вперёд, за сахарной ватой! За морковкой! За попкорном! За чужим мороженым!

Излишне возбуждённый полтергейст радостно рванул вперёд всех, по пути растрёпывая пони гривы и воруя деньги из рук продавцов игрушек. Остальные полтергейсты тоже поспешили преодолеть маленькую площадь и ворваться в свой рай. Полтергейст же без особого энтузиазма, потерянный и смятённый своими новыми чувствами, поплёлся за ними, надеясь в процессе обо всём позабыть и просто насладиться моментом.

Он зашёл в зоопарк. Там и вправду было много разных яств, которые можно безнаказанно таскать. Корм животных и сладости детей - ешь сколько хочешь, и они никому не донесут, что их вкусняшки кушаются сами по себе!

Полтергейст стремился прибиться к кому-то из сородичей. Пожевал с одним. Пожевал с другим. Но сородичи были так увлечены едой, никто не обращал на него никакого внимания. Он был потерян и одинок.

В конце концов он просто начал летать и глазеть на изнывающих от жары зверей. Все они были ленивы и сонны. Ничего в их жизни не имело смысла и ничего им не хотелось. От их тоскливого и одинокого виды Полтергейсту становилось лишь хуже, так что он двигался по территории зоопарка пока не обошёл всё кругом и не наткнулся на белых медведей.

Белые медведи не были одиноки. Их было двое и они плавали друг за другом, как маленькие меховые айсберги. Вода омывала их тела, очищая их от душности и затхлости зоопарка.

Этот вид заставил Полтергейста улыбнуться и вновь задуматься о чём то. Но мысли не подчинялись сознанию. Бело-голубой круговорот медведей, закидывающих воду и сырые камни призрачными отражениями, утянул его в пучину страданий о чём-то, чего Полтергейст не мог даже вспомнить.

Ему стало горько.

Никто не способен его понять и ничто не способно ему помочь.

Никто из людей или зверей не мог видеть Полтергейста, но ему всё равно стало безумно стыдно, и очень сильно захотелось спрятаться.

Так что он залетел в ближайшую тележку с мороженым и закопался в сухой лёд.

Холод сковал его тело и разум. Ему стало комфортно.

Он закрыл глаза, и видения заполнили его разум.

Все посчитали бы его спящим, если бы он не был полтергейстом, не способным ко сну. Он и сам счёл бы танцы своего разума снами, если бы не знал, что у полтергейстов не бывает снов.

Но видения были, и они не были лишь прихотью его разума.

Видения напоминали ему о зиме. Полтергейст никогда не видел зимы, ведь рождаются полтергейсты не раньше апреля. Но в его памяти была зима. Были сумрачные дни и ранние закаты. Был мокрый снег, разрезающий свет от фонарей. В свете фонаря скапливалась Лужа у дороги. Она была там всю зиму, ибо когда это в Петербурге не было луж посреди января? Лужу топтали люди, давили машины, но она не теряла свою водяную доброту. Она любовно принимала все тяжёлые снежинки, падающие к ней с тёмной снеговой дали, разукрашенной в рыжий городскими огнями. Она глухо пела каплями падающего в неё зимнего дождя, и каждому проходящему человеку в ботинки заливала немного себя.

Полтергейст всё это видел, всё это любил, всем этим восхищался.

Хотя, разумеется, никаких полтергейстов не может быть зимой, они не живут при холоде.

Вечерние фонари и лужи видел он не полтергейстовыми глазами, а глазами призрака. А потом, с наступлением теплоты, его призрачное тело переродилось и стало полтергейстом.

Он всё позабыл о своей призрачной жизни. Они все забывают. Чтобы не было проблем.

Но несмотря на то, что все воспоминания ушли из головы, чувство любви к милой Луже никакое перерождение не могло стереть.

Вспомнив про неё, Полтергейст выскочил из мороженой тележки и поспешил прочь от зоопарка, к Петроградской, туда, где когда-то жила его Лужа.

Он прибежал туда. На ту самую улицу, что вспомнилась ему от мороза. Там всё было как в воспоминании: тот же поребрик, те же дома, те же деревья, те же фонари. Но не было Лужи.

Полтергейст, ещё более потерянный чем раньше, присел на поребрик и расплакался бы, если бы полтергейсты умели плакать.

-Чего грустишь, июльский обжора? - раздался вдруг откуда-то сверху голос. - Не горюй, лучше полети вон в то окошко, там на столе печенье без присмотра оставили.

Полтергейст вскинул голову и увидел, что говорил фонарь.

-Не нужно мне печенье, - обиженно буркнул Полтергейст, хотя и понимал, что не стоит обижаться на фонарь. Он вздохнул. -  Когда-то я был призраком. И тут жила моя любимая Лужа. А теперь её больше нет!

Фонарь выглядел весьма удивлённо. Он подумал и после потянул:

-Воот как. Вот значит что. И вправду, жила тут когда-то зимой Лужа.

Он замолчал. Полтергейст тоже ничего не говорил.

-А чего ты тоскуешь-то? - спросил фонарь через какое-то время.

-Как “чего”?! Моя милая Лужа… Её больше нет…

Фонарь вздохнул, услышав наивное высказывание сезонного духа:

-Её так же нет, как нет и привидения, которое её любило. Всё на земле перерождается, гарпии становятся призраками, призраки - полтергейстами, а лужи - испаряются и обращаются в водяной пар.

-Значит ли это, что моя милая Лужа всё ещё здесь? - обрадовался Полтергейст.

Фонарь покачал бы головой, если бы его не сковывали железные болты:

-Как же глупы философы-полтергейсты. Нет больше Лужи. Она испарилась. Теперь она - Пар. Свободный и радостный, способный быть везде, где захочет.

-Так где же мне тогда его искать? - спросил Полтергейст.

-Откуда же мне знать? - возмутился Фонарь. - У меня же лишь одна нога, да голова не крутится. Ты - бестелесный, перед тобою нет преград. Ты его и ищи.

И Полтергейст полетел на небо. Там, среди пустоты, он заговорил:

-Пар. Мой милый пар, мой любимый пар. Если ты есть где-то на Земле, если ты меня слышишь и если ты меня помнишь, пожалуйста, покажись.

И Пар показался. Он взял Полтергейста за нематериальные руки и нежно посмотрел ему в глаза:

-Я всегда был рядом с тобой, мой милый Полтергейст. Но за земными шумами ты никак не мог меня услышать.

Они обнялись и с тех пор поселились на небе, оставив июльских полтергейстов прожигать свою жизнь за едой и заумными беседами. И с небесной высоты было Полтергейсту и Пару видно всё на свете, все людские страсти и все законы природы. Они были свободны от всего и вечно счастливы.