«Держи. Это ключи от машины Ромы и Виталика. Они сложили сиденья и застелили весь задний ряд и багажник надувным матрацем — получилось вполне себе супружеское ложе. Сделай своему мальчику подарок, он мне сегодня очень помог и заслужил поощрение», — заговорчески прошептал Александр, отловив сонного Влада за локоть и вручив ему звякнувшие металлом ключи с нелепым брелоком в виде пластмассового футбольного мяча, что соседствующий с ним логотип BMW невероятно дешевило.

Он знал, что тепличный мальчик Валечка терпеть не может походы и после ночи на голой земле, пусть и в спальнике, будет вести себя весь день как та еще задница, ноя об отсутствии душа, быстрого интернета и личного раба, который помассирует ему затекшую спину. Влада угораздило влюбиться в диснеевскую принцесску с шикарными локонами и длинными ресничками, но мозгов не хватило сделать хоть что-то для его комфорта. Сегодня он думал только о себе — в плохом, не эротичном смысле, прихватив Валечку в нужную только ему самому поездку в качестве надоедливого балласта, не позаботившись о том, чем занять его на ближайшие сутки, и вообще игнорируя его весь вечер, подойдя за разговором лишь раз. Ничего, Александр сделает все это вместо него: и даст простое, но ответственное задание, и обеспечит компанией, и позаботится о теплом и мягком спальном месте.

Его собственный мальчик гораздо более самостоятельный, в случае чего готов переночевать хоть под открытым небом, до того пройдя пару десятков километров без привала, за него можно было не беспокоиться. Он и оставил-то Вальку с ним не столько даже, чтобы проконтролировать здоровье Ника, а чтобы занять делом второго, не давая грустить и напиваться в одиночестве. И по правде говоря Александр даже был рад тому, что хрупкое здоровье Ника дало трещину именно сегодня, это был хороший повод оставить его за сценой и не объяснять, почему на эту ночь ему уготована роль няньки для младшего товарища, а не гвоздя программы. Трахнуться они еще успеют в самых разных позах и для этого не нужны зрители, а вот если бы не занятого ничем Валюшу накрыл нервный срыв и он бы устроил Владу истерику на глазах у всего сообщества, эти двое бы снова поссорились и не факт что помирились без опять же его, Александра, помощи.

Владу не хватало дальновидности, чтобы позаботиться о подобных мелочах, не хватало выдержки и твердой руки, чтобы держать Валюшу в ежовых рукавицах. Он не Дом, а так, мужик, который иногда любил пожестче в постели, однако не то чтобы Валюше в этом не подходил, даже наоборот для взбалмошного ребенка, который до сих пор не мог до конца определиться, саб он или Дом, подчиняется он или командует, нерешительный и ничего не доводящий до логического завершения Влад был идеальной парой. Они оба друг друга стоили. Александр был лишь медиатором в их отношениях, грамотным буфером, через которого проходили все важные решения и засеивались самые правильные мысли. Он предупредил Влада, что лайфстайл — это путь, который причинит боль им обоим, и он же сегодня подтолкнул Валюшу к тому, чтобы взять на себя инициативу и дать своей капризной натуре брать верх в законных рамках, не обижая Влада и не роняя при этом его гордости.

Роль у него была такая — быть всеобщим учителем и наставником в этом балагане, но с остальными почему-то было не так, как с Владом и Валюшей. Первый был его очень близким другом, второй же — красивой куколкой, которую давно хотел себе Ник, и кто Александр такой, чтобы отказывать своему мальчику. Он до сих пор не считал эту идею хорошей, но по крайней мере сейчас, после обмена кольцами и парных татуировок, эта затея не станет катастрофой для отношений Влада и Валюши — так, легкой турбулентностью, с которой они вполне смогут справиться. Была бы воля Александра, он бы их вовсе не трогал: Валюша был в его вкусе, но не пределом мечтаний, особенно с этим несносным характером. Но Ник крайне редко вот так указывал на кого-то пальцем, обычно инициатором «третьего лишнего» в их постели становился Александр, за что иногда ему было немного совестно. Но только немного.

Ник любил его каждой клеточкой, до потери пульса, и был готов позволить ему абсолютно все, даже других мужчин в постели. Александр же очень дозированно отвечал ему взаимностью, но после сегодняшнего скандала сомневался, стоило ли продолжать подбивать клинья к Валюше, ведь Нику, как показал сегодняшняя истерика, хорошее обращение от Александра было не нужно. Он недавно разменял пятый десяток и не нуждался в его заботе, не считал нужным поставить в известность о состоянии своего здоровья, и даже так горячо запрашиваемое при свидетелях прощение ему по большому счету было не нужно. Ему нужна была только хорошая порка, которой он из-за своих истерик лишился, и переживания Александра его заботили только постольку, поскольку тот был его Домом, таким себе вибратором с дополнительными функциями спанкинга и шибари.

Александра злило даже не то, что Ник нарушил абсолютно все правила этикета, а явное, ничем не прикрытое и неоправданное пренебрежение к нему. Даже Валечка относился к нему с большим трепетом, слушался не только на публике и приходил за советами, потому что искренне уважал и считал авторитетом. Александр же был для Ника авторитетом долгое годы, но в последнее время все дало трещину. Ник был все таким же послушным в постели, называл его хозяином и ползал в ногах, но Александр подкоркой чувствовал, что это все не искренне. Возможно, это был очередной их кризис, выйти из которого им поможет спуск на более глубокий уровень БДСМ-практик, а возможно, дело было в его плохом самочувствии, но факт оставался фактом — Ник от него хотел только физиологии, а Александр, кажется, больше не хотел ничего.

