На бесконечном пути я стою, перед глазами мелькают тени.

Не могу, не могу, не могу разобрать черты, столь знакомые мне.

Слишком много дыма от огня, что залило дождём.

Первым. Неумелый и жадный.

Первый. Но для нас он навсегда останется последним!

Нарисовал на листе безупречный овал лица твоего,

Линии губ и дуги ресниц.

Это всё, всё, что осталось после тебя.

Остальное забыл навсегда. 

     Вопль застрял в горле, ледяной пот заливал лицо, а дышать было так невыносимо трудно. Слёзы сжимали грудь, я всё никак не мог понять, что происходит. Тёмная комната давила всем своим весом, кровать была мокрой от моей испарины, губы пересохли и дрожали. Крик всё не затухал, а стоило ему ослабеть, как я набирал воздух в грудь и вновь вопил так, что закладывало уши. Я не знал, отчего рыдаю так безутешно и что со мной, но страх сковывал душу.

     — Артемис, боги мои, что с тобой? — перепуганный ласковый голос матери несколько успокоил, но слёзы я не мог остановить. — Мальчик мой, сынок, иди сюда. Господи, как я испугалась!

     Её тёплые объятия пахли молоком и корицей, но боль, внезапно накинувшаяся на меня, не могла успокоиться. Голова разрывалась на части, из носа текла кровь.

     — Крошка мой, что с тобой? — голос матери дрогнул, когда я снова по-звериному заскулил, впиваясь в её плечи пальцами.

     — Не знаю, — захлёбываясь слезами, крикнул я, содрогаясь всем телом. — Мам, мне так плохо! Ещё чуть-чуть и умру!

     — Андреа, что такое?

     В комнате зажёгся свет, и я зажмурился, не в силах вынести его. Раздались уверенные шаги отца, его горячая ладонь коснулась моего лба.

     — У него жар! — воскликнул мужчина. — Я схожу за лекарствами.

     — Тише, малыш, всё хорошо, — шептала Андреа, а я всё никак не мог понять, почему так соскучился по её голосу и мягким прикосновениям.

     — Мам? — позвал я, когда наконец смог совладать с голосом. — Я умру?

     — Что ты, — изумлённо воскликнула она. — Думаю, ты просто заболел и увидел страшный сон. Что тебе снилось?

     — Не помню, — выдохнул я, перед глазами мелькала несуразица из рваных и бессвязных кусочков. В ней было столько крови и смертей! — Что-то плохое.

     Пришёл отец и помог мне выпить шипучее лекарство, от которого щипало в носу. Издалека донёсся детский плач, и я вздрогнул, затравленно оглядываясь по сторонам.

     — Я успокою Сэто, — устало выдохнул Рафаэль сквозь зевок. — Ложись с Артемисом и присмотри за ним.

     Он удалился, выключив верхний свет, а мать включила ночник, разгоняя мрак. Мы улеглись, а я всё вздрагивал, не в силах успокоиться. Было такое чувство, что я потерял как минимум половину души и сердца разом. В голове царил сумбур, но вскоре под тихую колыбельную забылся беспокойным сном. Кровь, смерти, тени — всё влилось в него, и я ещё несколько раз просыпался, давясь слезами, но почти тут же засыпал.

❃ ❃ ❃ 

     — Артемис, какие у тебя планы на сегодня?

     — Не знаю, — я безразлично пожал плечами, глядя на яичницу и не испытывая никакого желания приступать к еде. — После занятий домой.

     — А как Мик?

     — Нормально. Мы договорились погулять на выходных.

     Такие расспросы за девять лет успели порядком надоесть. Что ещё я им мог сказать? Что мне опять снились кошмары? Что я чувствую себя неполноценным? Что меня преследуют чужие голоса? Что я вижу, как тени делают то, что не должны? Мне хватило нескольких месяцев у психолога, чтобы научиться держать язык за зубами всегда и везде.

     — Ты себя хорошо чувствуешь, Артемис? — оторвав взгляд от газеты, поинтересовался отец. — У тебя синяки под глазами.

