Я ухожу вослед не знавшим, что значит слово страх.

О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах,

Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой

На грани ясного утра? 

     Непривычно давили тишина и темнота дома, рождая в своём густом мареве склизкую панику, терзающие своими пальцами шею. И пусть все окна были распахнуты настежь, впуская свежий весенний воздух, дышать было категорически нечем. Можно было бы понять, если бы вокруг ледяным лабиринтом воздвиглись стены замка, но от уютного небольшого домишки не приходилось ждать такой подвох. Один этаж с тремя комнатами, кухней и гостиной показался им достаточным для их маленькой семьи. В подвале располагался погреб для продуктов, а рядом с ним — ванная комната, в которой было приятно полежать, вдыхая травяной пар. Ворочаясь с бока на бок и уже скинув на пол одеяло, хотелось только поскорее уснуть и не поддаваться ужасу. Он крылся в каждой тени и дышал жаром на спину, и без того покрытую липкой испариной. В соседней комнате спал жрец, готовый с минуты на минуту явиться, если только достанет сил открыть рот и позвать его на помощь. В другой остановился приехавший в гости сын. Но даже вдохнуть и попробовать назвать имя казалось чрезмерно тяжело. Тупая боль пульсировала в затылке, а на грудь будто поставили пудовую гирю. В последнее время паника и страх стали куда более частыми посетителями, чем супруг, разрывающийся между работой и семьёй. Винить его в этом было глупо, и причитания, подпитанные гормонами, давно перестали завязываться в голове. Но всё равно ужасно хотелось связаться с ним ментально и попросить явиться, чтобы страх хоть ненадолго отступил. Когда вертеться и искать удобную позу для сна стало невмоготу, юноша неловко сел и свесил ноги с кровати. Подняться оказалось ещё тяжелее, и он выждал несколько минут, прежде чем выпрямиться. Спина мгновенно отозвалась вспышкой боли, расползшейся от поясницы вверх, чтобы обхватить плечи и отдаться иглами в грудь. Обычно, вставая утром, он сразу же оказывался под бдительным присмотром жреца, который помогал обмотаться бандажом, потому как сам Артемис потерял способность это делать к седьмому месяцу, когда живот едва не перевешивал его самого. Первые недели юноша отзывался об этом, как об уникальном средстве пыток, но после смог понять, насколько же легче становится в таком состоянии. Накинув домашнюю длинную рубашку и с трудом натянув на себя мягкие штаны, он помялся немного и вышел из комнаты, стараясь не разбудить ни лекаря, ни художника. Тревога росла и ширилась, обещая захватить всё сознание юноши, и он уже был абсолютно уверен: сегодня тот самый день. Этим вспышкам понимания он перестал удивляться, но пользовался ими на своё усмотрение. На улице царило спокойствие: первые ласковые порывы ветра разогнали панику, и демон плотно закутался в плащ, чтобы не простудиться. На каждый его чих все вокруг реагировали беготнёй и круглыми от ужаса глазами, а он сам только смеялся, потешаясь вволю. Обойдя домишко, за минувшие месяцы ставший ему родным, юноша остановился у палисадника, любуясь кустиками лаванды, подаренными Лордом Арланом. От оборотня не укрылась любовь юноши к этому растению, и он прислал телеги, загруженные объёмными горшками с цветами, росшими на его скалах. Артемис сильно переживал, что лаванда не приживётся, не сможет перенести зиму, но та стойко радовала его пышными и раскидистыми зарослями, распространяя чудесный запах.