Это была длинная насыщенная на разные извращения, как сказал бы Валюша, ночь. Сначала Александр выцепил из толпы Антона — хорошего, преданного саба, которого сам же воспитал в ввел в БДСМ-сообщество еще лет десять назад, но затем отпустил (у них с Ником всегда был негласный договор отпускать случайных третьих партнеров), но тот не смирился и еще год, если не больше, написывал ему во всех месседжерах, предлагая встречу. Если бы Ник увидел, что Александр темачит с ним… Нет, он определенно не закатил бы очередной скандал при всех, но обиженно поджал губы, одними глазами выразив короткое «предатель». Затем был мужчина, имя которого Александр не запомнил, но который стоически, едва не повизгивая от радости, выдержал порку кнутом — его коронный номер. И закончил он, на пару с Родионом разложив одного из братьев-близнецов, вроде бы все-таки Гришу, и слезы этого мальчишки от грубого двойного проникновения стали приятным послевкусием к этому замечательному вечеру. Потом же, отдыхая, он просто смотрел, как развлекаются другие парочки.

Когда с рассветом выходил из шатра, Александр думал, что на сегодня ему достаточно, и ключи для Влада раздобыл и правда из искреннего желания поблагодарить Валюшу за выдержку и заботу о своем партнере. Влад же вместо благодарности что-то невнятно проворчал о том, что Валюша ни за что не согласится на секс в чужой машине и вообще скорее обидится, если Влад вернется со сцены настолько возбужденным, что рискнет вытащить его из теплого спальника в пять утра. «Я так и не понял, кто в вашей паре Дом?» — раздраженно фыркнул Александр, подгоняя Влада к палатке, где Валюша и Ник мирно сопели в обнимку. И только потом, когда Влад закинул вяло сопротивляющегося Вальку себе на плечо и утащил прочь, понял, что все-таки ему не хватило, монстр внутри не насытился безликими мужчинами сегодня ночью, ему нужен был его единственный, его голос, его крики и его мольбы.

Но он должен был сдержаться, чтобы не загубить все в зародыше. Александр не хотел давать Нику то, чего он так хотел, больше нет. Сначала они поедут к врачу и вылечат его желудок, а потом их ждет серьезный разговор на тему того, кем они являются друг другу и в каком формате им стоит продолжать отношения. Он не хотел с Ником расставаться, это была бы величайшая ошибка в его жизни, но взять паузу, передать его другому Дому и на время взять себе другого саба могло сработать, чтобы освежить их отношения и напомнить Нику, что БДСМ — это прежде всего психология, и как много именно Александр и никто другой больше может дать ему, если только он откроется и перестанет воспринимать его как безликую функцию.

Ник спал или же делал вид, что спал, завернувшись в спальный мешок. Черные волосы со скрытым цветным окрашиванием разметались по подушке, и Александр погладил его по голове, перебирая пряди и тихо радуясь тому, что Ник еще не успел заплести копну дред какого-нибудь кислотного оттенка, гораздо больше Александр любил его натуральные волосы, пусть и крашенные во все цвета радуги. От волос его ладонь переместилась на щеку, Ник рвано выдохнул, но не проснулся. Только глазные яблоки под плотно сомкнутыми веками забегали вдвое быстрее — ему снился какой-то сон. Он так и не удосужился стереть макияж, и черная подводка за ночь размазалась и потекла, придавая его лицу еще более сексуальный и соблазнительный вид, будто он всю ночь проревел, уткнувшись в подушку. А может, так оно и было, Александру хотелось верить, что всего одной ночью без близости заставил своего саба задуматься и переосмыслить свое поведение.

Он расстегнул спальник, медленно и тихо пристраиваясь рядом, лишь бы Ник не услышал и не проснулся. Александру хотелось обнять его и выдохнуть в пахнущий зеленым яблоком затылок, поцеловать линию роста волос, а затем ласково, почти нежно, прикусить за ушко, вбирая в рот парочку серебряных колечек. Что он и сделал очень-очень медленно, смакуя, в надежде, что этого его изголодавшемуся по ласкам телу этого будет достаточно, но не тут-то было. Ему захотелось больше и сильнее, ближе, и Ник сквозь сон ответил ему тем же, медленно облизав потрескавшиеся губы и отставив все еще обтянутый джинсами зад так, чтобы вжаться круглой ягодицей в напряженный пах Александра. Тот тихо выдохнул сквозь сжатые зубы и задрал кофту вместе с футболкой, обнажив сосок, обвел его указательным пальцем и затем зажал между безымянным и средним, медленно потянул…

Наградой ему стал несдержанный стон, участившееся дыхание и еще быстрее забегавшие под веками глазные яблоки. Александр и не помнил уже, когда в последний раз так с Ником нежничал, для него, вечно голодного до боли, такие прикосновения ничем не отличались от банальных поглаживаний, он всегда требовал большего, ударов, лезвий и крови, чтобы улететь в свой мир без каких-либо чувств и переживаний, хотя сам Александр больше всего любил, когда он целиком и полностью был с ним, в каждом взгляде и жесте, в каждом крике — он был всегда таким милым, когда боялся, скулил от боли и смотрел на Александра своим коронным умоляющим взглядом. И сейчас во сне он был без масок, таким чувственным и нежным, ласковым, словно он снова тот перепуганный, только что вышедший из наркологической клиники мальчишка, с ужасом отвергающий каждую его попытку сблизиться, но больше всего на свете этого желающий.

