Коля был счастлив. Впервые за очень долгое время он был действительно счастлив без всяких противных «но», ведь рядом с ним был Саша. Не каждый день, потому что он поступил в юридический университет в Москве и приезжал домой только на выходных; не в полной мере, потому что большую часть времени, которое он мог провести в родном городе отнимали его родители, но Саша все же был рядом. Впервые за долгое время Коля не чувствовал себя брошенным и никому не нужным наедине с неподъемным для детских плеч грузом проблем — ему помогал Саша, он о нем заботился и любил. Он никогда не говорил этого прямо, но Коля чувствовал себя любимым и абсолютно не стеснялся этого. То есть конечно же он никогда бы не признался Саше во взаимности, а еще жутко краснел, когда Саша его целовал — пусть пока только в щеку, но Коля очень хотел коснуться его губами.

Саша держал его за руку, а Коля сжимал его руку в ответ изо всех сил, до хруста; Саша его обнимал, и у Коли подкашивались ноги; а когда Саша его целовал, что случалось очень редко, украдкой вдали от посторонних глаз, его сердце выпрыгивало из груди. Все это было так естественно, что никому из них и в голову не приходило, что они делают что-то неправильно. Коля без остатка доверял Саше, а тот сказал ему только одну фразу: «Я знаю, чего хочу», — и это прозвучало так уверенно, что у Коли пропали все сомнения в том, что он любимый и желанный, и еще радостнее ему было оттого, что Саша чувствует абсолютно то же самое. Слова ни к чему, они абсолютно лишние, когда каждый из них чувствовал и знал чувства другого. Саша ни разу не говорил ему пресловутое «я тебя люблю», да и сам Коля скорее откусил себе язык, чем выдал что-то подобное, но это было абсолютно не важно.

У Саши было лишь одно условие — чтобы Коля учился и приносил из школы хоть что-нибудь, кроме вечных двоек. Условие было простое, но для Коли фактически невыполнимое, но Саша сказал четко: Коля получает очередную двойку — он не приезжает на выходные. И Коля впервые в жизни сел за учебники и занимался, через «не могу», «не хочу» и «некогда», несмотря даже на мать, которая требовала безраздельного и круглосуточного его внимания. И оказалось, что Коля не так беспросветно глуп, как о нем говорили учителя, что он еще на что-то способен и после школы обязательно будет учиться в Москве, как Саша — вместе с Сашей. Рядом с ним у Коли наконец появилось будущее и вера в то, что все обязательно будет хорошо. Больная мать, противные учителя, даже только недавно манящие ножницы — все отходило на второй план, когда Саша смотрел на него такими влюбленными глазами и хвалил за очередную четвёрку. Все налаживалось.

Коля прижимался к Саше, чувствуя, как стучит в груди его сердце, гулкое и очень большое, грел красные от мороза руки у него под кофтой и чувствовал мягкое давление от широкой ладони на спине. Все было идеально, кроме одного — Саша еще ни разу не целовал его по-настоящему, только в щеки, лоб и иногда ладонь, как великосветскую барышню, но ни разу в губы, словно стеснялся кого-то или чего-то. Набравшись смелости, Коля потянулся к колкому от щетины подбородку, но Саша вовремя среагировал и отвернулся так естественно, будто и вовсе Колю не заметив. Но тот не бросил попытки и снова потянулся за поцелуем, и теперь Саша не мог сделать вид, что ничего не происходит, он улыбнулся, переводя все в шутку, но снова отвернулся, и снова, и снова. Это было как игра, но если играя с Колей в шахматы, Саша хотя бы через раз поддавался, то сейчас решил не оставить Коле ни шанса.

— Я сегодня получил пятерку по литературе, — решил выбросить козырь Коля, когда понял, что Саша не уступит.

— Молодец, — дежурно отозвался Саша, в очередной раз уворачиваясь от поцелуя.

— И я считаю, что заслужил… — надулся Коля, отойдя от Саши на шаг и скрестив руки на груди в знак протеста.

— Заслужил что? — хохотнул Саша, делая шаг навстречу, чтобы снова утянуть Колю в объятия.

— Поцелуй меня по-настоящему, — совсем уж униженно попросил Коля, тем не менее сдаваясь Саше. В общем коридоре общаги было холодно так, что зуб на зуб не попадал, а Коля выскочил из-под ватного одеяла в одной тонкой водолазке, когда услышал, что Саша приехал, и теперь тот его грел, пуская под расстегнутую куртку.

Саша замер, будто испугавшись, но уже через секунду взял себя в руки, потрепав Колю по голове, а затем наклонившись опасно близко, выдохнул в сантиметре от губ, и у Коли подогнулись колени, он закрыл глаза и задержал дыхание, чтобы ничто не отвлекало его от столь важного для них обоих момента, когда Саша отвернулся и коснулся губами его щеки — снова. Коля едва не заскулил от досады, попытался высвободиться из объятий, но когда Саша поднял его голову за подбородок и внимательно посмотрел в глаза, мгновенно растаял и замер, как послушный суслик. Когда Саша так смотрел на него, Коля не мог думать ни о чем плохом, даже о своих обидах.

— Я не буду этого делать, но не потому что не хочу, а потому что очень люблю тебя и не хочу торопиться. Тебе четырнадцать лет… — начал Саша таким виноватым тоном, что Коля почти раскаялся за свою настойчивость, но только почти. От возмущения он даже не заметил долгожданное «люблю» от него.