     Только после этого его муж вдруг понял, что все подаренные до этого розы были так же бесполезны, как и являлись подтверждением остатков слепоты Господина. Это мужчина принял стойко и взял себе на заметку узнать больше о муже. За это время он успел выжать из Артемиса достаточно: и что он терпеть не может свежую траву, которую добавляют в салаты, и что на его взгляд молочная пенка — очень даже вкусно, равно как и манная каша с комочками, что больше всего на свете он скучает по «этим мерзким жирным, но очень сладким пончикам», что из всех магических таинств он хочет научиться призывать цепную молнию (желательно, не себе на голову!) и мечтает однажды отправиться в странствия по другим мирам. То, что Акио бывает не только отличным любовником и советником, но и собеседником, Гилберт знал, однако впервые узнал, каково это: переступить порог собственного дома и сразу угодить в трепетные объятия, оказаться укутанным запахом снеди и благовоний, устроиться с чашкой горячего чая у камина и рассказать любопытствующему лису, как обстоят дела фракции, попутно перемыв косточки всем надоевшим идиотам, а потом выслушать милый беспечный щебет о произошедшем в жизни юноши. Порой Найтгесту казалось, что он просто не заслужил такого счастья, но вампир быстро отгонял от себя эти мысли. Чем дольше он не мог увидеть любимого, тем больше волновался. Весеннее половодье документов не давало ему уже вторую неделю добраться до столицы и наконец обнять супруга. У них даже появился вечерний ритуал: когда Артемис ложился спать, то обязательно связывался с ним ментально, несмотря на то, что это давалось ему тяжело, и они беседовали о всяких мелочах, обсуждали, что им ещё нужно для придания их счастью более насыщенных оттенков. Реже бывало так, что Гилберт приезжал и не находил Артемиса сразу у входа, но точно знал, что супруг сидит в детской комнате, глядя на маленькую кроватку-качалку и держа ладони на животе. Проснувшись однажды ночью и не обнаружив рядом Охотника, Гилберт не на шутку испугался, но супруг нашёлся в противоположной комнате, дверь которой была открыта настежь. Демон сидел в кресле и не мигал. Тогда он не удержал все свои мысли и впал в истерику. Прежде Артемис стойко держался и старался не говорить о том, как напуган, но всё же сдался. «Я не отдам ему своего ребёнка! — ещё долго звучали крик и слёзы мужа в голове Найтгеста. — Почему ты ничего не сказал?! Это всё из-за тебя!» Гилберт удивился, но не обиделся и не разозлился, ведь в этом была горькая правда, да и вампир понимал, что юноша слишком напуган и не может мыслить здраво. Они нечасто поднимали тему вмешательства Дьявола в их жизни, до поры надеясь, что беда пройдёт стороной, однако после того случая всё больше задумывались, как им быть. Но Повелитель разумно рассудил, что кровать для ребёнка первое время будет стоять рядом с ними (и вовсе не потому, что отсутствие мужа по ночам доводило чародея до колик).

     Жрецы почти сразу по велению своего Господина начали досконально изучать душу их сына, но сказали лишь, что он ничем не отличается от прочих, кроме сильных магических наклонностей. Однако Артемис старший советовал будущим родителям не расслабляться и быть готовым ко всему. К чему готовиться, они не знали, но Охотник продолжал настаивать на поисках Дьявола. Что делать, когда всё-таки найдёт его, он тоже не знал. Но чем ближе были роды, тем больше супруги мрачнели и молчали.

     Гилберту не спалось. Он то погружался в поверхностную дрёму, то подскакивал, как ужаленный, и прислушивался к себе, к своей связи, надеясь услышать возлюбленного. В одно из таких пробуждений, уже ближе к рассвету, Найтгест сам обратился к Артемису, и на его счастье демон не спал.

     — Как ты себя чувствуешь? Я волнуюсь, — с места в карьер начал Повелитель, начиная одеваться. Вне зависимости от того, что ему ответит супруг, он собирался наведаться к нему.

     — Плохо спал. Ты, видимо, тоже? Ничего, я решил прогуляться до рынка и купить чего-нибудь вкусного. Так захотелось лимона с солью, ты бы знал! Но больше всего хочу горячее какао с зефиром. И корицей, — рассуждал Артемис как можно более повседневно, но муж всё равно ощутил острую нервозность юноши. — Кстати, как ты смотришь на сырный пирог с кунжутом? Он, правда, больше творожный, чем сырный…

     — Артемис, скажи честно — как ты себя чувствуешь? Ты волнуешься. Схватки? — уже более серьёзно спросил мужчина, готовый сию же секунду открыть портал, если только появится необходимость. На его взгляд она была. — Целитель с тобой?