Александр прижался ближе, горячо и влажно выдохнул в мгновенно покрывшуюся мурашками шею и сжал ладонь Ника, привычно нащупывая несколько серых колечек на его пальцах: первое — украшения матери, серебряные серьги, которые она, а затем и страдающий от зависимости Коля каким-то чудом не заложили, были переплавлены в совсем маленькое и тонкое колечко на мизинце; на безымянном пусто, там должна была быть подаренная Александром обручалка, если бы они были чуть более ванильной парочкой и Ник не отдал ему взамен всю шею для широкого кожаного ошейника с гравировкой; на среднем подарок давно погибшего друга с надписью, стершейся настолько, что уже невозможно было прочитать имени; на указательном скромное «спаси и сохрани» — после того, как слез с иглы, Ник стал очень верующим, пусть и без воскресных походов в храм и скрупулезного соблюдения всех постов; на большом пальце же две совсем неприличные железки, вечно красящие кожу едкой черной окисью — сувениры из поездок по миру с неформальной тусовкой.

Александр поцеловал его искореженную шрамами ладонь, а затем в мокрую щеку, собирая языком черные от подводки слезы, и в конце концов коснулся губами его обветренных губ. Изо рта у того пахло кислотой, и Александр был уверен, что у него тоже не цветами, вот какая она — походная романтика. Ник вздрогнул и открыл глаза, нахмурился, а затем улыбнулся, но криво, будто бы вымученно, и глаза его были совсем темные, в цвет потекшей подводки, ни единой искорки предвкушения и радости. Возможно, пять утра — не самое удачное время для того, чтобы будить любимого для секса, но Александра больно кольнуло от такого отношения. Он злился, хотя Ник сделал все, чтобы загладить свою вину: сам осторожно подался вперед, обнял за шею и попытался поцеловать в губы, но Александр только отмахнулся от него. «Вылезай», — бросил он через плечо, сам выбираясь из палатки и ожидая, когда тормозящий спросонья Ник вылезет за ним.

Солнце едва встало и слепило противным желтым светом, было тихо: все разошлись отсыпаться после бурной ночи, только Александру не спалось, ему хотелось крови, чтобы увидеть хоть каплю эмоций в его надменных глазах. Александр глубоко вдохнул и медленно выдохнул, огляделся в поисках вдохновения. Ему не хотелось использовать банальные инструменты, потому что Ник только на это и надеется и только этого от него и ждет, нет, этому утру нужно было что-то особенное, что заставит его не кайфовать от своей любимой боли, напрочь забыв о своей вине, а чтобы почувствовал, каждой клеточкой, как Александра обижает это его лживое «все нормально» и попытки морально закрыться на все замки. Именно попытки, глупые и безрезультатные, потому что Александр все равно сломает эту стену, докопается до правды, но истрепет им обоим нервы знатно.

— Кто-то хотел искупить свою вину. Все еще готов пойти на все, что я захочу? — спросил он строго, как только сонный обескураженный Ник наконец соизволил вылезти из палатки. Черных слез подводки на щеках больше не было — видно, успел оттереться какой-то салфеткой, и это Александра тоже злило.

— Все, что будет Вам угодно, хозяин, — горячо зашептал он, падая на колени, но все казалось Александру ненастоящим, слишком удовлетворенно Ник улыбался — ничуть не губами, Александр не за что не позволил бы ему такой дерзости, одними глазами в предвкушении очень сладкой боли.

— Раздевайся, — бросил Александр раздраженно, вот умел же Ник так бесцеремонно испортить ему настроение.

Подчиняясь, Ник поспешно избавился от одежды, ничуть не смущаясь ни своей наготы, ни ледяного августовского утра (лето в этом году выдалось дождливым и ничуть не жарким, днем температура не поднималась выше 20 градусов, в сейчас, едва после восхода солнца, воздух обжигал холодом). Наблюдая же за ним Александр думал, что Ник с тем же энтузиазмом принялся бы исполнять приказ от любого другого Дома. Ему было неважно где и с кем, от Александра ему нужна только привычная острая боль, и он готов был дать ему ее спорна, у него в душе разлилось столько злобы, что он с огромным удовольствием вытянул бы Ника кнутом, до мяса и свежих шрамов. Но еще больше Александру хотелось его наказать, вывернуть наизнанку и хорошенько так встряхнуть, чтобы пришел в себя, перестал смотреть на него такими пустыми, ничего кроме похоти, не выражающими глазами, будто Александру снова двадцать пять, а Ник под сладким кайфом лезет к нему в штаны.

Александр чувствовал себя в этот момент шлюхой, в Верхней позиции, но какая по большому счету разница, если именно Ник собирался воспользоваться им сейчас, а Александр был почти готов спустить это ему с рук, лишь бы получить хоть каплю его внимания. Он еще раз пробежался взглядом по округе, думая, как причинять ему боль, не причиняя никакой боли, чтобы он орал и умолял прекратить, но чуть более искренне, чем будет делать это, лежа под желанным кнутом. Можно было унизить его до предела, избив руками, начав с совсем безобидной пощечины и закончив, уже прижимая синее от кровоподтеков тело к усыпанной сосновыми иголками земле, но для такого им обоим нужен был совершенно особый настрой, а Александру чуть больше самообладания, чем сейчас, тихо сгорая от обиды и ненависти, он ни капли не располагал.