     — Не выспался. До двух ночи домашнее делал, — легко соврал я, всё же принимаясь за завтрак.

     — Братик, доброе утро!

     Бодрый голос вдруг прошиб меня ледяным потом, я подорвался с места и, схватив свою сумку, вылетел в коридор, не смотря на Сэто. Возмущённые возгласы, понёсшиеся вслед, пролетели мимо моих ушей. Я дышал тяжело и заполошно, когда вылетал из дома, кутаясь в пальто и двигаясь к метро. Сон, посетивший меня сегодня, был особенно мучительным и страшным: я видел брата в своих объятиях, разметавшегося от страсти, но следом он в темноте был залит кровью и не дышал. От этого я проснулся за час до будильника и долго рыдал, зарывшись с головой под подушку и одеяло. Вот так, из ночи в ночь, из кошмара в кошмар, жизнь напоминала ад. Но хуже было не это.

     Ожидание. В голове звучал голос до боли знакомый и чужой одновременно. Он шептал неясно нежно, страстно и надрывно. В нём звучала непереносимая боль, мука. И во всём этом я слышал обещание, хоть и не мог понять, почему. Но я ждал. Как расстрела, как неизбежную смерть. Всё происходящее казалось мне одним большим жутким, затяжным кошмаром наяву. Казалось, я мог даже представить себе лицо говорившего, но боль, пронзавшая голову в эти мгновения, рассеивала образ, как свежий ветер дым.

     — Где ты? — шёпотом спросил я, замерев у входа в школу. — Где же ты? Сколько ещё мне тебя ждать?

     Занятия проходили мимо меня, не откладывались в памяти, и лишь рука сама собой записывала за учителем, пока я смотрел в саму Пустоту. Из неё на меня глядели два живых пылающих аметиста. Хищных, опасных и холодных.

     — Ого, красиво как.

     Я вздрогнул и поднял взгляд на Микаэлиса. Дей улыбался открыто и немного криво, но я знал, что это лучшее, на что он способен. Поморгав пару мгновений, я опустил взгляд и вздрогнул, едва удержав крик. Я никогда не умел рисовать, не было такого таланта, но портрет принадлежал явно моей руке, что до сих пор чисто автоматически обводила тугие локоны. Незнакомый мужчина в самом деле был красив потусторонней, чужой красотой. Откуда я мог знать его? Сердце заныло, слёзы собрались на ресницах, и я торопливо отодвинулся, отложив ручку в сторону и поднявшись на ноги.

     — Пошли курить? — поинтересовался я, глядя за окно.

     — Чего? — лицо Микаэлиса вытянулось. — Ты больной?

     — Нет, — я пожал плечами, собрал вещи в сумку и двинулся прочь из класса. — Не хочу дальше на занятиях торчать. Пойдём погуляем, я курить хочу.

     Дей догнал меня только на выходе из здания. Выглядел он изумлённо и несколько потерянно.

     — Ты же никогда не курил? — почти робко вопросил юноша, косясь на то, как я сосредоточенно роюсь в сумке.

     — Да? — я безразлично глянул на новую пачку вишнёвых сигарет, что откопал среди тетрадей. — Ты мало обо мне знаешь, дружище.

     — Испортишь голос — из группы турнут, — предупредил он меня, с неодобрением глядя на то, как я закуриваю и выпускаю дым через нос.

     — Какой голос, Мик? Скрим и гроул от такого станут только лучше, — я мрачно ухмыльнулся и потёр лоб, силясь изгнать боль, что преследовала меня с самого утра. — Но я благодарен за твою заботу.

     Года два назад активные ребята из музыкальной школы разыскивали себе вокал, и я попался им под руку чисто случайно — выходил с сольфеджио и мурлыкал себе под нос надоедливую мелодию.

     — Ты Акио? — бойко поинтересовалась у меня девушка с кислотно-синими волосами.

     — Я. — А что ещё оставалось ответить на такой вопрос? — Что-то случилось?

     — Мы создаём свою группу, — вмешался парень, улыбаясь во все тридцать два. — Не хочешь к нам вокалом?