     — Дрыхнет. А так… ну, я всё ворочался сегодня, думал, и вдруг понял, что сегодня он появится. Так странно, правда? Я с минуты на минуту могу разродиться, но мне совсем не страшно. Ладно, я преувеличиваю, не с минуты на минуту. И при этом чувствую себя вполне бодро. Хоть прямо сейчас кидайся спасать мир и изучать всё на свете.

     — Ты сказал тоже самое неделю назад, — не упустил шанс поглумиться вампир, невольно умилившись такому хорошему настроению мужа. И всё равно, как и тогда, покинул замок, на ходу призывая Вазиалиса. Вороной примчался сразу и даже не стал паясничать. — Я выезжаю. Будь так мил, иди домой и отдыхай.

     — Ещё чего! Последний свободный день потратить на то, чтобы валяться в кровати? Я же ближайшие лет семь теперь в рабстве декрета: пелёнки, кормление, воспитание — мрак! Хоть подышу свободно.

     — А будешь выкобениваться, я сделаю так, что ты уйдёшь в этот отпуск снова, — шутливо пригрозил Господин. — Скажем, пять детей смогут угомонить тебя хоть на век.

     — Ну хоть со вторым не оплошай, а то этот уже может угомонить меня навсегда, — подзудил в ответ Артемис и оборвал ментальный разговор.

     Повелитель любил шутить на тему того, что теперь-то супруг не отвертится и просто обязан осчастливить его ещё парой детей, хотя оба прекрасно понимали, что и этот задаст им перца. Чего стоили его лихие манипуляции с тенями, опрокинувшие почти всю мебель в доме! Артемис задумчиво улыбался, бесцельно гуляя по городу и наблюдая за его пробуждением. Люди неохотно покидали дома и направлялись по своим делам. За время жизни в столице Акио успел узнать, что помимо рынка в Умбрэ есть и более приятные места для работы, не считая множество трактиров и постоялых дворов: печатный двор, где выпускали простенькую газету, библиотека, названная главным архивом, несколько кузниц и алхимических лавок, с десяток разных храмов, посвящённых разным богам, пекарни, банк и находящийся при нём монетный двор, конюшня и целый рассадник домов удовольствий. Заглянуть в другие места Артемис элементарно не успел, но пообещал себе, что обязательно изучит столицу до конца, когда будет позволять положение. Мягкий намёк Гилберта на то, что в гильдию Воров юноше путь заказан на ближайшие десятилетия, равно как и в дипломатические поездки, расстроил Охотника, но унывать он не стал, понимая, что будет не до этого. К его увлечению рукоделием Повелитель отнёсся философски и предложил шить на заказ. «Уж в чём, а в одежде наши люди всегда будут нуждаться, учитывая, как они живут», — заметил Гилберт, когда на всю голову беременный Артемис впал в депрессию, приговаривая, что остался без работы. После этого юноша исходил все портняжные мастерские, прицениваясь и раздумывая, насколько это будет выгодно. К его удивлению от него не пытались отмазаться, а несколько людей даже предложили отправлять клиентов на дом. От такого Артемис не стал отказываться, но предупредил главную швею о том, что скоро родится ребёнок, и он бы хотел заняться этим ремеслом, как только немного вольётся в русло. Женщина отнеслась с пониманием и подписала ему контракт на будущее, тем самым застолбив место для юноши.