Решение само прыгнуло ему в глаза, стоило лишь мазнуть взглядом по неубранному с вечера столу, по пустым бутылкам. Сколько бы Александр ни насиловал Ника так, как в самых одиозных страшилках про следственный изолятор, это всегда находило отклик, он одновременно эту пытку и любил, и боялся так, что стоило лишь Александру, подойдя к столу, чтобы выбрать одну из стекляшек из-под лимонада (пузатая пивная с предательски узким горлышком ничуть не подходила, а плавно расширяющаяся к самому низу с остатками едко-зеленого напитка, который только по огромному недоразумению назывался тархуном, была в самый раз) тихо заныл о том, что Александр хотел повести его к врачу, а порванный зад они вряд ли как-то смогут объяснить. «Это правда единственное, что сейчас тебя волнует?» — с издевкой протянул он.

Александр торжествующе улыбался, чувствуя, как дрожит со смесью страха и нетерпения Ник, пока он тщательно, ничуть не торопясь, отмывал граненую бутылку от остатков газировки и чужой слюны — ему нужна была хотя бы пародия на стерильность. Идеально бы подошла бутылка из-под шампанского, но и это ребристое недоразумение с гравировкой производителя у самого горлышка имело свою изюминку. Только представив, каково будет Нику прочувствовать давно не тревоженной задницей каждый выступ, Александр закусил губу, почувствовав, как сладко потянуло в паху. Так-то лучше. Жалкие же оправдания Ника о том, что он вовсе не пытался избежать наказания и наоборот, благодарен Александру за возможность искупить вину таким образом, только подогревали предвкушение. А к врачу они поедут в платную клинику, велика забота.

— Хочешь заслужить разрешение притащить смазку или мне сделать это на сухую? — чертовски сексуальным шепотом соблазнял едва живого от страха Ника Александр, стряхивая с отмытой бутылки воду. Если бы это было возможно, он бы и сам сейчас под себя лег за этот чуть хриплый от возбуждения голос.

— Да… то есть как будет угодно моему хозяину, — ожил Ник, ухватившись за спасительную соломинку и тут же вспомнив о том, что для него сейчас все обставлено исключительно как наказание как раз за слишком много своевольного «хочу». Александр торжествующе улыбнулся.

— На сухую чертовски соблазнительно, но и правда слишком жестоко. Со смазкой же даже не интересно, поэтому, чтобы заслужить ее, тебе придется забыть о стопах и позволить мне закончить тогда, когда я сам посчитаю нужным, — продолжил измываться он, поставив Ника перед сводящим с ума выбором: изнасилование физическое или моральное, поиграть на самой грани и даже чуть за ней, либо забыть о стоп-словах и целиком отдать контроль Верхнему, уже без всяких игр. Был уверен, что этот гаденыш выберет первое, но, помявшись чуть больше секунды, Ник одними губами выдохнул «второе», словно проговоренное вслух, это лишит его всякой решимости. — Я не слышу ответа, — решил не играть с огнем Александр. пусть сам скажет это, осознанно вручит себя в его руки со всеми потрохами.

— Я выбираю второе, со смазкой и без стопов, хозяин. Позволите? — откашлявшись, гораздо громче сказал Ник, разрывая утреннюю тишину своим непривычно высоким голосом: замерз, боится, а еще наверняка ему жутко стыдно делать это так, пусть пока без свидетелей, но скорее всего они соберутся, как только Александр примется за него всерьез и тот начнет вопить на всю округу. Ник всегда был гвоздем программы.

— В подлокотнике машины жирный крем, только быстро, — бросил Александр, удовлетворившись быстрыми кивками и не менее испуганным «да, хозяин, сейчас» от Ника.

Александру на секунду показалось, что все стало налаживаться, особенно когда Ник позволил играть без стоп-слов, причем выбрал это сам как альтернативу любимой боли, и они оба знали, что причитания о врачах — всего-лишь предлог. Ник не хотел слишком сильной боли, он предпочел ее компании его, Александра, потому что ему и только ему позволял прикасаться и причинять боль, не имея возможности остановить — он делал это не часто, но сегодня, видно, и правда чувствовал себя донельзя виноватым и хотел задвинуть свое «хочу» подальше, отдав весь контроль в руки Александру. Тот был признателен ему за это, но не настолько, чтобы дать поблажки, и когда Ник вернулся спустя слишком долгую минуту, забрал из его рук белый тюбик и кивнул в сторону ближайшей сосны, одним взглядом заставляя подойти и обнять толстый ствол, поднимая заранее дрожащие руки как можно выше над головой.

Если бы Александр был в другом настроении, он бы, усевшись на стул, перекинул Ника через колени и начал бесконечно долгую болезненную растяжку своими пальцами. Если бы Ник был более покладистым и не взбесил Александра своими истериками, нагло пользуясь его снисхождением, он бы даже потратил время на простенькую обвязку, чтобы ему не приходилось самому себя держать. Но от этой сессии Александру захотелось взять по-максимуму, устроив все так и только так, как хотелось бы ему. Ник рвано выдохнул, прижимаясь лбом к холодному шершавому стволу, раздвинул ноги, прогнулся в пояснице, стремительно белеющими пальцами ухватился за кору, как за выступы на скале, с которой очень боялся упасть в глубокую пропасть. Так он, наверное, держался бы за выступ крыши, если бы сорвался во время очередной своей выходки на грани разумного.