     Я только безразлично пожал плечами. Все способы хороши, чтобы вымотать себя до ночи и не видеть снов, не помнить их на утро.

     — Нам только барабанщика осталось найти, — похвасталась синеволосая, хлопнув себя по чехлу с гитарой. — Есть кто на примете?

     — Есть. Но он не согласится, — я уже двинулся на выход, но меня перехватили за руку и я, не выдержав, крикнул. — Не прикасайтесь!

     Не знаю, с чего вдруг завопил, вырвавшись и шарахнувшись к стене. Прикосновение будто обожгло тысячей осколков, от него по телу разлилась боль, и я едва не застонал, крепко зажмурившись. Но реакция ребят меня знатно удивила.

     — Да ты идеально подходишь, — присвистнул парень, скрестив на груди руки. — Гроул можешь?

     — Не пробовал, — тихо произнёс я, потирая запястье. На нём ожогом растекался след от чужих пальцев, но его, похоже, никто не видел. — А надо?

     — Ну да. Мы пробуем чернуху. Экстрим-вокал — то самое, чего нам не хватало.

     — Вас не смущает, что мне всего четырнадцать? — бровь моя против моей воли ехидно приподнялась.

     Они удивлённо переглянулись. Эта реакция была вполне ожидаема — я никогда не выглядел на собственный возраст. Собственно, это не особо меня смущало или волновало. Мне думалось, что мой рост и неестественная белизна когда-нибудь сыграют свою роль. Я мучился ожиданием, и не скрывал собственных волос и лица.

     Микаэлис дал согласие. «Если это даст шанс побольше времени проводить с тобой, я буду только рад», — улыбнулся он, а меня эти слова напугали. Как безумец я вглядывался в прохожих, всматривался в каждого и не мог сдержать бешеный стук сердца. Видел тень и бежал за ней, сбиваясь с ног, не зная, куда стремлюсь и что мною движет. А когда тень оказывалась лишь клочком тумана, не так упавшим лучом, готов был разреветься от бессилия.

     — Где ты? Кто ты? — взывал я, не желая сдаваться.

     Я сходил с ума и не мог ничего с этим поделать. Задыхался сигаретным дымом и в тиши ночи до онемения прислушивался — бьётся ли в груди сердце? Иногда мне казалось, что я живу в кредит, не по праву, и от этого не становилось легче. Вот и теперь, пока мы с Микаэлисом молча брели по Токио, в толпе промелькнул тёмный плащ, и я задрожал, метнулся следом, но Дей перехватил меня. Поглощённый мыслями, я едва не вылетел на оживлённую проезжую часть.

     — Да что с тобой? — перепугано выдохнул Мик, глядя на то, как я осматриваюсь по сторонам, пытаясь уловить искомое.

     — Где же ты? — одними губами прошептал я, стискивая сигарету в кулак и не обращая внимания на боль от ожога. — Ты не видел, куда он подевался?

     — Слушай, ты ведёшь себя странно, — он встряхнул меня за плечи, вырывая из западни видений. Ещё мгновение, и по щекам потекли бы слёзы, но я удержался. — Ты принимал лекарства, которые тебе прописали?

     Я только качнул головой и полез в сумку, чтобы достать упаковку успокоительного. Стоило же мне выдавить на ладонь две порции, как слуха коснулся голос.

     — Выбрось их, — шептал он, пока я смотрел на белые капсулы. — Ты знаешь, что они не помогут. Тебе не нужно принимать лекарства.

     Под изумлённым взглядом друга я вышвырнул лекарство в урну и двинулся по пешеходному переходу.

     — Пойдём к тебе, — улыбнулся я, снова закуривая и поправляя лезущие в лицо волосы.

     — Ты меня пугаешь, Артемис, — сквозь зубы бросил Микаэлис, но всё же скорректировал моё направление. — Идём, тебе надо отдохнуть. Выглядишь так, будто неделю не спал.

     В чём-то он был прав. С той лишь разницей, что сон был хуже бессонницы. В уютном баре было много народа. Алекс махнул из-за стойки:

     — Артемис, дружище, рад тебя видеть.

