Дилюка подкупила мысль, что он наконец-то сможет позволить себе нормальную комнату, с нормальной кроватью, едой и вином. А еще то, что даже в рядах охотников на монстров нужна Репутация. Для него это важно, ведь он, в конце концов, охотник на монстров всего сколько, полгода, год? В прочие дни он бы благородно отмахнулся от роскоши и сказал бы, что предпочтет какой-то фонтейновской дряни пробегать по болотам еще несколько недель, но Дилюк отвлекся не только от титула, фамилии и всех дворянских благ, но и от благородства. Грех не воспользоваться таким шансом, в конце концов.

Южное графство Фонтейна принадлежало одной эксцентричной женщине, овдовевшей графине, которая любила сорить деньгами, приглашать полмира на маскарады и удивительно вовремя закрывать глаза на разного рода темные сделки, касавшиеся вина, политики и алхимических ингредиентов. Сложно, однако, закрывать глаза на непонятные звуки и пропажу двух кухарок, ключника и мальчика-соусника, когда всех их в последний раз видели на лестнице, ведущей в катакомбы. Для решения этой проблемы ей нужен охотник – сильный, ловкий, умеющий держать рот на замке и работать тихо. Желательно, чтобы о нем уже сложили пару-тройку историй – как, к примеру, та, что о василиске с земель Светлой Короны, которого охотник одолел, выбежав ночью в бой в одной только рубашке и с мечом наперевес. В конце концов, эта графиня была довольно впечатлительна, и истории ее доброй подруги из Мондштадта действовали так, как надо. Удивительным образом ей удалось сделать так, чтобы письмо достигло своего адресанта, даже учитывая то, что сам адресант пребывал в забытой богами полузатопленной деревеньке, и Дилюк, потративший тогда последние гроши на починку нагрудного доспеха и лечебные мази, не мог не согласиться на такое соблазнительное предложение.

Он прибывает за три дня до праздника и обнаруживает, что в «Потерянной Тиаре» для него оплатили комнату на верхнем этаже. Большую, с хорошей кроватью и новым бельем. И, хоть он и обещал явиться в замок в первый же день после приезда, Дилюк безбожно просыпает – слишком мягким оказался матрас. Когда он только ушел из Монштадта, пафосно отрекшись от имени и статуса, тогда еще не подозревал, что опустится до состояния, в котором будет боготворить нормальную постель. Что еще сказать. Такова жизнь.

Напомаженное доверенное лицо графини, подергивающейся губой смотря на его отросшие лохмы и жиденькую, уходящую под подбородок бородку, сообщает ему всю информацию и отвечает на все его вопросы касаемо катакомб: есть ли захоронения, легко ли заблудиться, какие запахи, звуки, кто пострадал. Доверенное лицо, качая идеально гладкой блестящей лысиной, отвечает на все, кроме того, как нечто выглядит: не думал же мсье охотник, что доверенное лицо самостоятельно полезет пачкать свой дорогущий жюстокор. Хотя что он, этот необразованный баклан с жиденькой козлиной бородкой может понимать в жюстокорах?

Дилюк понимал, как понимал и то, что к такому отношению придется привыкать, если он действительно хочет начать все заново.

Его пускают на кухню, и следующие несколько минут Дилюк пытается выловить кого-то из прислуги – сложное дело, учитывая то, что никто из снующих тут и там ввиду подготовки к маскараду не хочет провожать его к катакомбам и рассказывать, что видел или слышал. Он останавливает какого-то мелкого поваренка, и тот с неохотой тащится вместе с ним: возможно, у него из-за охотника будут проблемы, ворчит он, когда напомаженное доверенное лицо их оставляет. Дилюку неожиданно колет под боком тоненькая совестивая иголка, от которой и лицо свое кажется мягче, и голос тоньше, и в росте он внезапно теряет сантиметров семь, и он заставляет себя вытащить ее и выбросить куда-то под котлы, чтобы низко отрезать:

– Если не хочешь быть следующим, кого эта бесовщина сожрёт, веди и не ной.

И вот они спускаются, и чем ниже спускаются, тем меньше замковые стены выбелены, украшены камнями и золочёными ракушками, меньше гобеленов сплетено для узенькой лестницы за винным погребом, к которой его привели со словами: 

– Дальше я не пойду, дяденька. Дальше сами.