— Первое: веди себя тихо. Мне по горло твоих пререканий и визгов, пора запретить тебе лишние звуки, — начал Александр, выдавливая на все еще влажную бутылку немного крема и распределяя его равномерным тонким слоем — пусть хотя бы поначалу не будет все так просто. — Второе: ни под каким предлогом не менять позу. Увижу, что шевельнулся — загоню до дна одним движением, и мне похер, что у тебя при этом там порвется, — добавил он, схватив за волосы и сильно потянув, на что Ник только сильнее вжал лоб в холодную кору, беззвучно выдохнул широко раскрытым ртом. Александр от этого вида едва сам не застонал. — Третье самое важное — угадаешь что? — решил смягчиться он, проведя горлышком по тощей ягодице, с удовлетворением наблюдая, как панически сжалась и без того дрожащая мышца.

— Не знаю… — пискнул Ник, коротко облизнув губы, но затем сам себя одернул: — не зажиматься, верно, хозяин? — добавил он будто бы даже с легкой надеждой. Будто надеялся, что Александр запретит ему, чтобы тому не сорвало крышу окончательно и он не травмировал бы себя. Но у Александра были на это другие планы.

— Тут оставляю тебе полную свободу, как хочешь. Только не надейся, что я хоть на секунду задумаюсь об этом, когда буду насаживать тебя, — прорычал Александр над самым ухом, вызвав дрожь по всему телу. — Третье: будь со мной, не вздумай кончать, думать о чем-то другом или терять сознание. Я хочу, чтобы ты прочувствовал каждый миллиметр, каждую трещинку. Я хочу, чтобы ты ревел, как девчонка, и молился, чтобы это закончилось. Усвоено? — закончил он, все-таки решив уронить еще каплю крема на копчик, небрежно собрал ее горлышком так ладно лежащей в ладони бутылки, а затем спустился ниже, к поджавшемуся анусу.

— Да, хозяин, — взвизгнул Ник, когда Александр уже начал неумолимо вводить бутылку, и нагло пользовался предоставленной возможностью говорить. Но когда Александр подался назад и следующим движением толкнул бутылку глубже, раскрыл рот в беззвучном крике, и из уголков глаз заструились уже не черные, но серые от остатков подводки слезы.

Александр устроился сзади, прислонив лоб к пахнущему сладким яблоком затылку и свободной ладонью надавив на плечо, чтобы и без того не шипко спортивному Нику было сложнее удерживать руки на весу. Он хотел чувствовать его всего, каждую волну дрожи, всхлип и рваное дыхание сквозь стиснутые до боли зубы. Он мог бы так трахать Ника своим членом, заставляя хвататься за шершавую сосну и рыдать, без единого вскрика и стона. Но тогда пришлось бы чувствовать каждый спазм его мышц и делать поправку на это, терпеть неумолимо приближающийся оргазм и знать, что от его горячего бархатного члена Нику очень и очень хорошо внутри. Холодное же, едва смазанное стекло было к Нику безразлично, оно двигалось, как поршень, заставляя его мелко дрожать в попытках удержать на месте подкашивающиеся ноги.

Столько страха Александр видел в нем впервые и питался этим страхом, как энергетический вампир, забирая себе все, без остатка, с каждым движением опустошая обездвиженного и обеззвученного Ника, который ничем не мог закрыться и остановить эту моральную экзекуцию. Ох, как бы он орал, если бы ему только позволили, как бы он шипел и извивался, прося, умоляя Александра остановиться, но одновременно так остро желая, чтобы это продолжалось и он достал его всего. Именно о такой встряске еще со вчерашнего дня мечтал для него Александр: обнажить его всего, лишить всего, особенно его так не к месту громкого голоса, и трахать до изнеможения, вытягивать душу, заменяя ее одними слезами, болью и страхом. Он должен впредь раскрывать рот только в его постели, выкрикивая и выстанывая его имя. Очевидно, это будет уже следующим пунктом программы сразу после врача.

И Ник наконец был с ним в каждое мгновение, жмурился и распахивал в ужасе глаза и в душе, наверное, орал как резаный, но снаружи был таким тихим, что это было даже страшно сюрреалистично — словно кто-то неземной нажал на mute. Александр же чувствовал, слышал эти крики в своей голове, радуясь, что это все — не для посторонних ушей, все только для одного него, Ник весь, целиком, был для него. Вся сцена была сейчас только для них двоих, это было слишком личное, чтобы делиться с кем-либо, только между двоими могла вспыхнуть такая химия, и физика… и уголовный кодекс Российской Федерации, если Александр прямо сейчас не возьмет себя в руки и не начнет хоть немного думать головой. Но от идеи сильно травмировать Ника, порвав бутылкой нежные стенки прямой кишки и залив их обоих кровью, Александру только больше снесло тормоза. И оставшись и без стоп-слов, и без вышколенной выдержки Александра, они оба неумолимо неслись в пропасть.