     — Привет, — улыбнулся я, глядя на то, как две официантки быстро разносят по небольшому залу заказы. Выпивка на столах исчезала быстро, закуски — ещё стремительнее. — Дела идут в гору?

     — Знаешь, да, — серьёзно кивнул отец Микаэлиса, облокачиваясь на стойку. — Я так и не поблагодарил тебя и твоего отца за то, что вы для нас сделали.

     — Пустяки, — я махнул рукой и взобрался на барный стул, закурил под непонимающим взглядом мужчины. — Вам просто надо было дать небольшой толчок.

     — Ничего себе небольшой толчок! — рассмеялся Алекс, смешивая мне мохито. — Рекламу запустили, ты сайт склепал за пару дней — народ быстро пошёл. Да если бы не вы, так бы мы и довольствовались парой клиентов.

     — Я рад, что смог помочь, — поставив сумку рядом со стулом, я поглядел на небольшую сцену, сейчас пустовавшую. — Наши оболтусы ещё не приходили?

     — Вроде нет. У них же экзамены, поступление, все дела. Обещали заглянуть попозже.

     Я понимающе кивнул и уткнулся в свой высокий стакан. Хотелось чего-то покрепче, чтобы обожгло горло, но Алекс бы ни за что не пошёл против правил. Микаэлис вернулся со второго этажа, уже сменив школьную форму на повседневную одежду. Бросив на меня быстрый взгляд, Дей устроился рядом и подпёр голову рукой. Гости шумели, Алекс отвлёкся на напитки, я же внимательно наблюдал за ним. Мне казалось, что я должен быть здесь и сейчас, иначе случится что-то непоправимое. Вот он слегка побледнел, едва заметно качнулся и тряхнул головой.

     — Мик, подмени меня, — неожиданно слабым голосом произнёс мужчина.

     — Скорую, — тихо, но внятно произнёс я, соскакивая со своего места и кидаясь к Алексу. — Мик, быстро!

     — В чём дело? — он вылупился на меня, как на психа.

     — У него приступ, — рявкнул я, сажая серого мужчину в кресло и пытаясь поймать его взгляд. Дышал Алекс тяжело и хрипло, пальцы его нервно дёргались, глаза бессмысленно скользя по всему вокруг. — Мик, быстро, чёрт тебя дери!

     Юноша стремительно вытащил телефон и стал дрожащими пальцами набирать скорую. Я же открыл окно, снова метнулся к Алексу. Он тихо кашлял и пытался встать, но я усадил его обратно.

     — Где у вас аптечка? — дёрнул я друга, глядя в его перепуганные глаза.

     — Я принесу.

     Я вновь подбежал к Алексу и, взяв его руку в свои, приложил пальцы к запястью, стараясь обнаружить пульс. Частый, сильный и совершенно ненормальный. Мужчина простонал что-то, а я мог лишь надеяться, что нужные средства обнаружатся. А если нет, то Алекс хотя бы продержится до прибытия врачей. «Если бы мы не пошли сюда, он бы не пережил, — пронеслось в мыслях. — Откуда я знал, что надо идти?» Нервы были раскалены до предела, хотелось курить, но я понимал, что нельзя так оставлять старшего Дея без присмотра. Поняв, что что-то не так, посетители стали освобождать пространство. Вскоре прибыла скорая, но к тому моменту я сам был близок к припадку. Удалось выдать Алексу нитроглицерин, и ему, кажется, стало лучше. Остальное было в руках врачей. Я же, не прощаясь, тихо ушёл. Знал, что больше мне там делать нечего. Знал, что что-то приближается. Странно, но я почему-то беспрекословно доверял своему внутреннему голосу.

