Тело тринадцатого командора разведкорпуса было предано земле, а не сожжено. Леви принял это решение, посчитав, что так для Эрвина будет лучше — лежать в земле, а не превратиться в кучку пепла и обгоревших костей. Он заслуживал большего, чем рядовые солдаты. Ханджи была слишком занята свалившимися обязанностями, чтобы спорить. Похороны состоялись через три дня после битвы, и все это время тело командора лежало в пустующем доме, лицо его было прикрыто плащом; несколько раз Леви заходил в комнату, где находился покойный, и смотрел на него. Сквозь окно падали лучи закатного солнца, и эмблема в виде крыльев на плаще будто бы горела. Леви стоял, скрестив руки на груди и облокотившись о косяк двери, и смотрел на тело на кровати. Он ни о чем не думал, не обращался мысленно к лежавшему — просто смотрел, пока солнце не опускалось, а в комнате не становилось совсем темно.

Торжественные похороны состоялись, и жизнь вернулась в привычное русло. Разрабатывались планы, зачищались территории, заново отстроились находившиеся недалеко от Шиганшины казармы.

Леви перевез на новое место вещи Эрвина: аккуратно повесил одежду в шкаф, убрал в ящики белье, разложил на столе бумаги так, как разложил бы их Эрвин. Он не позволил ничего выбросить или отдать, не взял ничего себе. «Ты сделал из комнаты музей», — сказала Ханджи, однажды вечером зайдя к нему по какому-то делу. Леви ничего не ответил, хотя прекрасно знал, что она сохранила все рисунки Моблита, все его записи и заметки. Он мог сказать ей какую-нибудь грубость, в любой другой ситуации так бы и сделал, но не сейчас, не сейчас, не сейчас.

На третью ночь в новой казарме Леви что-то выдернуло из сна. Он сел на кровати, пытаясь сообразить, что именно его разбудило, и понял: тишина. Было слишком тихо. В казармах не бывает абсолютной тишины: за окном шепчутся дозорные, под полом скребутся мыши, в конюшне фыркают кони, молодежь возвращается из самоволки и шепчется, наивно полагая, что никто их не слышит, за окном поют ночные птицы, шумит ветер, стучит в окно ветка дерева.

Теперь же Леви испугался, что оглох. Он сбросил одеяло, не одеваясь, взял из сложенного у шкафа УПМ лезвие. Он не знал, чего именно ждет, но замер, настороженно прислушиваясь к тишине. Его сердце отстучало около сотни ударов, когда среди давящей тишины вдруг раздался показавшийся ужасно громким звук: кто-то постучал в окно. Леви осторожно, на цыпочках, чтобы не шлепать по полу босыми ногами, подошел к окну. Светила луна, и можно было разглядеть силуэт человека в ночном полумраке. Леви сглотнул. Кому ходить ночью под окнами? И где дозорные? Бандиты не сунутся к вооруженным разведчикам, пусть и ночью. Да и в окно бы стучать не стали. К кому-то пришли на свидание и ошиблись окном? Вернувшийся на родную землю беженец ходит побирается по ночам? Или просто ветка стучит в окно, а мужской силуэт — всего лишь иллюзия?

— Кто там? — громко спросил Леви.

По стеклу снова постучали, но очень тихо, почти неслышно.

— Кто там? — повторил Леви.

Снова зашарили по стеклу, и раздался голос, услышав который, Леви едва не потерял сознание:

— Леви, это я. Позволь мне войти.

Лезвие упало на пол. Сердце пропустило удар.

— Плохая шутка, — сказал он, подавив желание распахнуть окно. — Не знаю, кто это, но узнаю…

За окном рассмеялись. Смех Эрвина. Леви зажмурился. Нет, это не может быть правдой. Это кто-то из новобранцев зло подшутил над ним. Или он сошел с ума от горя. Или это просто сон.

— Это я, Леви. Впусти меня.

Леви вздохнул. Эрвин мертв. Он сам обмывал мертвое тело, не доверив своего командора никому. Он сам видел, как гроб с его телом опустили в землю.

В окно снова постучали. Голос Эрвина звучал громче и настойчивее:

— Это я, Леви! Тут холодно. Позволь мне войти.

— Тс.

Леви глубоко вздохнул, поднял лезвие и перехватил его поудобнее.

— Леви. Это я. Поверь мне.

Леви нервно облизал губы. Ему хотелось открыть окно и убедиться, что это Эрвин.

— Скажи… Скажи что-нибудь, о чем знали только мы двое.

С минуту висела тишина, потом за окном заговорили. В голосе слышалось знакомое тепло.

— Ты боишься кошек, — сказал Эрвин и рассмеялся. — Об этом знали Фарлан и Изабель, еще ты рассказал мне. Больше ты никому не говорил, потому что тебе было слишком стыдно признаться в такой слабости. Однажды кошка забралась в нашу постель, и ты две ночи спал в кресле.

Леви застыл, переваривая услышанное. Фарлан и Изабель давно мертвы, и про его глупый страх знал только Эрвин. Но ведь Эрвин тоже мертв.

Леви прижался лицом к стеклу, вглядываясь в ночной мрак. В неверном лунном свете он сумел разглядеть только мужской силуэт, напоминающий того, чей голос он слышал.

«Это сон, — подумал Леви. — Просто сон».

За окном молчали, и Леви чувствовал: Эрвин ждет его решения.

— Заходи.

Леви распахнул окно и отошел на два шага, давая Эрвину место. Тот легко ухватился правой рукой за раму, подтянулся и едва уловимым движением оказался в комнате. Леви зажег свечу. Эрвин стоял перед ним и улыбался. Леви смотрел на него, разглядывая знакомые черты лица, широкие плечи. Это был Эрвин. Его Эрвин. Человек, которого он любил, с которым делил кров и постель, решениям которого доверял больше, чем своим.

— Леви… — Эрвин протянул к нему руку. — Я так скучал по тебе.

— Э-эрвин…

Он поставил свечу на стол, Эрвин притянул его к себе и поцеловал. Губы и руки у него были холодные, но Леви не думал об этом. Он прижался лицом к его груди и вдохнул его запах. Пахнуло влажной землей и чем-то металлическим, но Леви не был чувствителен к запахам и не обратил на это внимания.

Они долго целовались. А потом Эрвин заговорил:

— Леви, я вернулся. Вернулся к тебе. Мы будем вместе. Скоро. Совсем. Навсегда. Леви…

Он говорил и целовал его лицо и шею, стаскивая с него рубашку. Леви не понимал смысла его речей, но это было неважно: он хотел слушать звук его голоса, чувствовать его прикосновения.