— Через месяц пятнадцать! — выкрикнул он с искренней обидой, и Саша молча приложил палец к губам и более чем красноречиво обвел взглядом пустой, но предательски гулкий коридор. Коля послушно прикусил губу.

— Это не важно, потому что мне за двадцать, и это все еще педофилия, — прошептал Саша одними губами. Им обоим казалось, что все уши в коммуналке были направлены сейчас на них.

— Я не против! — пискнул Коля, но впервые видел Сашу таким напуганным и сам от этого жутко боялся. Само слово звучало неприятно, и хоть на деле все было именно так, как описывал Саша, но между ними все было по-другому. Коля считал себя достаточно взрослым, чтобы общаться с Сашей на равных, без всех этих ужасных слов, которые он выучил, изучая в университете уголовное право.

— А я — против. И если ты меня любишь, то готов подождать, — шикнул на него Саша. Между ними пробежал холод, такой же промозглый, как притаившийся за окном стылый февральский вечер.

Коля отпрянул, и Саша не стал его удерживать. Сколько ему ждать? Три года, чтобы в первый раз поцеловаться и еще черт знает сколько, чтобы заняться любовью? Это немыслимо, Коля Сашу хотел, у него кололо в губах, когда он смотрел на его точеные губы, и он не может сделать ничего, чтобы приблизить момент: ни учиться лучше, ни обнимать Сашу крепче и влюблять с каждым днем все больше — ему остается только ждать, долгих несколько лет, когда Саша перестанет бояться прикоснуться к нему слишком откровенно. А если Саша его не дождется? Он уже взрослый, у него есть потребности… Коля пнул стену, вымещая на ней всю злобу, растрескавшаяся краска на ней жалобно хрустнула. Коля был ребенком и вел себя как ребенок. Чтобы и дальше не позориться, он стал привычным движением перебирать окурки в пепельнице на подоконнике.

— Не кури больше, — растерянно бросил Саша.

— Почему что я еще маленький? — с горечью отозвался Коля, но своего занятия не бросил, он уже нашел в горе смятых окурков три не самых паршивых — потянут на целую сигарету.

— Потому что, говорят, это вызывает рак легких, а я не хочу тебя потерять, — абсолютно серьезно добавил Саша, подходя к Коле сзади, чтобы положить руки ему на плечи и хорошенько растереть их, помогая согреться.

— Тогда ты тоже не кури. — Обернулся Коля к нему и был предельно серьезен. Саша неловко кашлянул, всем своим видом показывая, что поспешил с ультиматумом, а Коля в ответ на это чуть не рассмеялся, но чудом сдержался, неловко кашлянув в кулак.

— Хотя бы не подбирай бычки, — сдался Саша, и тогда Коля уже не выдержал и рассмеялся в голос, а Саша сдержанно улыбнулся.

— У меня нет денег на сигареты, — пожал плечами Коля, с самым невинным на свете видом протягивая раскрытую руку к Саше, который, не задавая лишних вопросов, полез в карман за пачкой и зажигалкой.

— У тебя бы они были, если бы ты не спускал все матери на водку, — рыкнул Саша, и Коля замер с сигаретой в руке. В его душе взметнулась целая буря в ответ на слова о матери, эта тема болела у него в душе старой гноящейся раной.

— Ей это нужно! — вскрикнул Коля в отчаянии, надеясь, что Саша его поймет, но тот лишь скептически скривился и не стал говорить ничего лишнего, все и так стало понятно по его глазам. — Послушай, ты считаешь себя самым умным и разумным, и я благодарен тебе за деньги, но мама… Это единственное, что делает ее счастливой, она невыносима, когда трезвая, но она так радуется, когда я приношу шкалик, и смотрит на меня… — Коля сам не заметил, когда глаза стали на мокром месте, — как-будто любит меня, — пискнул он напоследок, и Саша без лишних слов притянул его в объятия.

— Через два года, когда ты закончишь девятый класс, я заберу тебя в Москву, и все это останется в прошлом. Мы оформим тебе эмансипацию и заживем счастливо. Два года, мой мальчик, и все будет хорошо, — шепнул он Коле на ухо, пытаясь успокоить, но того это только больше возмутило.

— Что значит «все будет хорошо»?! Я не брошу маму, — взвился он, отталкивая Сашу, а тот так и замер в замешательстве, не зная, что и ответить на такое.

— Она пропила свою жизнь, но ты не обязан… — постарался подобрать слова он, но Коля уже впал в истерику и не собирался его слушать.

— Обязан! Ты не понимаешь, она моя мама, я ей нужен, — пропищал Коля, закрывая лицо руками. Он плакал, впервые за полгода после сашиного возвращения. Каждая их встреча была как самое большое счастье, но сегодня все с самого начала пошло не по плану, какую бы тему они не затрагивали, все заканчивалось ссорой. Коле снова было больно и горько, и причиной тому был Саша, на которого Коля возлагал самые большие надежды.