     Дома было тихо и темно. Кажется, все уже легли спать. В комнате я вытряхнул содержимое сумки на стол, оглядел, разобрал, пытаясь успокоиться. Где же ты? Почему я должен так долго ждать тебя? Кто ты? Почему я так отчаянно ищу тебя? Пальцы прошлись по странному портрету, с которого немного насмешливо улыбался отчего-то знакомый мне мужчина. Тёмные губы так и манили, но я знал, что это лишь тень. Отголосок. Откуда? Кто нашептал это мне в моих снах? Кто направлял мою руку? Я прикрепил его над столом и долго смотрел. Ждал до боли в ногах, до рези в глазах. Мне хотелось, чтобы прямо сейчас уже что-нибудь произошло!

     — Хоть что-нибудь. Дай же мне знать о себе, — прошептал я, чувствуя, как по щекам градинами текут слёзы. — Пожалуйста!

     Тишина отозвалась гулкой и безразличной пустотой. Когда просто стоять стало невыносимо, я рухнул на постель и, уткнувшись лицом в подушку, забылся тяжёлым сном.

     Видел, как высокий беловолосый мужчина с безразличием перерезает одно горло за другим, провожает неподвижные тела взглядом; как он смеётся в кругу странно знакомых мне друзей. Он целовал Микаэлиса, тот отзывался ему с трепетом и любовью. Я видел, как он дерётся с моим отцом, как заслоняет собой такого же беловолосого юношу. Безучастно и с болью наблюдал, как беспомощно альбинос трепещет в цепях, кричит от боли, моля о спасении потрескавшимися губами.

     — Вспоминаешь?— ласковый и тёплый, как идеальный кофе, голос пролился на меня, отгоняя жадную боль. — Это полезно.

     — Кто ты? — я не услышал собственного голоса, не чувствовал себя в водовороте чужой памяти и не мог совладать с собой. — Это ты?

     — Нет, — в тепло его сладкого звучания пробралась горечь и искреннее раскаяние. — Мы с тобой сделали много хорошего и плохого. Позволь, я вновь буду сопровождать тебя?

     — Как пожелаешь, — хотелось бы пожать плечами, да их будто никогда не существовало, точно кто-то отнял в уплату за былые грехи.

     Словно жидкий азот коснулся лопаток, и вопль вырвался из груди. В окружавшем меня безмолвии он звучал безумно, как внезапно капнувшие на чистый лист чернила. Но я знал — это лишь малая толика того, что я когда-то пережил. «Это я убивал их, — холодно и безразлично коснулось мыслей. — Это я проливал кровь. Это моя вина».

     — Это осталось в прошлом. Забудь,— тёплая рука коснулась почти нежно и невесомо, и терзания отпрянули, как дикие звери от огня. — Теперь ты можешь сделать по-своему.

❃ ❃ ❃ 

     В предрассветной мгле царил влажный холод, облеплявший лицо и одежду росой, лёгкий летний туман стелился по улице. Мощёная мостовая потемнела от мелкой мороси дождя. Невысокие домишки так и сияли тёплым живым светом. В полумраке неистово плясали тени, танцуя хороводы и сводя с ума. Их пляска была столь знакома, но в то же время казалась чужой и неприятной. Он говорил тихо, размеренно, и от его полупрозрачного голоса становилось спокойно.

     Ты не принадлежишь этому миру.

     Ты никому не принадлежишь.

     Тебе здесь не место.

     Он поведал мне о другом мире, другой реальности, из которой меня вырвали, как шмат мяса из туши на убой. И я истекал кровью, тоской по неизведанной родине, на которую меня не пускали, болью по картинам, которые я ни разу не видел, но жаждал их, как наркоман дозу. В немом бессилии я бился о грани мира, памяти, мечтая вернуться домой. Какое сладкое, манящее слово. Дом. Родной очаг. Сердце мира. Мне хотелось думать, что это всё — лишь плод моей больной фантазии, которая не находит себе выхода в одной лишь музыке. Я рвался прочь. Но ничего не мог.

     Те сны, где ко мне приходил мужчина, казались мне манной небесной. Бесконечные долины, крутые горы, бурные реки, таинственные леса, смертельные океаны, холодные подземелья. Я не хотел смотреть на них чужими глазами, не желал вдыхать воздух, который запомнил кто-то другой. И в то же время, просыпаясь, монотонно повторял: это лишь сон. Ничего не поменяется. Ты станешь лучшим учеником и студентом, найдёшь работу и загнёшься к пятидесяти годам. Незачем мечтать о несбыточном. Я увядал. Я ждал. Я бредил.