     И хотя Акио думал, что сойдёт с ума от безделья, пока сын не осчастливил своим появлением на свет, но его поспешили переубедить. Едва строители закончили возводить дом для молодожёнов, Роккэн демонстративно появился на пороге с сумками, заявив, что обиделся на супругов. С кем, с кем, а с ним было не до скуки, и Акио подозревал, что юноша приехал не столько для того, чтобы проучить мужей, но чтобы убедиться в безопасности и хорошем настроении новоявленного отца. Художник бдительно следил, чтобы Артемис не таскал тяжести, правильно питался и не грустил почём зря. Он сказал, что хотел привезти «котят», но ни одна компания не согласилась везти шесть огромных диких туш, способных загрызть не только возницу, но и лошадей, сколько бы Роккэн их не убеждал, что его малыши воспитанные. В итоге он ограничился одним Махаоном — тем болезненным котом. С ним история у Артемиса сложилась интересно и печально одновременно: никакие сыворотки не действовали, а в итоге измотанный токсикозом и грустью демон смешал что-то не то, и эффект вышел сокрушительный. Мало того, что шерсть кота на следующий день окрасилась в изумрудный и бирюзовый, так ещё и на спине, и на боках образовался чёрный узор, больно напомнивший Артемису крылья бабочки, за что зверь и получил имя. Сильнее или быстрее это его не сделало, зато из всего выводка он был самым ласковым и послушным, а к Акио ластился только так. На последних месяцах беременности он вообще не отходил от юноши, и Артемис заподозрил, что это Роккэн надоумил кошака. Возмущаться не хотелось. К тому же, шерстяной бок под рукой по ночам иногда спасал от кошмаров, когда поблизости не было супруга. Охотился Махаон откровенно паршиво, и чаще с ним делились добычей остальные, но в столице выпускать его было опасно, потому пару раз в неделю с рынка ему доставались кролики и курицы. Этим он не брезговал и съедал, пусть и через раз. Больше всего опасений вызывала пришедшая весна, и Артемис беспокоился, что скоро Махаон выйдет на улицу вне зависимости от их желания.

     Рынок Умбрэ представлял из себя несколько десятков шатров, где продавали всё необходимое от мелочей для кухни вроде столовых приборов до магических трактатов, история появления которых в руках торговцев оставалась тайной. Более солидные представители торговли, именующие себя купцами, обосновывались в отдельных домах с вывесками и всеми приличествующими аксессуарами, завлекающими покупателей. Рыночная площадь всегда была самой оживлённой, и на ней редко царило затишье. Снующие люди и разъезжающие кареты с телегами рождали громкий гул, изредка нарастающий до воплей, если вдруг торговцы из соседних шатров что-то не могли поделить между собой. Подобное поведение они позволяли себе редко, стараясь поддерживать лицо перед потенциальными клиентами. И всё же в подобной суете следовало быть как можно более осторожным: мелкие воришки так и норовили срезать кошель или покопаться в карманах, если это возможно, а грубые стражники запросто могли проигнорировать человека на своём пути и весьма болезненно задеть железными налокотниками. Уворачиваться и от тех, и от других Артемис уже научился и делал это скорее автоматически, потому воры не торопились лезть к нему, припоминая, сколько раз получали по рукам от с виду безобидного молодого человека. Да и кто будет ждать отпор от беременного и вроде бы даже неповоротливого юноши? Торговка фруктами и овощами, у которой Акио обычно покупал свежие продукты, поглядела на него с понимающей улыбкой, когда он попросил четыре с половиной фунта лимонов и столько же клубники. Женщина вежливо предложила ему в сопровождение своего сына, который помогал ей в работе, но не успел шустрый пацанёнок взять сумки, как их уже подхватил подлетевший Роккэн. Художник выглядел не то что злым, но взбешённым, а спальная рубашка, поверх которой был накинут дорожный плащ, весело развевалась на ветру, красуясь вышитыми кошачьими мордочками. Оценив внешний вид пасынка, демон не удержался и прыснул, прикрыв рот ладонью. «Хоть обуться не забыл», — закатил глаза Артемис и отдал оплату торговке, которая старалась скрыть улыбку за деловым выражением лица, пока пересчитывала монеты.

     — Ты зачем ушёл один?! — возмутился Роккэн, обиженно сопя носом в сторону Акио. — Папа разбудил меня и сказал, что ты ушёл на рынок! Ты не мог меня оповестить?

     — Мне захотелось лимонов, — невозмутимо пожал плечами Артемис и, достав один плод, умело счистил кожуру, а затем на глазах у всех откусил кусочек, даже не поморщившись. — Соли, правда, не хватает, но её можно купить чуть дальше. Твой отец не сказал, как он смотрит на сырный пирог, но ты-то хоть скажи? И не смотри на меня так.