Ник задрожал, и предательски слабеющие руки стали еще более белыми. «Ну давай, опусти, попробуй, что из этого получится», — в горячке подумал про себя Александр, но вслух умудрился не произнести ни единого звука, кроме вырвавшегося из самого нутра звериного рыка. Эти слова тоже забывший о всякой осторожности Ник мог воспринять слишком буквально, как приказ. А впрочем, ему бояться уже было нечего, бутылка вошла больше, чем наполовину, и Александру самому хотелось толкнуть доконца, а затем еще и еще глубже, в идеале вытащив ее наружу только через другое отверстие — прямо через распахнутый в беззвучном крике рот. И эти мысли заставили испугаться даже обычно равнодушного к самого разного рода жести Александра.

Он вынул бутылку из дрожащего, как осиновый лист, Ника, но все еще не мог заставить тебя смириться с тем, что это конец. Он расстегнул было ремень, все еще прижимаясь к застывшему в одной позе Нику, надеясь, что, трахнув, он перестанет так страстно желать насадить беспомощное, дрожащее тело на свой кулак, но едва спустив штаны и толкнувшись в совсем горячую и влажную от крови и смазки глубину, кончил, не почувствовав облегчения. Им обоим было мало. Чертыхнувшись про себя, он вылил на руку едва не половину крема из найденного под ногами тюбика и прижал пальцы к призывно раскрывшемуся входу. «А вот теперь можешь кричать», — разрешил Александр, поняв, что Ник у самого предела и если прямо сейчас не выкричит заполнившую его до краев боль, то та его раздавит, сломает, разотрет в пыль.

Когда Александр толкнулся пальцами, сложив ладонь лодочкой, Ник лишь глухо застонал, будто не веря до конца, что ему не показалось и ему действительно разрешили кричать, но когда Александр одним движением погрузился всей рукой, вскрикнул и уже не смог себя остановить. Он так мило хныкал, переходя на визг, когда обезумевший от власти Александр вошел до запястья, наслаждаясь панически сжавшимися мышцами, поглаживая изнутри нежные стеночки, а в следующую секунду уже сжимал руку в жесткий кулак, толкаясь, дальше и глубже. Ник орал, не жалея голоса, в этом тоже без остатка отдаваясь Александру, до боли вцепившись в сосну, но все-таки запрокинул голову, нарушив позу, но Александру уже нечем было наказать его за непослушание. Все, что мог, и так жестко, как только мог, он уже в него вставил.

«Не сдерживайся, маленький, все закончится, как только ты кончишь», — прошептал Александр ему на ухо, и от громких криков Ника сам себя не слышал, но был уверен, что тот его услышит, а если нет — ему же хуже. Он сделал еще несколько грубых толчков кулаком, второй же рукой по-хозяйски схватившись за нежную мошонку, сжал, тоже грубо, но если бы после всего ужаса он стал бы Нику ласково надрачивать, это было бы еще тем лицемерием. Он хотел, чтобы Ник пресытился этой болью, слился с ней и кончил только от нее, без всяких ванильных обнимашек и поглаживаний. И тот его послушался, сотрясаясь всем телом от мощнейшего оргазма, отпуская тут же упавшие плетьми руки и повисая на его кулаке, как тряпичная кукла, он весь в эту минуту был его, целиком, полностью.

Александр и сам не знал, каким чудом оторвался, отлип — других слов и не подобрать — от него, вынимая кулак и для верности отступая на несколько шагов. Он забыл как дышать, пока смотрел, как обессилевший Ник сполз на колени, оглянулся на него полным ужаса, затравленным взглядом, а затем отвернулся к усыпанной желтыми иголками земле, чтобы его на нее же и вырвало пустой водой и желтой желчью. От этого зрелища Александра пробило током, он тут же сорвался, чтобы обнять его за плечи и прижать к себе, немедленно успокоить, потому что до того он не ведал, что творит, не думал ни о самочувствии Ника, ни о его психике, и теперь боялся, до темных пятен перед глазами, что переборщил. «Все нормально, — привычной ложью выдохнул Ник, падая в его руки совсем не с тем видом, который хоть отдаленно можно было назвать «нормальным». — Просто много… и больно… и очень-очень глубоко», — задыхался он, но тем не менее сам потянулся за поцелуем в щеку.

— Браво! — рассветную тишину разрезал довольный возглас и редкие аплодисменты. — Браво, мастер! — говорил Родион с искренним восхищением и чуть ли не улюлюкал, черт знает сколько уже наблюдая за ними.

— Заткнись и тащи аптечку! — прикрикнул на него Александр, только сейчас удосужившись посмотреть по сторонам.

За ними наблюдал с десяток глаз, восхищенных и полных ужаса, но уж точно не равнодушных, что для насмерть опустошенного Ника и испугавшегося самого себя Александра было невыносимо. Когда они начинали, Александр готов был поклясться, что никого в рассветной тишине не заметил, но на крики Ника сбежалось чуть ли не половина их лагеря, а остальные скорее всего побоялись показать нос, чтобы не увидеть на поляне нечто ужасное; все в этой ситуации было ужасно. Ник как назло еще и отрубился, оставляя Александра одного разбираться с этим балаганом, и пусть Родион таки принес аптечку и предложил свою помощь, Александр строго запретил ему прикасаться к своему сабу, своему мальчику, который так стоически справился с его демонами, выдержал, когда, казалось бы, не мог физически.