     Подготовка к собственному дню рождения не придавала сил, бодрости или радости. Мне было плевать. Какой толк от этого празднования, если я никогда не смогу увидеть тех мест? Никогда не буду дышать тем воздухом? Мать смотрела на меня с тоской, но молчала и отворачивалась. Брат, кажется, обижался. Отец делал вид, что всё, как всегда. Он всё ещё встречал меня поздним вечером из музыкальной школы, и мы, неторопливо куря сигарету за сигаретой, болтали о всякой чепухе. Рафаэль облегчал мои страдания, сводил боль к минимуму, и я был до невозможного благодарен за это внимание.

     — Приедет Жозефина, — возвестила мать, и я мог только поморщиться.

     Бабушка была неизбежным злом таких событий. Видеть её два раза в год уже казалось настоящим испытанием, и мне приходилось держать язык за зубами. Она пыталась учить меня жизни, убеждала срезать волосы, а для меня они были бесценным сокровищем. И каждый, кто попадал в поле её зрения, сильно обострённого очками, оказывался слушателем лекций с прозаичным названием «как вам всем надо жить на самом деле». По вполне понятным причинам я эти тренинги не особо ценил, старался избегать. А потому, едва завидев угрозу в виде Жозефины, торопился смыться куда угодно. Как правило, получалось. Но меня мучил один вопрос. Как моего деда вообще угораздило жениться на ней и, что хуже, зачать ребёнка? Это же сущий кошмар, летящий на крыльях ночи!

     Но в тот день я был слишком истощён и измучен собственными сновидениями, чтобы пытаться вырваться куда-либо. Жозефине было около шестидесяти, но седеющие её волосы были богато украшены так, как не всякая молодая красотка позволит себе. Морщинистое лицо с тонким прямым носом, выражало всю гамму негативных эмоций, какие только может испытывать человек. Все элементы были бордовыми: туфли, платье, пиджак, сумочка, серьги и ещё такая куча побрякушек, что сороки при виде неё наверняка терялись перед выбором. Она вещала что-то о том, что мне следует выглядеть, как мужчине, а не шлюхе перед клиентом.

     — Что у тебя за вид такой, Артемис? Патлы ещё длиннее стали, неряшливая какая-то хламида. Что это такое? Брюки в облипку? Ты смерти моей хочешь? А обувь?! Что за бабские высокие сапоги?!

     Я не слушал её и, вяло улыбаясь, только кивал. В голове тонко звенело, желудок будто горел огнём, а в пальцах скакали мелкие иголочки. Когда тошнота подкатила к горлу, я молча ушёл в ванную. Полоскало меня долго желчью и кровью, от слабости подкашивались ноги.

     — Позволь, я помогу тебе, — призрачный голос испугал меня до колик. Прежде я слышал его только во снах.

     — Уходи, — едва шевельнул губами я, пытаясь не рухнуть на пол, но всё же сполз на него по стене. — Оставьте меня все. Я хочу быть один.

     — Тише, лис, не скалься. — Тепло прошлось по животу, тошнота стала слабеть, пока не исчезла совсем. — Тебе стоит поесть. Иначе доведёшь себя до анорексии. Не многие любят такую красоту.

     — Да плевать я на них хотел, — зашипел я, а затем застонал от рези в животе, крепко зажмурился. Кожа горела, чесалась, и мне казалось, что слезает с меня живьём. — Дохлые боги, что за дрянь?

     — Артемис, ты в порядке? — мать осторожно постучала в двери.

     — Да. Да, конечно, — я стал подниматься, пытаясь пересилить ватные ноги. — Съел что-то не то. Наверное, рыба просрочена была.

     — Правда? Я и не заметила, — в её голосе послышалось облегчение, а затем Андреа заговорила снова, но теперь мне казалось, что она боится: — К тебе гость.

     — Скажи, чтобы уходил. Мне надо отдохнуть.