     Художник усилием воли сглотнул слюну, опасливо косясь на надкушенный лимон в руке юноши. Ему от одного только вида этого варварства дурно стало!

     — Я хорошо смотрю на всё, что не повредит тебе, — аккуратно заметил Миррор, вовремя отвернувшись, чтобы не смотреть, как Охотник отрывает дольку и отправляет её в рот, точно это был сладкий апельсин, а не кислейшее порождение ада. — Давай ты скажешь, что нужно купить, я всё возьму, а ты домой пойдёшь? Упаси тьма жрец узнает…

     — Держу пари, что он проснётся только к полудню. Ты видел, сколько он вчера зелёного чая выпил? Это же сущий кошмар! Но я домой не спешу.

     Роккэн издал стон и запрокинул назад голову, точно небеса могли ответить, за что же ему это счастье досталось. Артемис то был гиперактивным и мог убегать кого угодно, то забивался в самый дальний угол домишки и не показывал нос наружу несколько дней, и Миррор подозревал, что настал виток новой беспричинной активности. «Хоть бы его сын таким не оказался», — взмолился про себя художник и поспешил за Акио, который уже оказался возле следующего шатра. «Быстрая» закупка превратилась в поход на несколько часов, и под конец её медиум уже тяжело дышал, нагруженный сумками по самую макушку, а Артемис знай себе посмеивался и в своё удовольствие поедал лимоны. Наблюдать за потугами Роккэна было забавно, равно как и за его лицом, принимающим выражение отчаянного героизма, когда Акио предлагал забрать часть сумок. Тяжело ему не было, как считал он сам, но неожиданно проклюнувшаяся во всех излишняя забота не могла не удивлять его. И хотя причина этого проявления красноречиво «шла» впереди него, порядком утомляя спину, он считал всё это излишним. Когда случались заскоки с желанием забиться к кому-нибудь в объятия, Артемис весьма ценил чужое тепло, но в остальном старался убедить окружение в собственной самостоятельности. Теперь же махнул на это рукой.

     Как демон и предполагал, к их возвращению жрец так и не проснулся, и Акио собирался заняться приготовлением завтрака. Роккэн не удержал вздох облегчения, когда сгрузил все сумки на пол в кухне и отправился переодеваться, но перед этим заботливо помог Артемису завязать фартук. Песню из двух слов «Я сам» он уже слышал не единожды и успел выработать к ней устойчивый иммунитет, и потому старался расправиться со своими делами быстрее, чтобы снова присматривать за излишне неусидчивым Акио. Как только художник приехал в гости, Артемис стал учить его готовке, и Роккэн не возражал. Даже строго наоборот — радовался, что наконец-то поймёт тонкости кулинарного искусства. Они от него неукоснительно уворачивались и не желали открывать свои секреты, но через несколько месяцев у Роккэна начало получаться вполне сносно. По крайней мере, Артемис перестал опасливо коситься на преподнесённую на пробу к его рту ложку с едой. День пролетал незаметно за обычными занятиями: к завтраку спустился и Микаэлис, приставленный учителем к другу, но перед этим бдительно осмотрел Акио, а после трапезы спешно удалился в свою комнату. «Надо готовиться», — мрачно вздохнул он, тем самым подтвердив мысли Охотника. Ничего не подозревающий о грядущем событии Роккэн всё равно бросался на помощь в любом начинании, пока, наконец, не было завершено приготовление пирога. Тонкие верхний и нижний слои теста едва удерживали в себе сырно-творожную массу, и золотистая корочка была щедро усыпана кунжутом.

     Потерев поясницу, Артемис поморщился и потянулся, стараясь отогнать боль. Немного погодя, точно прикидывал, стоит ли так поступать, он вышел в гостиную, впервые на своей памяти не став сразу отмывать посуду, и художник последовал за ним хвостиком. Вытянувшись в кресле, Акио снова положил ладони на поясницу и почти покривился.