— Так вот он какой — гвоздь программы. Я хоть и не сначала, но это было что-то. Сашка, ты потрясен, — довольно протянул Родион, наблюдая за тем, как Александр поднимает Ника на руки, и предлагая свою помощь, чтобы открыть заднюю дверь машины, где Ника можно было и уложить, и накрыть найденным там же пледом, и как следует осмотреть еще раз на предмет повреждений.

— Прекрати вылизывать мне зад и проверь, что никто не записывал. У каждого отбери телефон и удали все, что найдешь, во все облачные хранилища залезь, только сделай так, чтобы это никуда не утекло, — рыкнул Александр, заже не обернувшись и целиком и полностью отдав себя заботе о начавшем подавать признаки жизни Нике.

— Да все снимали, гонишь что ли. Неужели даже копию на память не скинуть? Ну, и я снимал, конечно, на профессиональную камеру, а не какую-то мыльницу, между прочим, с моего места видок был просто зачудительный… — насмехался Родион, но Александру сейчас было не до смеха.

— Что, нахуй, не понятно, в слове «удали каждую чертову копию»?! — взорвался он, злясь от собственного бессилия и недальновидности. Перед входом в шатер Виталик лично обыскивал каждого, складывая все средства фото и видеофиксации в специальный ящик. В клубе за этим тщательно следила охрана, а тут же вроде как все были свои, но никто все так же не хотел огласки, а Александр теперь еще и того, что его безумие кто-то снял на камеру и это видео вот-вот разойдется по всему сообществу.

— Что это, нахуй, четыре слова, — в тон ему хохотнул Родион. — Ладно, попробую что-нибудь сделать, не бесись, — добавил он чуть опасливо, стоило лишь Александру поднять свой коронный уничтожающий взгляд.

Он сидел с Ником очень долго, пока за тонированными окнами бегали, обсуждая развернувшуюся на всеобщем обозрении сцену, пока на всех страшно ругался Родион, требуя немедленно сдать телефоны, пока наконец все не начали собираться, разъезжаясь по домам. Ник прижал мокрый лоб к его колену, обхватил дрожащими руками его руки и выглядел до нельзя счастливым, только Александр этому счастью не верил. Он ненавидел себя за этот срыв, за полное отключение головы и то, что позволил себе лишнего. Он мысленно прикидывал, в какой момент Ник сказал бы стоп-слово, если бы мог, и понял, что как раз после вынутой бутылки, все остальное — фистинг, страшный приказ не сдерживать крики, еще и окончание только после того, как тот кончит — это было лишнее. «Со мной все хорошо», — шептал Ник, не переставая, вдалбливая в голову Александра эти слова, но тот помнил и затравленный взгляд, и приступ рвоты, и обморок после — это все было явным свидетельством того, что все не нормально.

— Что это было? — едва не взвизгнул Валюша, как только Александр наконец отлип от заснувшего Ника и вылез из машины, чтобы помочь собрать вещи. И опять этот ужас во взгляде, он теперь до конца жизни будет всех пугать.

— А ты точно хочешь знать, мальчик? — зло прошипел Александр, всего на секунду не проконтролировав ни выражение лица, ни свой тон, от которого Валюша, вместо того чтобы успокоиться, только больше испугался и отпрянул, ища взглядом Влада. — Прости. Что ты видел? — смягчился он, вспоминая, что Валюша все еще ребенок, который уж точно не поймет его взрыва и после даже близко не подойдет, и тогда прощай сладкая куколка на Рождество своему любимому мальчику.

— Ничего, в общем-то, Влад меня не пустил… Ладно, не берите в голову, зря я, — тут же смутился он, почувствовав внимание заботу, вот всегда он так смущался, что и Александра тоже подкупало знатно. — Мы кстати все вещи уже собрали, можно ехать, — добавил он прежде, чем Александр успел вернуться к отвергнутой им теме. Ладно, пусть пока так, Александр позовет его на разговор позже, когда первые впечатления улягутся и будет что исправлять своими оправданиями.

— Отлично, хочешь сесть за руль? — выкинул Александр, чтобы смягчить в конец запуганному Валюше пилюлю. Сам он чувствовал, что не в состоянии больше кем или чем-либо управлять, только не сегодня, и честно надеялся переложить эту функцию на Влада, но видя, как сладко недавно получивший права Валечка облизывается на его новую машинку, решил дать ему возможность покататься на ней.

— Да! — выпалил он, но тут же смутился, замялся, сам своей решительности испугавшись: — То есть нет, я не привык к габаритам и вообще… — обиженно замямлил он, будто получив неожиданный отказ после столь заманчивого предложения, хотя Александр ничем, ни словом, ни жестом, не показал, что не доверяет ему.

— Не хочу ничего слушать, садись. Я буду спереди, если что подстрахую! — улыбнулся Александр, намеренно добавляя в голос чуть больше заботы и поддержки — именно ту капельку, которой не хватало наглому Валечке, чтобы сказать безапелляционное «да» и уже убежать вприпрыжку в сторону водительской двери.

— А мое мнение тебе совсем не интересно? — неожиданно встал в позу Влад, до того безучастно наблюдая за их диалогом.

— Нет, не интересно, — ляпнул уже совсем потерявший голову от предвкушения Валечка, и Александру осталось только притворно развести руками для Влада, мол, «я ни в чем не виноват, ох уж эти мальчишки».