— Она всего-лишь тебя родила, — зашипел Саша страшным жестким тоном, и Колю тряхнуло, как от пощечины. — Она ни дня, ни секунды не была для тебя матерью: она о тебе не заботилась, не жалела и не любила. Даже я больше тебе мать, чем эта тварь, — кричал Саша, и в ответ на это внутри у Коли все похолодело, остыло до нуля и мелко затряслось, стряхивая колючий иней. Он рвано задышал, кадык запрыгал в лихорадке, и Коля едва удержался от того, чтобы закрыть лицо руками — ему казалось, что Саша его ударит, и он боялся, боялся своего любимого Сашу, единственного, с которым чувствовал себя в безопасности.

Опомнившись, Саша протянул к нему руку, но Коля испугался и отпрянул на шаг, а затем еще и еще, а потом он уже бежал, чувствуя, как лед в его сердце мгновенно нагрелся и превратился в обжигающий внутренности пар. Он злился на Сашу за эту черствость и непреклонность. Они миллион раз затрагивали эту тему, но каждый Саша заканчивал тем, что его мама последняя тварь. Он думал так и раньше, Коля прекрасно помнил, как Саша кричал на маму и забирал его к себе при первой же возможности, а еще как без конца спорил со своими родителями по поводу того, что колину маму стоит лишить родительских прав и забрать Колю к себе. Но шли годы и ничего не менялось, а затем и сам Саша пропал, и мама — единственная, кто остался с ним, она его семья, а не Саша, объявившийся полгода назад, но уже мнящий себя богом.

Саша ему не мать, как бы ни бил себя в грудь. Да, он заботился о Коле и любил его, но был всего лишь его парнем и то пропадал, то появлялся, а мама всегда была рядом и в глубине души наверняка тоже любила его. Выбор между ними обоими был бы для Коли невыносимым, но если бы пришлось, он выбрал бы маму. Он любил ее, а Саша делал ему больно каждым словом о ней. И потому он сейчас убежал, зная, что у них не так много времени вместе, чтобы тратить его на скандалы, но остаться с ним рядом значило согласиться с его словами, а этого Коля допустить не мог. Что значит уехать? За два года маме не станет лучше, ей хуже с каждым месяцем, теперь она периодически забывала даже колино имя, из-за чего кликала его абсолютно случайными именами, иногда даже женскими, и Коля не мог бросить ее в таком состоянии.

Ей нужен был уход, круглосуточный, постоянный. Коля боялся даже ходить в школу, и несмотря на данное Саше обещание, периодически все же прогуливал, чтобы побыть с мамой подольше, ведь без него она забывала есть и шевелиться, из-за чего на боках появились страшные пролежни. Саше было наплевать на его заботы, он спал и видел, как через два года Коля закончит школу и уедет учиться в Москву, а мама как по волшебству куда-то исчезнет и не будет стоять между ними, и это доводило Колю до слез и жалости к себе, а еще ему впервые захотелось порезать руки в выходные. Обычно Саша уезжал на первой электричке утром в понедельник, и Коля честно держался от самоповреждений в школе, послушно высиживая два подряд алгебры и русский, а затем бежал домой, чтобы изрезать плечи или бедра, переживая долгую разлуку; во вторник он повторял процедуру и со среды окунался с головой в заботу о матери и учебу, давая ранкам поджить, потому что обещал Саше не резаться.

Он вообще много чего Саше обещал, и сейчас мог бы соврать, что обязательно уедет с ним после девятого класса, чем замял бы конфликт и сделав их обоих чуточку счастливее, но не мог даже заикнуться о том, что бросит маму. Колю иногда накрывало тяжелыми мыслями о том, что он не справляется и им обоим будет лучше, если мама ляжет в психушку, а Колю отправят в детдом. Это было бы в сто раз проще, но только для Коли, который и так был слаб, эгоистичен и абсолютно не годился в герои для больной и умирающей мамы. Саша бы справился с этим, если бы его мама болела, он костьми бы лег, но сделал бы все, чтобы ей было хорошо. Но с другой стороны Саша в отличие от Коли, был сильным и взрослым, прошел армию и побывал в горячих точках, а теперь учился, работал и содержал Колю, при этом выглядя абсолютно невозмутимым, если не сказать счастливым. Коля и в подметки ему не годился, он был просто раздавлен свалившейся на него ответственностью и боялся даже допустить мысль о том, что от нее можно избавиться.

Он словно бежал десятикилометровый марафон без подготовки, потому что к такому невозможно подготовиться, то и дело задыхаясь, кашляя горящими легкими и норовя сбиться на шаг, но бежал, бежал и бежал, потому что так было нужно, от этого зависела жизнь его матери. И пока он окончательно не выдохнется и не упадет замертво, ему нельзя даже допустить мысль о том, что можно сдаться. Как бы ни было тяжело, особенно ночью, когда мама орала дурным голосом и по-звериному скулила, умоляя спасти ее от дьявола, он не имел права опустить руки. Он должен был бежать, пока не упадет замертво или пока не увидит финишную ленту, но пока оба этих исхода были невозможно далеко, а Саша так и норовил закончить все досрочно, столкнув Колю в канаву. Он тоже действовал эгоистично, он хотел быть с Колей, а его мама им страшно мешала. И это значило, что между ними все должно быть кончено.