     — Ох, не мужское это дело, — ворчливо пробормотал он себе под нос, но от медиума не укрылось то, как бережно юноша обнял живот руками, явно не собираясь отказываться от своего счастья.

     Просияв улыбкой, Роккэн осторожно приблизился. Акио наблюдал за тем, как юноша садится рядом на полу, подогнув под себя ноги, а после тянется и прижимается щекой к его животу. Миррор смежил веки и заулыбался лишь более довольно. Ребёнок мягко толкнулся, отчего демон заметно вздрогнул и приложил ладонь к рёбрам, опасаясь остаться без них вовсе.

     — Зато ты будешь самой лучшей мамой, — то ли ехидно, то ли от всего сердца заявил Роккэн и посмотрел на Артемиса. Взгляд медиума так и сверкал неподдельным счастьем за родителей, и он думал, что вот-вот задохнётся от невозможности высказать все свои мысли. — Помнишь, я просил нарисовать твой портрет? Давай сейчас!

     Акио смущённо кивнул, чтобы побыстрее выпроводить юношу из гостиной и успеть скрыть румянец за холодными ладонями. Он не знал, чего ему хотелось больше: отвесить медиуму подзатыльник за такие слова или же сгореть со стыда. Сын снова неусидчиво лягнулся, и юноша начал успокаивающе поглаживать живот. Он почти физически чувствовал, как истончается магическая защита вокруг ребёнка, как его тело начинает сопротивляться ему, и от подступающей боли в глазах слегка темнело. «Потерпи немного. Ты же не хочешь расстроить Роккэна? — мысленно обратился демон к ребёнку, и тот послушно притих. — Вот так. И Мик как раз всё закончит. И папа приедет». На этой ноте малыш будто возмущённо ударил ногой, и Акио зашипел сквозь зубы, крепко зажмурившись. Это могло перерасти в истерику, если бы не прибежавший со всем необходимым Миррор. Увидев, как мучается Охотник, медиум немедленно побросал всё и подбежал к отцу. От его близости сорванец затих, но проступивший даже через ткань рубашки узор из теней был темнее обычного.

     — Ну вот что ты творишь? — негромко возмутился Роккэн, снова прижавшись к животу. — Кто себя так ведёт?

     Воспитательная речь подействовала, и художник смог приступить к работе своей мечты. Он уже давно знал, какие цвета использует, как будет рисовать и что хочет получить в итоге, а потому Артемис ему был нужен скорее для того, чтобы держать его в поле зрения, ведь у самого Миррора уже было множество набросков с ним, хоть он и не сознавался в этом, собираясь подарить их на день рождения будущего брата. Украдкой закрепив поверх прогрунтованного холста один из эскизов, Роккэн взялся за портрет, но не забывал частенько выглядывать и спрашивать что-то у Охотника. От долгого пребывания в одной позе и утренней беготни его разморило, и юноша начал дремать, но руки с живота не убрал.

     Они с Гилбертом разумно решили никого не посвящать в определённые трудности, связанные с их сыном, из-за чего между ними произошёл разлад, но жрецы были в курсе и помалкивали. Ни тот, ни другой супруг не хотели, чтобы на их ребёнка вдруг начали охоту слишком агрессивные ревнители легенд, а их обещало появиться много, если только Дитя Дьявола действительно родится в их семье. Роккэн тревожился, когда видел, как начинает хмуриться и мрачнеть Артемис, как он зябко обнимает себя за плечи и тоскливо смотрит куда-то в даль, и потому медиум надеялся отогнать от него и грусть, и заботы. Юноша полагал, что дело в рождении первенца, в опасениях, что не сможет справиться с такой ответственностью, однако точно такая же мрачная сосредоточенность на лице Гилберта, заменяющая собой любовь, пугала художника. «Ничего, это пройдёт. Малыш появится, и все страхи уйдут», — уверял себя Роккэн, а сам обещал помочь родителям, если будет такая надобность.