Узкая воронка заворачивается влево, и Дилюк спускается по ней с фонарем, пока не чувствует под ногами пол. Описанное существо воет, скрежечет по стенам, бьется о них так, что дрожат верхние этажи, а еще ожидаемо питается человеческим мясом, хотя для того, чтобы отпугнуть важных господ, прибывающих и прибывающих, было достаточно и страшных звуков. Пахнет? Гнилью, пылью и сыростью, чем ему еще пахнуть. Но пока сам Дилюк идет, бросая на стены пятна света, ему не слышимы ни шорохи, ни запах. Дилюк достает меч.

Он поднимает фонарь над головой и обнаруживает высокий каменный зал и пять недоеденных трупов. Дилюк прикрывает кулаком рот, старается не кашлять, не дышать, идти дальше медленнее, тише, с надеждой, что его не заставят бесплатно тут убираться. За «платно» он, в принципе, тоже откажется. Перебарывая в себе отвращение, он садится на корточки перед одним из тел, чтобы осмотреть. Ищет Дилюк всякого рода странности: когти, следы зубов, пятна – что-то такое, наверное. Ему еще не приходилось по-настоящему расследовать, хотя в статусе охотника на монстров он пробегал достаточно по лесам и болотам, вырезая утопцев и прочую нежить: Дилюк насмотрелся всякого, крестьяне тоже не скупились на описание, да и сейчас он не ожидает найти что-то, из ряда вон выходящее – наверняка какой-нибудь огромный паук или, судя по следам когтей, заблудившийся оборотень или медведь. Но он находит: тела полностью обескровлены. Значит, кровопийца. Судя по обезображенным останкам, скорее зверь, чем мыслящее создание. Дилюк горько хмыкает и тут же кашляет, и в его кашле теряется тихий клекот. Дилюк замирает, когда на полу дрожит тень от фонаря, а в следующий момент отпрыгивает в сторону от огромной ревущей массы, которая несется на него бездумно, с животной яростью.

У твари огромные перепонки, вздернутый нос и маленькие глаза, широкий рот, полный клыков и злобного рычания, и плотное тело. Дилюк знает – это какой-то низший вампир. Главной проблемой является то, что знает он это только в теории.

Он вновь отпрыгивает и отбивает удар когтями, вовремя вывернув меч, и все пытается подойти к брошенному фонарю, единственному источнику света, который отражается в этих маленьких злых глазах. Монстр снова бросается, Дилюк снова ставит меч перед собой, обороняясь, но когти так и не режет лезвие, потому что тот в последний момент рвется гораздо левее – обманный маневр от чудовища сработал, и Дилюка легко кидает в стену, выбивая из него воздух. «Какой-то низший вампир» действует слишком умно, и Дилюк с удовольствием позже найдет автора того бестиария и отхлестает по лицу его же книгой, если вообще выберется. Когти не пробивают кожаный наплечник, но срывают его, и в следующем ударе уже бьют по рубашке, в который раз не давая делать вдох. Дилюк коротко кричит, бессознательно строит удивленную гримасу, ведь раньше его еще ни разу не опрокидывали, не ранили, не вбивали головой в стену. Раньше было достаточно всего того, что он узнал, когда тренировался перед посвящением в рыцари. Впадая в мимолетный жар, мимолетный прилив сил от ярости и гнева, пришедший на смену недоумению, он отталкивается, направляет меч на грудь и несется, бездумно, глупо, как точно такой же зверь. Острое серебро проходит насквозь грудь ревущего зверя, и тот отчаянно пытается содрать его, соскочить с него, слезть, но Дилюк продолжает двигаться тяжело, вязко, как если бы пыльный каменный пол втягивал его в недра земли, на которой стоит. Когти достают до грудной пластины доспеха, шаркаются о нее, царапают, пытаясь достать его сердце. Он шагает в сторону, вытаскивая меч и раздирая рану сильнее, а затем разворачивается, шаркая ногой, заносит, держа обоими руками, и бьет по короткой толстой шее, два раза, три, отскакивает назад, сплевывает кислую слюну и снова рубит, пока попытки добраться до его лица становятся все слабее и слабее. Мышь-переросток – Дилюк так ругается, снова плюя на шерсть – падает с полуотрубленной головой, Дилюк отходит подальше, чтобы не разносить кровавые следы по дворцу. Вряд ли это понравится овдовевшей графине, у которой всегда все под контролем. Хотя его, откровенно говоря, не особо заботит собственный внешний вид. Идти до постоялого двора с окровавленной рожей и вонью чудища будет, конечно, проблематично, но это – не его проблемы. Дилюк выучил это довольно быстро, но до сих пор привыкал.