Коля вбежал в их с мамой комнату и захлопнул дверь, упав всем весом на нее так, словно бы Саша мог за ним гнаться, а прямоугольник из фанеры способен его защитить. Сердце стучало в бешеном ритме и горло все еще стискивало от рыданий, но здесь было, кажется, еще холоднее, чем в общем коридоре, мороз пробирал до костей, замедляя пульс. Он позволил себе подойти к дивану и спрятаться под одеяло вместе с мамой только после того, как успокоился. Мама не любила объятия, но еще больше терпеть не могла слезы, а потому Коле нужно было подкрасться как можно тише, чтобы не разбудить ее, и подлезть под край ужасного, отсыревшего и пахнущего какой-то плесенью, скомковавшегося в нескольких местах, но все еще теплого одеяла.

За окном давно стемнело, а им с мамой уже пару лет как обрезали электричество, так что и в комнате царила непроглядная темень, и в такие моменты маму накрывал психоз, но сегодня она вела себя на редкость тихо, и Коле это нравилось. Ему не придется успокаивать ее полночи, а завтра краснеть перед Сашей, который непременно все услышит и будет донимать его новыми предложениями уехать куда подальше от ее демонов. Нет, нет и нет, Коля ее не бросит, он горло перегрызет каждому, кто попытается их разлучить, даже если это будет Саша. Он старался ухаживать за ней как мог, даже если для этого приходилось тратить последние деньги на алкоголь, и наградой за это ему стала первая за очень долгое время тихая, спокойная ночь. Все было бы практически идеально, если бы Саша не затянул свою любимую песню…

Мама вела себя тихо и, кажется, спала очень глубоко, и потому Коля разрешил себе снова заплакать: почти беззвучно, чтобы не разбудить ее, но горько и размазывая слезы по всей подушке, чтобы вытряхнуть всю душу и не оставить себе сил на порезы. Конечно же он не сможет бросить Сашу навсегда, уже завтра тому станет стыдно и он извинится за грубые слова, а Коля отойдет от первой обиды и не сможет сказать «нет», когда посмотрит в его нереальные карие глаза и почувствует сильные теплые руки на своих плечах. Он и сейчас бы не отказался, прежде всего потому, что замерзал, несмотря на одежду и тяжелое одеяло, и дрожал, пытаясь согреть ледяные пальцы горячим дыханием. Если бы Коля был чуть умнее и промолчал в ответ на сашины слова, он бы забежал в комнату всего на час, чтобы покормить маму, умыть и уложить спать, а ночь провел бы на кровати у Саши, в теплой и светлой комнате с нормально греющей батареей и целыми двумя обогревателями. Кто о чем, а Коля сегодня больше всего мечтал об обогревателе и теплых руках Саши.

Единственное, что останавливало его от того, чтобы бежать мириться прямо сейчас, — это мама, которая наверняка тоже замерзала. Она уже дошла до той стадии болезни, когда плохо осознавала свое состояние, не могла внятно ответить, ела она или нет, когда в последний раз пила и даже какое сейчас время суток, наверняка и холод она где-то на задворках сознания чувствовала, но не могла внятно объяснить, что не так и как Коля может помочь ей. Пришибленный этим осознанием Коля подполз к маме ближе и взял ее за руку, ожидаемо ледяную, как и его собственная. Он аккуратно постарался разогреть ее дыханием и растереть, и мама не проснулась, хотя должна была почувствовать это и хотя бы дернуть рукой, проворчать что-то обидное сквозь сон и только после этого подпустить Колю к себе под бок, чтобы им обоим стало теплее. Тревога нарастала медленно и тихо.

Но в конце концов Коля посчитал и это хорошим знаком: возможно, маме стало хуже и потому она перестала беситься по малейшему поводу, но это делало колину жизнь чуточку проще, к тому же он верил, что это не навсегда. Если у мамы были особенно плохие ночи, в которые уже Коля думал, что начинает сходить с ума от ее страшных криков, то должны же быть и хорошие. И потому он без задней мысли подполз к маме ближе, чтобы согреть ее. Сначала Коля забеспокоился из-за того, что она слишком холодная, а затем, когда не услышал от мамы ни единого звука даже в ответ на попытку залезть под кофту и потрогать живот, тоже смертельно холодный, и в конце концов не услышав ее дыхания и биения сердца… Так громко и отчаянно он еще никогда не кричал, без смысла и содержания, просто орал, как будто его резали, кромсали ножом, вырывали душу.

В ужасе он отполз от синюшного трупа подальше, но затем опомнился и прижался снова, теперь уже зная, что в безжизненном теле мамы нет, что как бы он ни кричал, как бы ни плакал, ее не вернуть. Он просто знал, что это последние их часы и минуты вместе, что вскоре кто-нибудь услышит его крики и придет, чтобы их разлучить, что это последняя ночь, когда все будет по-прежнему. Он рыдал, задыхаясь от внутренней боли, он тряс бездыханное тело, просил, умолял, чтобы она вернулась. Он бил себя по рукам, надеясь, что это всего лишь сон и боль поможет ему проснуться, ему часто и до этого снились плохие сны, где мама умирала, но ни разу это не было так реалистично, как на ладони все чувства: запах сырости и грязи, боль в осипшем от оров горле, боль в груди, словно бы от топора, пробившего плоть прямо до позвоночника, и мертвецкий промозглый холод, холод, который заползал в его тело с каждым рваным вдохом, хотел и его остудить до температуры мамы, забрать с собой.