В итоге, когда они резво перетащили в багажник сложенные и упакованные вещи и попрощались со всеми, кто еще не успел уехать, Влад был отправлен бояться на заднее сиденье, а Валюша занял водительское кресло. Смотреть за тем, как этот ребенок жадно ощупывает руль, поправляя под себя все зеркала, Александру было тепло и приятно. Вопреки панике Влада он и не сомневался, что Валечка справится, иначе бы сразу же испугался одного лишь предложения и уж точно не стал бы пререкаться по этому поводу с Владом, которого, как ни крути, считал авторитетом. А уверенность — это уже половина дела, верно? По крайней мере так думал Александр, лишь бы отвлечься от окончательно пришедшего в сознание Ника, который теперь бледный как смерть и жутко злой, буравил его взглядом, так и не решаясь сказать то, что, видно, давно кипело на душе, но Александр и не думал позволять ему раскрыть рот. Все потом, когда они останутся наедине.

— Он разобьет нашу машину, — наконец выдал он, и Александр подавился так некстати пригубленной минералкой, совсем не ожидая таких слов после всего. Он должен был ругаться и кричать сейчас совсем по другому поводу.

— Нашу машину?! — быстро нашелся Александр, искренне расхохотавшись, и Валюша с Владом с непониманием переглянулись. Валечка и вовсе так и замер с ключом зажигая в руке.

— Он месяц как получил права, и знаешь с какого раза сдал вождение?! — продолжал наседать Ник, кипятясь, как электрический чайник, по такой мелочи, что всего час назад Александру и в голову бы не пришла.

— Нашу машину? — еще раз с нажимом повторил он. — Не напомнишь, кто бегал от меня, не желая оформлять в собственность «нашу машину»? — добавил он, вступая в эту игру. Он снова глотнул соленой минералки и махнул Вальке, мол, поехали. Тот нерешительно повернул ключ, заводя двигатель, но так и не двинулся с места.

— Не хочу быть женой депутата, на которую записывают все, что неудобно вносить в декларацию, — продолжил пререкаться Ник, окончательно сдаваясь, пока потерявший терпение Александр сам переключил передачу, не оставив перепуганному Валечке ни шанса сбежать.

— Если ты так тонко намекаешь на то, что я беру взятки, то это неправда, — настала очередь Александра злиться, но опять же по-доброму. И ведь он даже почти не соврал.

— Ага, самый честный мент на свете — ни за что не поверю, — продолжил кипеть Ник, но стоило лишь Александру приложить палец к губам, чтобы тот не отвлекал и без того обливающегося холодным потом Валечку, как тут же замолк, закусив губу.

Если некоторые сабы после порки становились шелковыми, то из Ника ручьем лилась обида и все недосказанное, что вылезало вот в таких шуточных перепалках, но Александру это сейчас даже нравилось: пациент шутит — значит жить будет. Удивительно, как они умудрились обойтись без разрывов; после всего, что сотворил с ним Александр, кровоточили только мелкие трещинки, которые он заботливо обработал заживляющей мазью, и пусть Нику после такой экзекуции сидеть и вообще принимать вертикальное положение было дико трудно, Александру уже заранее было понятно, что все обошлось как нельзя лучше: он и агрессию свою выпустил, и мальчика своего привел в чувства, напомнив, что скрывать эмоции, тем более от него, — затея гиблая и провальная. И потому он абсолютно не переживал за него, пока пристально следил за всеми действиями Валюши, мягко инструктируя и периодически левой рукой выхватывая руль и переключая передачи, когда тот совсем терялся. Зря Ник так паниковал, Валюша отлично справлялся, да и Александр целиком и полностью контролировал ситуацию, притворно лениво развалившись в кресле.

— Можно мы не поедем в больницу сегодня? — заныл Ник, когда Валюша благополучно довез их до дома и наконец уступил место Александру. Тот лишь удивленно приподнял бровь, делая вид, что не заметил дерзости своего саба. — Пожалуйста, мне плохо, я хочу домой, — добавил он совсем уж жалостливо, и сердце Александра на секунду треснуло.

— Я именно потому и хочу показать тебя врачу, что тебе плохо, — надавил он, выруливая с парковочного места (Валюша от страха настоял на том, чтобы заехать передом, зато так ювелирно ровно, Александру было даже несколько неловко рушить эту красоту, сдавая назад).

— Да не так плохо! — вдвое сильнее заныл он, психуя. — Я устал, мне жутко стыдно, я подавлен и разбит, и мне сейчас очень нужен заботливый Дом, а не больничная койка и гастроскоп. Я очень хочу домой, пожалуйста, — пропищал он, часто моргая, и Александр чувствовал, что может и должен сейчас надавить, потому что на кону стоит жизнь и здоровье его мальчика, но это точно закончится его слезами и истерикой. Ник терпеть не мог больницы, и это не то, с чем им стоило разбираться после столь бурной сессии, которая обязательно закончится для Ника дропом, если Александр не проявит капельку заботы. А поездка к врачу подождет до следующих выходных, тем более что и сам Александр сейчас тоже чувствовал себя разбитым и не горел желанием объяснять раздолбаный зад Ника, пусть и всепонимающему и всепрощающему врачу из платной клиники.

— Хорошо, едем домой, — прогнулся он, уже чувствуя, что совершает огромную ошибку, но не в силах сделать хоть что-то иначе. Оба они чувствовали себя выжатыми и оба хотели в мягкую постель, подальше от чужих глаз и ушей, подальше от всего.