Лестница выводит его в пустой коридор, что не может не радовать – меньше свидетелей он напугает своим внешним видом. Дилюк помнит, какой знать может быть чувствительной, а за кухней не видно даже прислугу, потому что времени уже за полночь. Держась за плечо и дыша под ритм шагов, Дилюк неожиданно слышит из-за коридора мягкий смех и что-то несвязное, явно пьяное, что быстро смешивается с эхом дворцовых сводов. Как вовремя, боги, а ведь если его увидят в таком виде, это может сказаться на оплате… Поэтому Дилюк останавливается за углом, чтобы подождать, пока благородные гости уйдут искать место получше.

Дилюку совсем не интересны какие-то околополитические полупьяные шепотки касаемо поставок серы императорским алхимикам, пока эти самые шепотки не повышаются в громкости, пока один из голосов не становится чрезвычайно знакомым, но закопанным в Дилюковой голове где-то глубоко, там, куда нельзя соваться без веской на то причины.

Виной тому, конечно, является его рана на плече и то, что «мышь-переросток» сильно приложила его головой к стене, - та уже сколько времени гудит не в ту сторону. И все же, Дилюк решает выглянуть из-за угла, просто убедиться, что это с ним что-то не так. Он вглядывается в рябкий свет, видит низенького человечка в огромной бархатной шляпе с пером непонятного цвета, видит его блестящие перстни и руку, лежащую на чужой руке, и по ней Дилюк идет взглядом наверх. На платье, или плащ – что-то длиною в пол, большие воздушные рукава, но главное – это лицо, которое даже несвязным бьет под дых и снова прикладывает его головой к стене. Лицо вытягивается, когда случайно поворачивается в его сторону, и ясные, кристально ясные глаза становятся шире, что не остается незамеченным собеседником в бархатной шляпе. Тот тоже поворачивается. Слышится удивленный вскрик.

Дилюк резко возвращается за угол: нельзя, чтобы его заметили. Нельзя, чтобы подумали, что он подслушивает. Он ведь прекрасно ее знает, эту знать, знает, что любой каприз или пылинка может лишить его жалованья и чистой постели в «Потерянной Тиаре». Лучше отсидеться и постучать себе по голове. Черт возьми, шипит Дилюк, стуча слабо сжатым кулаком себе по лбу, ты уже сходишь, нахрен, с ума, видишь то, что видеть не должен, слышишь то, что невозможно услышать. Но этот профиль, эти губы в ухмылке внимательного слушателя, эти руки – да даже руки теперь кажутся теми же, и глаза… Дилюк хлопает себя по лбу и выдыхает. Кэйа потерял правый глаз еще в раннем детстве, он всегда носил повязку и даже перед ним снимал ее только пару раз. Значит, это был кто-то, очень на него похожий. Все просто, дергает улыбку Дилюк, все очень и очень просто. И это «просто» успокаивает до тех пор, пока шаги не раздаются у самого его укрытия, и пока в плечи ему не впиваются руки, снова втемяшивая его в стену.

Он смотрит в ясные, широко открытые глаза до безумия четко, ибо от резких движений в голове перестало рябить. Он видит его лицо, лицо, черт возьми, Кэйи, с поджатыми губами, бровями, изогнутыми от негодования, и голос видит, недовольный полушепот, который уверенно спрашивает: что, черт возьми, ты тут делаешь?