Он не помнил, когда и как его оттащили от матери, но вырывался до последнего пока не оказался в стальных объятиях Саши, но даже тогда орал, потом просто плакал, а затем скулил, закутанный в жаркое одеяло, пока его отпаивали сладким чаем и обещали, что «все будет хорошо». Но Коля знал, что не будет, это невозможно, если мамы нет рядом, если он один, теперь раз и навсегда, предоставленный сам себе, жалкий, без цели, без стержня, без ничего… Он рыдал за все годы, когда мама была рядом, но он вел себя ужасно, он не ценил подаренные им мгновения, а теперь он был один, в целом мире один, и впереди его ждали только детдом и пустота. Ему не о ком больше было заботиться и попросту незачем было жить. Пораженный этим открытием, Коля застыл на половине вдоха, и сердце пропустило удар — на мгновение ему показалось, что он тоже умер, и это чувство до ослепительного ужаса ему понравилось.

— Коля только что потерял мать, и теперь он сирота, у него больше никого нет, и мы не можем отдать его в детдом. Он абсолютно самостоятельный, в быту он управляется намного лучше меня, еще и тащил на руках больную, невменяемую мать, а это что-то да значит. Маме не придется напрягаться, а я буду работать, и Коля через год тоже сможет… — Саша горячо спорил с кем-то, прижимая к себе завернутого в одеяло Колю.

— Все не так просто, — сказал как отрезал сашин папа, и Коля вздрогнул от его жестокого тона.

Чувства возвращались к нему очень медленно, только недавно он обнимал и тряс холодное безжизненное тело, чуть сам не замерзнув заживо, а теперь сидел в обнимку с Сашей, завернутый в одеяло и мокрый как мышь, с кружкой чуть теплого чая в руках, пахло медом и ромашкой. Саша машинальным движением подтолкнул вверх дно кружки, и выдрессированный за долгие часы истерики Коля подчинился, делая очередной глоток. Он боялся поднять глаза, чтобы не подавать виду, что он пришел в себя, а еще встречаться с сашиным папой глазами. Он плохо понимал, что происходило, разум все еще коротило, мысли то и дело соскальзывали в холодную февральскую ночь, когда он был беспомощным и абсолютно одиноким, и тогда он снова начинал плакать, а Саша в ответ сильнее прижимать его к себе и заставлять пить едва теплый переслащенный чай. Коля чувствовал себя лишним, абсолютной обузой для Саши и особенно для его родителей.

— Можно не доводить до усыновления, будет достаточно опеки, тогда на него будут каждый месяц приходить выплаты… — с жаром доказывал Саша.

— Дело не в деньгах! Послушай, это все в любом случае будет обсуждаться с матерью, не капай мне на мозг, — совсем уж зло прорычал сашин папа, и Коля весь сжался от страха.

Саша этого не знал, но Коля сашиных родителей боялся. Мама им мешала, особенно по ночам, и весь негатив за ночные крики сваливался на голову Коле. Тетя Надя относилась к нему со смешанными чувствами, иногда проявляя каплю сочувствия, но периодически выговаривая Коле за их отношения в Сашей, что ее сын не гей и чтобы он не смел и близко подходить к Саше; а его отец Колю попросту ненавидел, особо и не скрывая этого. Саша будто и не замечал их конфликта, а теперь еще и уговаривал взять их к себе в семью — сумасшествие. Коля абсолютно никому не нужен, он си-ро-та, это слово зловещим набатом билось в голове, и ничто, никогда этого не изменит, мамину смерть ничто не отменит, их семью ничто не склеит, и черта с два Коля станет вторить Саше и унижаться, чтобы его подобрали в новую, как потерявшегося беспородного щеночка.

Он умер вместе с мамой, он долгие годы жил только ради нее, чтобы заботиться о ней, а когда она умерла, оказался никому в целом мире ненужным, неважным и приносящим одни проблемы. Саша, который пытался его защитить, сейчас ругался с родителями, а у него просто отличные, прекрасные родители, хорошие отношения с которыми точно не стоят колиных нервов. Коля был даже Саше не нужен, он пока и сам этого не понимал, но Коля абсолютно точно был для него обузой, грузом юности, который от безысходности он пытался переложить на своих родителей, но это было лишнее, для всех вокруг Коля был лишним. И он снова плакал, теперь жалея себя и испытывая чудовищный стыд за то, что в смерти мамы ему опять больше всего жаль только себя.

В тот вечер все рухнуло. Для кого и зачем ему продолжать жить? Для чего мучить Сашу и его родителей, ходить в школу и терпеть косые взгляды учителей, побои от сверстников? Мама больше не нуждалась в нем, она ушла в лучший мир, где ей наконец не было больно, где она не страдала от колиного эгоизма, где вместе с ней будет колин папа и ей больше не нужно ждать в одиночестве в грязной и холодной комнате, когда ее неблагодарный сын наобжимается со своим парнем. Она замерзла, потому что Коли не было рядом, ему было тяжело рядом с ней, и он сбегал от нее при первой же возможности, даже не задумавшись о том, чем это может закончиться. Он лишь по ошибке не ушел за ней, потому что испугался и стал кричать и звать на помощь в то время, как мама уже не могла. И он должен был уйти за ней, он всегда был нужен только маме, и теперь он нужен ей там, а не здесь. Чтобы хотя бы там она его не ждала.