     — Не могу, — ей было неловко, и я невольно призадумался над тем, кто мог так смутить её, а потому вышел. На женщине лица не было. Бледная, зрачки сжались от страха, губы слегка дрожат. — Он ждёт внизу.

     — Андреа, ты в порядке? — поинтересовался я, касаясь её плеча. — Что случилось?

     — Ничего. Всё в порядке, — Она попыталась улыбнуться, но против её слов в глазах мелькнули слёзы. — Иди же.

     Вниз я спускался, как на расстрел. В гостиной было шумно. Родители всегда были общительными, а потому друзья их заходили к нам весьма охотно. Меня это радовало мало, но в этом что-то было. Особенное и тёплое, почти знакомое. Но в этой толпе я чувствовал себя чужаком, предателем, мне было неловко. Я оглядывался по сторонам, пытаясь понять, кто мог прийти ко мне, ведь с друзьями я отмечал отдельно, да и круг моего общения нельзя назвать слишком обширным.

     — Артемис?

     От этого голоса мурашки побежали по всему телу, я содрогнулся и вскинул голову, огляделся. Он легко пересёк гостиную, поднявшись из кресла. На подлокотнике остался ополовиненный бокал вина. Двигался мужчина непринуждённо, с грацией хищника и хозяина, которому принадлежит по праву всё. На бескровных губах легко лежала тень улыбки, властной и в чём-то даже ласковой. Я не мог дышать. Ловил каждую чёрточку, жадно впитывая в себя и стараясь запомнить. Чёрные, как ночь, тугие локоны ниспадали на его плечи, и каждый из них я, кажется, знал. Мог повторить их изгиб. И повторял когда-то — губами и пальцами. На бледном худом лице с выступающими скулами живым огнём горели аметистовые глаза, и взгляд их был прикован ко мне.

     — Ты всё-таки пришёл, — одними губами прошептал я, слегка запрокидывая назад голову, чтобы не отводить взгляда от этого лица.

     — Извините? — переспросил он, и я едва не застонал от звучания его голоса, от которого кровь в венах вот-вот собиралась вспениться.

     — Ничего, господин, — я ошарашенно замолчал, не зная, с чего вдруг эти слова сорвались с губ. Поклонившись, я почувствовал головокружение, но твёрдо устоял на ногах. — Как я могу вас звать?

     — Гилберт Найтгест, к вашим услугам, — улыбнулся он, а затем протянул мне руку.

     Эти пальцы. Боги, я знал, какие они сильные, властные, знал, какое могут доставить удовольствие, и щёки обожгло нестерпимым жаром. Не думая ни мгновения, я протянул руку в ответ, но до того, как завершил рукопожатие, он склонился и коснулся губами тыльной стороны моей ладони. На коже будто расцвёл огненный цветок, впиваясь своими корнями в самую мою суть.

     — Да что же за непотребство! — сиреной взревела Жозефина, вырисовываясь рядом с нами, и я поднял на неё растерянный взгляд. Всего мгновение я верил, что вокруг никого нет, только я и этот мужчина. — Как вы смеете так обращаться с моим внуком?

     Взгляды, до того огибавшие нас, мигом впились тысячей стрел, но я не стушевался. Всё было правильно до последнего: эти откровенные прикосновения, улыбки и взгляды. Так надо. Мужчина даже бровью не повёл, но я видел, как жёстче изогнулись его губы, как потемнели глаза.

     — Мадам, — чинно склонил голову он, а затем крепко пожал её сухую руку, но тут же вернул всё внимание мне. — Артемис, ты не покажешь, где у вас ванная? Боюсь, мне следует отмыться после этого, чтобы начать с тобой беседу.

     Я не сдержал смешок, а шепотки и смех пронеслись по толпе гостей. Жозефина стояла на том же месте, широко распахнув глаза и рот. Кивнув, я направился прочь из гостиной наверх, где было тихо и безлюдно. Мать и отец провожали нас странными взглядами. Будто обречёнными. Гилберт в самом деле весьма тщательно вымыл руки, перед этим сняв с пальца перстень из чёрного металла, в котором был утоплен камень под цвет его глаз. Кольцо он вручил мне, и я невольно вздрогнул. Оно было таким тяжёлым и холодным, но при этом жгучим, что я тихо охнул, крепко зажмурившись.