Последний раз лицо его Кэйи было охвачено пламенем. Последний раз он кричал, смотря на него из огня, с яростью и горем кричал, чтобы Дилюк убирался и не калечил себя. Потом над ними с Крепусом обвалился потолок. И вот оно снова над ним, снова злое, с яростью, трясет и спрашивает, что он тут, черт возьми, делает, как если бы Дилюк тогда ослушался, как если бы побежал, как если бы потолок обвалился над тремя людьми вместо двух.

А потом Дилюк получает по щеке, хлестко и сильно, потому что на пальцах у Кэйи достаточно тяжелых колец. Они снова ложатся на плечи и трясут, и тогда Дилюку напоминают, что сейчас с плечами желательно понежней.

А еще он вспоминает, что мертвое должно быть мертвым всегда. Для всего, что нарушает это правило, существуют такие, как он. Дилюк оторопело смотрит и спрашивает:

– Кэйа?

Неожиданно крепко тонкая рука держит его за кисть и пытается тянуть за собой, вместе с выдохом и таким раздраженным, брошенным в воздух «да», от которого вялые руки Дилюка неожиданно и резко крепчают. Кэйа удивленно корчится, когда Дилюк отталкивает его от себя и снова вынимает меч. Его работа здесь не закончена, хоть он и не видел в бестиарии никаких тварей, злонамеренно копировавших умерших людей.

– Стой! – Дилюк отпускает, толкает вперед, видя, как он неуклюже запинается, уворачиваясь от ударов. Новый замах вынуждает Кэйю обернуться и со вскриком отпрыгнуть, на Дилюка сыплются оскорбления, сыплется ругань. Он не видит причин разговаривать с тварью, хотя та и пытается до него докричаться – все они не хотят умирать, думает Дилюк. Ему кажется, что это очень умная мысль, и в этот момент слабости он не замечает, как увороты закончились, как смуглые Кэйины руки локтями давят на его грудь, давят вперед, чтобы он упал, чтобы над ним оказались, в очередной раз, эти ясные синие глаза.

– Хватит, хватит уже! – тяжело дыша, хрипит Кэйа, сжимая его плечи и пытаясь вжать их в пол. – Я пытаюсь с тобой поговорить, а ты бросаешься на мен… - он замолкает резко и неожиданно, широко открыв рот и смотря прямо на Дилюка, а Дилюк, хрипя, вонзает меч дальше и дальше в бок. Его руки дрожат, когда он пытается его повернуть, и сам скрипит от этого зубами, но в следующий момент удивление на смуглом лице сменяется таким льдом, к которому не был готов даже уверенный в своей правоте Дилюк.

Он морщится, когда Кэйа плюет ему в лицо кровавым сгустком.

– Ты этого ждал? Крови? Я тебе ее дам, - в темноте сырых катакомб он улыбается, обнажая окровавленные зубы, и у Дилюка от этой улыбки замерзает все тело. С ужасом он смотрит, как Кэйа, скривившись от боли, медленно выгибается назад, снимая себя с его серебряного меча, и как на мече этом остается черная полоса, которая разделяет его на две части.

Кэйа отстраняется и разминает плечи, а затем аккуратно ощупывает бок, цокая языком:

– Черт возьми, нельзя играться с ножами, забыл? – он смотрит на него, неуклюжего, лежащего на полу, и качает головой. – А вот не бросайся ты на кого попало, Дилюк, ничего бы и не произошло.

– Ты сейчас издеваешься надо мной? – тихо произносит Дилюк, вытирая со щеки кровавый плевок. – Ты… кто? Что ты… такое?

Кэйа разворачивается к нему и складывает руки на груди. А Дилюк поднимается, шипя от боли – он смотрит на такого Кэйю, на его черное платье с переливами, на черную ткань от груди к шее, украшенную камнями, на надменное, но уставшее выражение лица.

– Ладно, тебя… можно понять. Прости, я не думал, что встречу тебя в Фонтейне, что… что вообще встре…

– Что ты такое, черт возьми, - сотрясает воздух Дилюк и тут же прерывается на кашель. Кэйа обреченно вздыхает.

– А ты как думаешь, Дилюк. У тебя есть на примете еще кто-то, столь же очаровательный и красивый? – хмыкает он. – Кэйа Алберик, господин Дилюк. Приятно снова встретиться.