— Успокоился? Я уложу тебя спать, — шепнул Саша ему на ухо, отбирая бокал с совсем остывшим чаем и опрокидывая, словно куль муки, замотанного в одеяло Колю на подушку. Он прикрыл глаза и замер, чтобы не привлекать к себе еще больше внимания, ему нужно успокоиться и притвориться спящим, а затем, когда все закончится, порезаться в последний раз, по-настоящему.

— Не смей! — услышал он страшный, отвратительный выкрик сашиного отца, и как бы ему не было страшно, больно и одиноко, приготовился послушаться и уйти в свою комнату, где бы забился в угол за диваном и дождался медленной и спокойной смерти. Лишь бы Саше не прилетело из-за него.

— Он не вернется в комнату, откуда час назад вынесли труп его матери, папа, — презрительно фыркнул Саша и удержал запаниковавшего Колю за плечи, уложил обратно в постель. — И в соц службу мы звонить не будем, — добавил он еще с большим нажимом, укладываясь рядом с Колей, и тот до онемения в пальцах вцепился в его руку. Все же как бы он ни хорохорился, ему было жутко страшно, а Сашина ладонь, теплая и живая, его немного успокаивала.

— Постели себе на полу, нечего тут… — проворчал сашин папа, но по одному голосу было понятно, что он махнул рукой на них обоих. Саша мог его проигнорировать, но послушался, напоследок по привычке пожелав Коле спокойной ночи.

Остаток ночи и правда был спокойным, словно подкроватные монстры насытились маминой душой и колиными криками, оставив в покое всех. Даже вернувшаяся вскоре сашина мама, полночи промучившись со скорой и полицией, не стала поводом для нового витка скандала, все просто легли спать, трезво рассудив, что утро вечера мудренее. Коля лежал, слушая дыхание сразу троих человек и боялся пошевелиться, хотя уже принял решение. Он убьет себя, чтобы больше не доставлять никому проблем, чтобы уйти за мамой и наконец успокоиться. В голове звенела пустота, он не обдумывал свое решение слишком долго и уж тем более не уговаривал себя, лишь ждал, когда уснет усталая сашина мама, когда захрапит на всю комнату его отец и наконец сам Саша прекратит беспокойно ворочаться с боку на бок.

Коля глядел в пустоту, на три темных силуэта в фиолетовых рассветных сумерках, кусая обветренные губы до крови, и снова жалел себя, плакал беззвучно, чтобы снова никого не разбудить, и когда восходящее солнце вспыхнуло красным, и всю комнату залило кровью, Коля решил, что пора. Ему нужно было собраться и сделать это, подальше от чужого сочувствия, вдали от чужих глаз и рук, которые могут остановить его, в рассветных лучах, пока все спят и даже не вздрогнут, когда ледяная февральская ночь заберет с собой и вторую душу. Он поднялся тихо и безумно медленно, отполз в сторону, чтобы ненароком не наступить на мирно сопящего Сашу, мелкими шажками подошел к двери, придержал, чтоб не скрипнула, и только за ней, почувствовав свободу, босой припустил через весь коридор в общую ванную комнату, чувствуя, как ледяной воздух врывается в легкие, боясь встретить кого-нибудь к первой смене, а еще — чтобы снова струсит и все закончится банальными царапинами, так и не начавшись.

Он никогда раньше этого не делал, видел только в фильмах, но верил, что у него все получился, если он не струсит. Лезвия в шкафчике у окна — они всегда там были, непонятно чьи и почему несмотря на наглое колино воровство никогда не заканчивающиеся, но они там были и спасли его от необходимости возвращаться в пустую страшную комнату за ножницами. Он боялся, что ножницами не получится, с ними слишком больно, а лезвия от одного прикосновения оставляли глубокий ровный порез. Коля это знал на своей шкуре и потому в обычной жизни почти не использовал, ему хватило одного неосторожного росчерка по бедру, чтобы дорезать до кости и заливать получившуюся рану перекисью еще три недели, чтобы впредь использовать для удовольствия только маникюрные ножницы — грубо и очень-очень больно.

Сейчас он не хотел боли, боль всегда отрезвляла, возвращала на землю и давала надежду, что еще не все потеряно и он способен пережить еще один день, а это могло бы его остановить, он кожей чувствовал, что если по привычке изрежет бедра, то остановится и вернется к Саше, они вместе будут просить родителей взять его под опеку, и они обязательно согласятся, что он забудет маму, но так было нельзя. Он сам себя будет ненавидеть, он станет резаться каждый день и даже два раза в день, и когда не останется живого места, обязательно доберется до предплечий и вен, но больше никогда не решится закончить все раз и навсегда. Он должен был сделать это сейчас, когда ничего не будет как раньше и он стоял на распутье: жить или умереть — и он осознанно выбрал смерть, выбрал и не мог испугаться, не имел права остановиться и вернуться в теплую комнату с двумя обогревателями, словно только что мама не замерзла из-за его эгоизма. Он хотя бы один раз должен быть не эгоистом.

