Первые три дня Жан мечется по комнате, как зверь. Он не может есть, не может спать, не может разговаривать. Только орет на мать за попытки открыть шторы и предложения помощи.

Врача, которого вызвала мать, Жан посылает к дьяволам и запускает стакан в закрывшуюся дверь.

Стакан разлетается на осколки, так же, как разлетается Жан-Жак каждую секунду.

Видимо, врач что-то объяснил родителям, потому что они отваливают.

Он нервно пьёт ибупрофен, который приносит мать, прыгает на кровати, дрочит и чистит зубы — по кругу. Иногда он задыхается. Иногда в висках болезненно пульсирует: «бек-бек-бек-бек». Тогда Жан-Жак закрывает уши ладонями и орёт.

На четвёртый день его отпускает. Смотреть в потолок, оказывается, неплохое занятие.

Мать все так же спрашивает через дверь, не нужно ли чего-нибудь, а когда сил отвечать не остается, она заглядывает, чтобы проверить, жив ли он, и измерить температуру.

Можно позвонить Доку. Но Жан-Жак не видит в этом смысла. Можно попытаться заснуть, может, тогда приснится Бек. Конечно, нет, он обещал больше не приходить во сне.

На потолок можно смотреть в кровати, из кресла, с пола и лёжа на столе. Возможно, иногда он засыпает на несколько минут, но, скорее всего, нет.

Шесть дней. Жан-Жак знает, потому что мать каждый день меняет дату на календаре.

Когда он просыпается, проходит ровно неделя.

Он спускается на кухню. На столе появляется завтрак, родители сидят напротив и смотрят, как Жан-Жак ест.

— Джей-Джей, мы знаем, что происходит. И знаем, что ты закрыл свой счёт, — голос отца спокоен.

Что они могут знать? Жан-Жак молчит.

— Мы не против, — поспешила добавить мать, — если ты хочешь оставить деньги наличными или потратить. Это твои деньги, ты можешь распоряжаться ими как угодно.

Жан-Жаку смешно. Как будто он собирался спрашивать. Как будто это всё имело значение. Весь его мир разлетелся стаканом об дверь.

— Мы гордимся, что ты решил покончить с наркотиками. Мы поможем тебе, Джей-Джей, — ладонь матери ложится на руку Жан-Жака. Он видит, но не чувствует. — Скажи, какая понадобится помощь. Мы любим тебя.

— Да, ма. Мне действительно нужна помощь. И я пойду сегодня на каток с тобой, пап.

Он поднимается в комнату под взглядами, полными тревоги и облегчения.

Жан-Жак идёт в душ и меняет одежду. Он немного подворачивает лодыжку, когда выбирается через окно, но это пустяки.

Он помнит путь к двери Бека.

Жан-Жак толкает дверь, просто проверить. Рука проваливается вперед, почти без сопротивления и без скрипа. Внутри все такое обычное, как у всех. Стены, газовая плита, белая раковина, диван. Полупустая квартира не вступает в диалог. Совсем как Бек.

Жан-Жак спиной чувствует движение воздуха. Он не боится, когда чужие ладони мягко ложатся на локти.

Время замедляет ход, капля пота скользит по щеке, на шею.

Жан-Жак послушно поднимает руки, мурашки убегают от пальцев, под футболкой по спине, по животу, по ребрам. Футболку тащит наверх, отпускает у шеи. Жан-Жак стягивает её до конца одеревеневшими пальцами. Губы прижимаются к лопатке Жан-Жака, и по спине разливается тепло.

— Я хочу тебя, Бек. — Жан-Жак поворачивается, чтобы видеть.

— Я давно твой., — за спиной Бека двумя арками чернеют крылья.

— Ты ангел или демон?

— Это одно и то же.

— Я думал, что ангелы из Рая, а демоны из Ада.

— Нет никакого Рая и Ада.

***

— Я не могу больше оставаться. Я уже давно не должен здесь быть.

Бледный прямоугольник света облепил половину дивана, вылизывая Бека из темноты.

— Я пойду с тобой. — Жан-Жак больше не боится. Он принял своё решение.

— Нет. Там, куда я иду, нет прощения, только смерть.

Разве это имеет значение теперь? Разве можно подумать, что Жану нужна жизнь, в которой нет его Бека?

— Сколько? — сколько времени он может отдать Беку, вот что хочет знать Жан.

— Вдвоём гораздо быстрее.

— Я пойду с тобой, — как будто об этом требуется говорить. Как будто Бек не знает, что теперь Жан-Жак поволочётся за ним собакой хоть в адское пекло.

— Тогда мы умрём.

Бек сидит в пятне света, расчленённый чёрным крестом оконной рамы, смотрит на Жан-Жака. Жан-Жак готов резать себя на части, только бы Бек продолжал вот так смотреть.

— Пусть так. — Жан-Жак широко улыбается и разводит руками. — Пусть на нашей могиле вырастут розы*.

***

Тёмные массивные створки церкви возвышаются, обрамлёнными мраморными колоннами, уходящими вверх, в резной белый карниз. Стеклянная Дева Мария в витраже арки печально смотрит на Жан-Жака, подняв ладонь в утешающем жесте.

Он так давно не молился. Теперь стоит на коленях, опустив голову, и не смеет войти. Капли срываются с ресниц, дождевая вода тонкой струйкой стекает с его волос на обтёртые подошвами ступени. Он просит милости и прощения, признаётся в своём грехе, прощается, как с лучшим другом. Слова легко выходят из сердца, и Жан-Жак улыбается.

Он улыбается, когда ноги сами несут его к той двери, в которую не приходится стучать. Жан входит и снова опускается на колени перед единственным Ангелом, который теперь существует для него.

Тяжёлая рука ложится на мокрый затылок, Жан послушно открывает рот, впуская в себя пульсирующий жар, и больше ничего не имеет значения.