– Кэйа… - лопочет он в ответ, для себя, вспоминая, вытирая пыль с дальних полок. Он отводит меч, и Кэйа, увидев это, подходит ближе. – Н-не может быть, ты же… Я своими глазами видел, как ты…

– Ну, да, - слетает, так просто, что Дилюка снова начинает душить что-то горючее и злое. – Ты все правильно видел. Я, к сожалению, не могу тебе врать, - выдыхает Кэйа, тянет руку и треплет ею Дилюка по щеке. – В этом, по крайней мере.

Дилюк перехватывает его руку, касаясь ее легко, ощупывая, как если бы был слепым, ощущает перстни, и кольца, и аккуратные ногти. Он смотрит, забыв закрыть рот, забыв, что надо моргать, дышать, жить, ведь Кэйа, стоящий перед ним Кэйа и смотрящий с такой нежностью и лаской, тоже явно забыл, что умер несколько лет назад.

– Ты тогда сгорел, Кэйа, - говорит он сквозь слезы, напоминает, а Кэйа улыбается на напоминание и продолжает гладить по щеке. – Сгорел, вместе с отцом. Сгорел… там был… был…

Кэйа выдыхает, прижимая его к себе, и перебирается рукой на волосы, спутанные, потерявшие лоск уже давно, заплетенные в кривой хвост, который сидит скорее сбоку, чем прямо. Кэйа улыбается на это, а потом вздрагивает и раздраженно откидывает голову, чувствуя лезвие где-то у позвонка.

– Не наигрался еще? - он отстраняется и видит мокрые, но злые глаза, и впервые за вечер чувствует в них опасность. Дилюк никогда не умел притворяться. Значит, сейчас он тоже не притворялся. – Это не сработает.

Дилюк сплевывает кислое и вытирает глаза.

– А что сработает?

– Я тебе что, пирожок с надписью «съешь меня»? - смеется Кэйа, на всякий случай отходя подальше.

Дилюк убирает меч в ножны и хмуро сморит на него.

– Серебро не работает, - ведет он. Кэйа мотает головой. – Киноварь? Кислота? Хана? Яд двустрела? Кэйа цокает языком и смотрит на него. Дилюк запинается и лишь злее смотрит на него, вызывая усмешку. - И чем же тебя тогда брать?

– Брать, господин Дилюк, меня можно исключительно дорогим вином, имбирным хлебом, куриными желудками с чесноком и чистой постелью, а еще явно не потным доспехом и пробитой башкой.

– Как-то много ты стал говорить…

– Ну да. А ты как будто не изменился. Я, например, этого на твоем лице не помню. Боги, Дилюк, у тебя что, нет денег на цирюльника? Ты же помнишь, что у тебя с щетиной все всегда было плохо, – ехидничает он, но в Дилюке это тоже ничего не вызывает, и Кэйа бросает эту затею. – Знаешь, я ведь правда не ожидал встретить тебя… таким. Ты же… Дилюк Рагнвиндр, последний наследник дворянского рода, решил все бросить и, что, податься в охотники на монстров? Ради чего? Почему?

Дилюк хмыкает, намекая, что Кэйа – не тот, кто должен задавать вопросы.

– Ну как же, Кэйа. Ради людей. Помнишь? – Кэйа поджимает губы. – Дворян немного, и проблемы у них мизерные. А людей простых – огромное количество, и проблемы у них не сравнить с потерянной атласной туфелькой. Так ты говорил, да?

- Избавь меня от этого, - Кэйа резко дергает головой, в его рукавах колышется воздух. – Почему ты тогда у графини под юбкой ползаешь, а не этим самым простым людям помогаешь?

– У меня были свои причины поступить так, как я поступил. А ты что тут делаешь?

– Ничего такого. Налаживал связи с одним купцом, который увидел твою кровавую морду в темноте, сложил ее со слухами о вампире и решил, что нахрен ему этот маскарад и эти связи сдались, - ядовито чеканит он. Дилюк хмурится.

– Откуда ты знаешь, что это был именно вампир?