     Медиум успел увидеть, как быстро открывается дверь, а на пороге появляется запыхавшийся Повелитель чернокнижников. Не дав ему окликнуть мужа, Миррор приложил к губам палец и кивнул на кресло, стоящее спиной ко входу. Понимающе кивнув, владыка спешно избавился от обуви и верхней одежды, на показ отмыл руки, чтобы сын не начал шипеть на него из-за грязи и прочего, которые совсем не стоит подносить к беременному. Беззвучно скользнув к сыну, Гилберт замер и не удержал улыбку. Акио спал, слегка склонив голову на бок, и его привычная бледность наконец-то сменилась лёгким румянцем на скулах, а шелковистые пряди послушно лежали на плечах, укрывая и татуировку на шее, и ключицы. Но даже это белоснежное полотно было не в силах скрыть от алчного взгляда вампира то, от чего он был в полном восторге, тогда как его муж бесновался мегерой. Увеличившиеся молочные железы придали Артемису, по мнению его супруга, конечно, воистину соблазнительный вид, и Гилберт уже не раз покушался и на набрякшие соски, и на округлившуюся грудь. Охотник безжалостно лупил его за это и старался спрятать грудь за бандажом, пока жрец не пожурил его за такой поступок, сказав, что это может дурно сказаться на молочных железах, а в итоге оставить ребёнка без питания. Под их общим напором Акио сдался, но всё равно шипел рассерженным лисом, когда муж обнимал его ночью и недвусмысленно клал руку на грудь. Хищная — иначе и не скажешь — улыбка отца заставила Роккэна возмущённо покраснеть и пихнуть его локтем в бок. Вампир беззвучно ухмыльнулся и поиграл бровями, всем своим видом говоря: «Попробуй меня остановить». Их шутливая безмолвная перебранка быстро закончилась, и художник обнял отца, но всё равно мстительно мазнул кистью в краске по носу чернокнижника. Найтгест забавно скосил глаза на переносицу, оценивая нанесённый ущерб и прикидывая, можно ли это расценивать, как нападение на представителя власти. Выпендриваться он не стал и стёр лежащим рядом полотенцем мазок, а сам приблизился к супругу и опустился рядом, любуясь им и стараясь унять волнение. Пока он был в дороге, с ним связался Повелитель жрецов, чтобы убедиться в том, что чародей знает о грядущих родах, и оповестить о своём намерении присутствовать на них.

     Осторожно взяв руку мужа, Гилберт поцеловал прохладные пальцы и счастливо улыбнулся. По дому витал аромат выпечки, смешавшийся с запахом краски, и мужчине виделся в этом особый уют, которого ему так не хватало на протяжении долгой разлуки. «И как я раньше мог отпускать тебя на месяца? — не без дрожи подумал Господин, ласково поглаживая кисть мужа и изумляясь его хрупкости, которую словно в первый раз увидел. — Упаси тьма такое произойдёт снова!» Положив финальный штрих, Роккэн немного полюбовался получившимся портретом и стёр с лица мелкие капли краски, которые там появлялись словно сами собой. Выглянув из-за мольберта, художник ненадолго задержал дыхание: отец положил голову на подлокотник кресла и не мигая смотрел на супруга, прижимая его пальцы к губам. Оставаться в стороне Миррор не пожелал и уселся рядом, чтобы тут же снова робко прижаться ухом к животу. Ребёнок легонько толкался, и стук его сердца было прекрасно слышно. Уловив восторженный взгляд сына, Гилберт едва успел приложить ладонь к его рту, чтобы приглушить восторженный взвизг. Да что уж там, вампир и сам с трудом удержался, чтобы не издать подобный непотребный звук! Артемис, проснувшийся несколько минут назад от оживлённой возни, беззвучно наблюдал за ними с улыбкой. Почувствовав на себе взгляд супруга, Гилберт незаметно подмигнул медиуму и выразительным шёпотом заговорил:

     — Вы можете наблюдать лисицу на сносях в естественных условиях обитания. Опасайтесь, ибо мамочка-лисичка может быть на взводе и очень воинственной.

     — Гилберт! — возмущённо вскрикнул Артемис и уже замахнулся для подзатыльника, но вампир с хохотом рванулся на пол, прихватив с собой и заливающегося смехом художника.