     — Извини, — прикрыл глаза мужчина, тщательно вытирая руки полотенцем. — Я немедленно возьму его.

     Он исполнил обещанное, но, кажется, исключительно для того, чтобы мы снова коснулись друг друга. Затем, не говоря ничего, я повёл его в свою комнату, где нам точно никто бы не помешал. Если только семья. Но об этом я мог позаботиться. Когда мы вошли, Гилберт придирчиво огляделся, слегка сощурив левый глаз. Места здесь было не очень много, но мне хватало. И что самое главное, здесь было чисто. Пройдясь туда-сюда, мужчина замер у моего рабочего стола, и моё лицо залила густая краска. После того случая с портретом я повторял его вновь и вновь, а потому копий собралось достаточно. Он будто не заметил. Или хорошо сделал вид, что не заметил. Гилберт развернул моё рабочее кресло и без приглашения уселся, но я знал, что так и надо. Зачем что-то спрашивать?

     — Счастлив наконец с тобой познакомиться, — кивнул он мне, и губы его плавно изогнулись, сердце же моё дрогнуло.

     — Взаимно, — отозвался я, присаживаясь на край кровати и пытаясь куда-нибудь пристроить руки.

     — Не знаю, делился ли с тобой твой отец, но когда-то он был в моей компании, — мужчина откинулся на спинку кресла, расстегнул белоснежную брошь на плаще, распахнул его. — И так получилось, что я весьма надеюсь на твою помощь, Артемис.

     Он говорил ещё что-то, но я его не слушал. Просто наслаждался голосом, и мятущаяся моя душа успокаивалась, укладывалась и едва слышно, уютно и сыто мурлыкала. «Ты всё-таки пришёл за мной», — билась в голове единственная мысль. Воспоминания наполняли меня плавно и осторожно, но я не мог показать мужчине свою боль, свой страх. Если же он не помнит? «Беда, — ухмыльнулся я про себя. — Как будто я не смогу захомутать его». Голова раскалывалась, кровь пошла носом, и я поторопился вытереть её. А затем поднялся и двинулся к Гилберту. Он замолк, странно глядя на меня в ответ. Приблизившись, я коснулся его волос ладонью, приласкал, не сводя с собственной руки взгляда. Да, именно так всё и должно быть, не иначе.

     — Я ждал тебя, — выдохнул я, прикрыв на мгновение глаза. Говорить было сложно, голова казалась чугунной. — Так ждал, Гилберт, если бы ты только знал. Всюду искал, звал.

     Я запнулся, закашлялся, кровь вновь хлынула, и я осел бы на пол, если бы сильные руки не подхватили меня за талию. В объятиях чернокнижника было так спокойно и сладко одновременно, что я закрыл глаза и едва не разрыдался. Одиннадцать лет. Одиннадцать долгих лет я ждал, когда он всё же явится, чтобы заявить свои права на меня. И вот он здесь. Мой мучитель и спаситель. Моя кара и награда.

     — Не думал, что ты одолеешь заслон собственной памяти, — в его голосе слышалась улыбка, и мне это было дороже всех сокровищ мира. — Но я счастлив.

     Я не дал ему продолжить. Знал, что он может витийствовать бесконечно, если только его не остановить. А потому, запрокинув голову, крепко прильнул к его губам, целуя. Я истосковался по нему, не помня, но и теперь сходил с ума, не смея поверить, что ожидание закончилось, что теперь мы сделаем всё правильно. Теперь у нас нет ни единого права на ошибку. И всё же… Всё же он пришёл.

Не знаю, сколько ещё мне бродить в темноте.

Искать глазами тебя наяву и во сне.

И каждый раз понимая, что вот, всё, я нашёл!

Но дождь решил за меня. Тихо взял и прошёл.

Первый. Неумелый и жадный.

Первый. Но для нас он навсегда останется последним.