Кэйа поворачивается к нему с широко раскрытыми глазами. Господин Дилюк задает слишком много глупых, не нужных вопросов, намекает он. Кэйа резко подходит вплотную, настолько резко, что Дилюк по неосторожности чуть не падает назад. Все, что он успевает, это вытянуть меч и приложить его к горлу, укрытому тонкой сеткой драгоценных камней. Кэйа усмехается.

– Вот тебе мой совет, дорогуша. Ты получаешь деньги за убитую зверушку и уходишь восвояси – я, так уж и быть, свалю случай с купцом на свою оплошность, чтобы тебе хватило моры сбрить этот чертов одуванчик. Так вот, ты уходишь и забываешь обо мне, как о страшном сне. Можешь считать, что я тебе почудился. Что ты так сильно по мне скучаешь, что видишь мое лицо в первом встречном. Ясно тебе?

В тишине, в мертвой тишине затхлых замковых катакомб Дилюк смотрит на него холодно и устало – за прошедшие полчаса он перетянул через себя все, что способен чувствовать обычный человек. Он горько усмехается, смотря на его нос с острым, кончиком, на скулы, на глаза, на тонкие, четко очерченные губы, такие настоящие, такие его, что от понимания, что он ни черта не знает об их происхождении, снова подступает к языку кислота.

– И ты совсем не скучаешь? Кэйа бы скучал, сколько бы лет ни прошло, и какие бы противные вещи он бы ни говорил, - он слабо улыбается собственной глупости, которую не смог сдержать. Кэйа молчит, смотря куда-то на уровень его груди.

– Кэйа скучает. Просто ты… вряд ли поймешь правду. А она такова, по своей сути, что нам с тобой лучше ее не разделять, - выдыхает он, тянется и невесомо целует Дилюка в щеку. – Постарайся меня услышать: я – здесь, но возвращаться к прошлой жизни не собираюсь. Ты ведь меня понимаешь, Дилюк? Ты ведь тоже не хочешь возвращаться, да? Сколько времени ты потратил на то, чтобы тихо уйти, а? Год? Полтора?

– Я пойму все! И приму тоже, если ты попробуешь рассказать!

Кэйа улыбается.

– Это вряд ли. Прощай, господин Дилюк. Не хворай. С головой впредь будь осторожней – мало ли, кто еще предвидится… Ах, да, - он возвращается, не успев отойти далеко. – Даже не думай искать меня. Если я об этом узнаю - а я узнаю, - то оторву все, что плохо висит, понятно? – говорит Кэйа и дергает Дилюка за бородку, на что тот ойкает и жмурится одним глазом. Кэйа уходит, неслышно, бесшумно, как будто ходит без обуви, но Дилюку не кажется это странным, ведь то, что он видел, могло быть чем угодно, но не Кэйей.

На свете плавает, летает и ползает столько существ, что невозможно всех их впихнуть в один-единственный бестиарий. Может, это был призрак, демон, перевертыш, кровопийца-паразит, только повыше рангом, чем тот, которого Дилюку убить все-таки удалось. Он найдет, узнает, кто украл лицо его Кэйи, а если это действительно был Кэйа… Тогда придется узнать причину его неожиданного воскрешения.

Дилюк заваливается в комнату к лысому мажордому прямо так, чем изрядно пугает его, уже переодевшегося в шелковую ночную рубашку. Ему не хочется оставаться в замке, но приходится подождать – Дилюк не принес ни единого доказательства того, что с монстром действительно покончено. Он берет себе на заметку больше не забывать отрезанные части чудищных тел, чтобы потом бросать их таким вот заказчикам под ноги, но сейчас он лишь устало усмехается и предлагает проверить самому. Или позвать кого-то еще. Потом Дилюк ждет, пока разбуженная прислуга сходит вниз и пока вернется, белая, как смерть, чтобы подтвердить все его слова. Дилюк слишком устал, а оттого продолжает настаивать на получении оплаты именно сейчас, а не на следующий день и не утром. Он понимает, что ему нравятся чужие раздраженные лица, но тут же смягчается, получив на руку увесистый мешочек с морой. Дилюк шутливо кланяется и хромает прочь; в гостинице его встречают, по крайней мере, без осуждающих взглядов – сразу видно, южное графство видело чего и похуже.

Дилюк заваливается в комнату. Он очень хочет спать.