Женщина растянула губы в обаятельной улыбке. Злость, преобразованная в разрушительную энергию, требовала выхода, и у них была

отличная возможность выпустить ее.

Ладонь зарылась в крашенные волосы, сжала и с силой оттянула, заставив со стоном запрокинуть голову и обнажить нежную шею, в которую тут же впились обжигающе горячие губы. Не на долго. Власть скоро завоевали зубы, что очень неделикатно кусали стремительно краснеющую кожу. Так невовремя вспомнилось, что она сейчас не в лучшем виде. Она все же не та, с которой «и в болезни, и в здравии», так что…

– Подожди…мне нужно принять душ, – да и тебе не помешает.

– Да, конечно, иди, не торопись, – ехидно усмехнулся Птица в шею журналистки, не отпуская волос, а только сильнее сжимая кулак. – Что же ты не идешь?

Юля чуть слышно скрипнула зубами. Как же бесит…

– Ты все еще держишь меня милый, - послушно напомнила женщина, как можно более нежным голосом.

– Ох, правда? – Птиц изобразил на своем лице невинную растерянность, сменившуюся, впрочем, пакостной улыбочкой, – не знаю, как так… мои руки двигаются сами по себе, я не управляю ими…

Подтверждение не заставило себя долго ждать. Подавится вздохом усталого, почти вымученного возмущения – да. Но точно не ждать.

Руки жестко направляли, подставляли расцарапанное лицо торопливым губам, скрывающим кровожадные зубы и наглый язык. Они ложились на шею, отчего дышать и глотать получалось через раз, не от физического давления. Они ощупывали и гладили ключицы. Они оттягивали ткань, тронутую потом и грязью. По полу она знатно проехалась, о чем напоминали ссадины, украсившие колени. Колени, до которых добрались слишком быстро. А где прелюдия, заставляющая плавиться, сходя с ума от нетерпения? Ах, да. Там же где и нежность. Последняя партия давно кончилась. Производство закрыто. Или нет...

Да. Однозначно.

Хорошо, что не успела обмануться. Заметила взгляд, ставший тяжёлым и острым, как... Что-то, что может рассечь кожу и мышцы, сломать кости, которые удостоились нездорового внимания.

Птица сорвал кусочек корочки, что покрывала ранку. Оскалиться, слизнув пару капель свежей крови.

От них его глаза становятся пьянее, чем от литров шампанского, выпитых Сергеем Разумовским. Не милым мальчиком, а тем, кто больше кусается, чем целует. Тем, кто сжимает до синяков. Тем, кто...

Сорвав нижнее белье и уронив на стол, входит почти на сухую, наваливаясь сверху.

– Ну ты и мразь… – шипит журналистка, чувствуя, что завтра будет болеть всё.

– Сочувствую. Спать с мразью, должно быть, не очень приятно.

Да, Разумовский отозвался моментально, изобразив на лице хищный оскал. Каждое слово он сопровождал особо резким движением, привлекая внимание, показывая важность…или, блять, просто наслаждаясь властью. Хуй его знает.

– Засунь свое сочувствие себе в… – Юля не успела закончить, болезненно охнув при очередном толчке.

– Я лучше тебе засуну, милая, – с придыханием ответил мужчина, ловя и фиксируя руки, что готовы были расцарапать ему лицо.