Он боялся испугаться и отступить, и потом взял лезвия, чтобы наконец вскрыть вены. Он всегда резал только плечи и ноги, шифровался, чтобы не выносить своих демонов на всеобщее обозрение, но теперь настало время для последнего рывка, последнего росчерка острой гранью по словно прямо для этого обозначенным синим венам. Из фильмов он знал, что нужна горячая вода, и выкрутил красный вентиль в душе на полную, но из лейки потекла ледяная, а спустя добрых десять минут едва теплая, но это едва ли его остановило. Он решил сделать побольше глубоких порезов по венам и мимо них, вдоль и поперек, заливая ледяной кафельный пол горячими черными сгустками, не оставляя ни единого шанса спасти себя, его не спасти. Он скулил, трясущимися руками превращая в фарш идеально белую чистенькую кожу на обоих предплечьях, последнюю ширму нормальности, за которой он прятался даже от Саши, от учителей и одноклассников — ото всех.

Он почувствовал слабость нескоро, когда уже весь поддон оказался залит красным, а из лейки полилась теплая, приятная вода. Он чувствовал вину за то, что заканчивал в комфорте, под руку с любимой болью и в тепле, в то время как его мама умирала в страхе, до последнего борясь с холодом. Коля не боролся, он смирился со смертью и прикрыл глаза, роняя лезвие в слив, падая головой на ледяную стену душа, слишком быстро нагревающуюся от воды, чувствуя, как горячие капли бьют по плечу, смывая алую кровь, не оставляя в его теле ни капли. Из него утекала жизнь, как из мамы тепло, и он посчитал достаточно символичным, что его маму убил холод, а его самого — жар. В груди наконец разжался дубовый комок, он уходил с легким сердцем.

***

Сашу тряхнуло и рывком выдернуло из неприятного, липкого сна. В его планы вообще не входило спать сегодня, слишком многое произошло этой ночью, и Коля как никогда ранее нуждался в его поддержке, но он вроде как успокоился и уснул, в комнате было тихо, и уставший, жутко вымотанный за день Саша сначала на секунду прикрыл глаза, а затем и провалился в душный сон, где Коля снова кричал, а Саша мог только лишь держать его за плечи и не дать сделать с собой что-то ужасное. Коля кричал, и Саша ничем не мог ему помочь, а затем его крик резко прервался, а глаза Саше выжгло рассветным солнцем. Он задыхался и никак не мог взять себя в руки, дурное предчувствие не отпускало, и совсем скоро он понял, в чем дело, но слишком поздно. Коля сбежал, выделенная ему кровать была пуста, и Саша сразу все понял. Именно этого он боялся, с первого же дня, как вернулся в родной город и увидел кровавую повязку на плече у Коли.

Его любимый мальчик резал кожу, объясняя это тем, кто так ему легче, и Саша спускал ему это с рук, делал вид, что не замечает свежих царапин и позволяя Коле делать вид, что все у него отлично. Он знал, что рано или поздно все закончится суицидом, не может такое пройти бесследно, но не мог ничего сделать, в конце концов он Коле не отец, а тот считал себя уже очень взрослым, чтобы только отмахиваться от попыток выйти на контакт и выяснить причины, и тем более принять предложенную помощь. Саша раз за разом оставлял его наедине с собой, сумасшедшей матерью и кромешным одиночеством, и даже сегодня, когда Коля, никого не стесняясь, навзрыд орал «мама, я хочу с тобой», он посчитал хорошей идеей оставить его без присмотра, за что и поплатился. Он ругал себя последними словами, несясь по захламленному общему коридору, еще из другого его конца услышав шум воды.

Он надеялся, что еще ничего не поздно, он бы ни за что себе не простил, если бы позволил Коле уйти вот так, в страхе и одиночестве, потому что Саша недоглядел. Взвалил на себя ответственность, запретил родителям звонить в милицию и отдавать Колю чужим людям, самонадеянно решив, что позаботится о нем лучше, но недоглядел. Он уже знал, какую картину увидит в душе, и потому не оставил себе ни единого шанса испугаться, расклеиться и растеряться, позволив Коле умереть на ледяном окровавленном кафеле. Он был сейчас для него единственной помощью, единственной силой, которая достанет его с того света, и промедлений тут быть не должно. Он умел оказывать первую помощь, в армии он видел многое, и даже попытку суицида, к сожалению, удачную, но сейчас у него было все, чтобы спасти Колю, только если еще не поздно.

Коля лежал в луже собственной крови под едва теплым душем, и Саша благодарил никчемные коммунальные службы за отсутствие нормальной горячей воды и бесперебойной системы отопления, что дало ему чуть больше времени, как раз чтобы Саша успел. Он не знал, сколько времени прошло, как давно Коля так лежит и сколько драгоценной крови утекло в слив, прежде чем Саша соизволил проснуться и понять, что что-то не так. Пульс едва прощупывался, а дыхание было прерывистым и поверхностным, но Коля еще был жив, бледный как смерть, холодный и без сознания, но живой, и, Саша выволок его из воды, зажимая скользкие, раскуроченные лезвием запястья, используя валяющиеся тут же полотенца, чтобы перевязать страшные раны. С инфекцией они разберутся позже, когда смерть выпустит Колю из своих лап, а пока Саша молился, он никогда всерьез не верил, но молился, чтобы его беспечность не стоила его любимому человеку жизни.

Он поднял Колю на руки, чтобы отнести в комнату, где есть аптечка, пара свободных рук и телефон, чтобы позвонить в скорую. Низкий и худой до костей подросток оказался гораздо тяжелее, чем представлял себе Саша, и, видит Бог, не при таких обстоятельствах он планировал носить Колю на руках и не так представлял себе смерть его матери. Ей должно было становиться все хуже и приступ не должен был стать неожиданностью для них обоих, она умерла бы, держа Колю за руку или, что лучше, в машине скорой помощи, и уж точно не должно было случиться так, что Коля нашел давно остывшую мать после того, как поругался с Сашей как раз на тему ухода за ней. Все произошедшее — отвратительная случайность; судьба, смеясь, целенаправленно загоняла Колю в угол, не оставляя и шанса на счастье, но Саша сделает все, чтобы бороться за его долгую счастливую жизнь, победит смерть и беды, которые как из рога изобилия лились ему на голову.

— О Боже! — вскрикнула мама, поднимаясь с постели, услышав, как Саше жестоко, одним движением, скинул со стола тарелки и чашки, всю ту ерунду, которая мешала уложить Колю и попытаться что-то сделать с его покромсанными руками.

— Не истери, звони в скорую. Скажи, что суицид, он вскрыл вены, потерял много крови, — бормотал Саша, ища в шкафу аптечку. Он нервничал и злился, потому что знал, что мама не сможет подойти к ситуации с холодной головой, как это сделал готовый к такому исходу Саша, и это отнимет у них драгоценные минуты. Скорая и без того будет ехать долго, дорога каждая секунда.

— Я знала, что так будет! — с жестокой усмешкой ответила она, вставая нарочито медленно, без той сумасшедшей спешки, с которой старался действовать Саша. — Он ненормальный, неадекватный мальчишка, наверняка наркоман… — ворчала она, подходя к стационарному телефону, спросонья опять слишком медленно набирая номер, будто специально, чтобы дать ненавистному «неадекватному мальчишке» умереть.

— Мам, быстрее, направь энергию на что-то полезное, — фыркнул Саша, щедро поливая колины раны перекисью. Она почти не шипела, кровь во многих местах уже свернулась, и это давало Саше надежду, что еще не все потеряно. В душе было холодно, и это спасло ему жизнь, несмотря на глубокие порезы, Саша успел вовремя, и улыбался, как сумасшедший, плотно перематывая его истерзанные запястья чистыми бинтами, уже зная, что все обошлось.

— Здравствуйте! У нас сегодня ночью умерла соседка… да, и оказалось, что у нее был сын, мальчишка лет пятнадцати… я не знаю, где он прятался всю ночь, но сегодня утром мой сын нашел его в общей ванной… у нас коммунальная квартира, — бормотала мама в трубку с притворной приторной улыбкой, и в душе у Саши все оборвалось.

— Что ты творишь?! — вскричал он, и если бы не был занят уже начавшим приходить в сознание Колей, непременно подбежал, чтобы отобрать у нее телефон. — Положи трубку! — кричал он, зная, что все его истерики и мольбы не имеют смысла, мама еще вечером хотела звонить в милицию, но Саша уговорил ее дать им еще день на раздумья. Он не мог отдать Колю чужим людям тогда, совершенно разбитого и потерянного, а теперь, после попытки суицида, и подавно, они за ним не углядят.

— Вы можете приехать и забрать ребенка? Я диктую адрес, — продолжила она с абсолютно невозмутимым видом, и в горле у Саши собрался тяжелый ком, он и не подозревал, что у его матери отсутствует сердце и чувство сострадания. Он злился на нее, но в противовес обращался с Колей втрое осторожнее, свою ненависть и разочарование он не мог вымещать на нем. Тот уже открыл глаза и глядел на него ничего не понимающим, мутным взглядом, попытался подняться, но Саша его удержал, одними губами сказав, что все будет хорошо. Но он и сам себе не верил.

— Какая же ты мразь, — поставил он диагноз матери, как только она положила трубку. Он все ее не отрывал взгляд от Коли, просто не мог заставить себя отвлечься от него, даже в последний раз ссорясь с родителями.

— Не смей так говорить с матерью! — вклинился в разговор отец, и это стало новым ударом для Саши. Отец всегда был за него, в самых спорных ситуациях, даже если сам считал Сашу неправым, но он всегда его поддерживал, и только на него у Саши была надежда, когда он раскачивал лодку, пытаясь уговорить их оформить над Колей опеку, а оказалось, что у него с самого начала не было шансов.

Саша хотел бы что-то на это ответить, но промолчал. Он плакал, но не хотел опускаться до истерики. Коля сжимал его руку своей слабой, но уже порозовевшей и совсем теплой рукой, плакал сам и был так напуган, что Саша не мог позволить себе расклеиться в ответ, он должен быть его опорой, этот ребенок только что потерял мать, семью и дом, чуть не покончил с собой и прямо сейчас терял еще и Сашу, и его собственные переживания на этом фоне были просто пшиком. «Прости», — шепнул Коля, кусая губы. Он все ее был невозможно бледным, но, кажется, пришел в себя и не нуждался в помощи врачей, все могло бы обойтись, если бы сашина мать не была такой сукой. Саша только приложил палец к губам, призывая его быть тихим и не тратить силы, а затем не выдержал и поднес его ладонь, смертельно холодную и в разводах засохшей крови, к лицу, поцеловал тыльную сторону, прижал к щеке. Раньше он не позволял себе такие жесты при родителях, но скрываться больше не было смысла. Ничто в сложившейся безумии не имело смысла.