     — В окоп, — скомандовал Найтгест, ехидно оглянувшись на мужа, который пригрозил ему кулаком. В его положении угроза была скорее забавной.

     — Нужно отступать! — посоветовал Роккэн, по-пластунски отползая за мольберт, чтобы ухватить подушку с дивана и накрыть ей голову. — Уровень опасности: высокий!

     — Вы кретины, — всё же засмеялся Артемис и для острастки бросил в мужа подушкой.

     Гилберт поймал её и подложил себе под голову, демонстрируя, что ничего не потерял. Артемис перелёг к нему, устроившись на животе мужа и проигнорировав заявление о том, что пол может быть холодным, несмотря на толстый ковёр. Вскоре к ним присоединился и Роккэн, посчитавший, что семейной идиллией стоит наслаждаться впрок, ведь скоро он уедет к своим супругам, оставив тёплый и счастливый дом ради двух своих упрямцев. Когда он уезжал, Рурука страшно бесился, а Пассиса выглядел виноватым, и медиум надеялся, что они не успели убить друг друга за время его отсутствия. Бессодержательный разговор перерос в уютное молчание, а за окном начинало смеркаться. Артемис попросил развести огонь, и художник послушно отправился выполнять, когда за его спиной раздался удивлённый «ох». Держащийся за живот Акио выглядел не так, как обычно: не счастливый или задумчивый, но будто бы испуганный и озадаченный одновременно. Гилберт побелел, но не растерялся и подхватил мужа на руки.

     За время наблюдения за Артемисом Микаэлис успел обустроить свою комнату так, чтобы в любой момент быть готовым принять роды, но всё равно боялся, что что-то забудет, допустит роковую ошибку и тем самым причинит невыносимую боль. С мужчинами было и сложнее, и проще одновременно: не приходилось следить, правильно ли дышит роженик, правильно ли проходят схватки, не придётся ли рассекать живот, но риск ошибиться с планами существования был слишком велик. Счёт всегда шёл на минуты, ведь ребёнок, который не мог родиться естественным путём, мог как разорвать внутренние органы родителя, так и элементарно запутаться в пуповине и умереть. Жрец заранее подготовил настойки, полотенца и несколько успокаивающих благовоний. Больше всего он переживал, что друг не справится с болью и что ребёнок может запросто убить его. Мик видел, что малыш обладает хорошими задатками чернокнижника, но пока не может контролировать порывы собственной души, а, поддавшись панике, вполне способен сотворить что-нибудь ужасное. Обработанный до стерильности родильный стол понадобился быстро, и прорицатель едва заставил себя успокоиться, когда Господин чернокнижников без стука открыл дверь с ноги и вошёл, неся на руках Охотника. За ними следом влетел и Роккэн, выглядящий так, точно это он собирался вот-вот родить, а не отец. Появившийся после этого Повелитель жрецов несказанно успокоил одним только своим видом молодого целителя. Едва только Гилберт попробовал опустить мужа на стол, тот отчаянно замотал головой, вцепившись в него почти остервенело.

     — Прекрати, — одёрнул его дед. — Гилберт, клади этого упрямца. И выйди. Роккэн, а ты останься.

     Если Найтгест и хотел возмутиться (почему же это он, будущий отец, должен оставить мужа, а художник может побыть рядом с ним?!), то всё же нашёл в себе силы удержать гордыню и аккуратно уложил Акио. Тот засипел и вдруг закашлялся, повернулся на бок, как бы его ни пытались удерживать, и на поверхности стола появились кровавые капельки. Роккэну показалось, что сейчас он непременно упадёт в обморок от вида крови, но ухватился за своё сознание стальной хваткой и решительно выпрямился. Дверь за чернокнижником захлопнулась, и Серый принц стремительно сделал несколько пасов руками, устанавливая купол тишины, чтобы никто не рванулся смотреть, что происходит в доме. И чтобы Гилберт слишком не переживал.

     — Роккэн, придержи его и следи за аурой. Увидишь что-то не то — сразу говори, — в приказном порядке быстро говорил Артемис старший, наблюдая за тем, как Микаэлис сосредотачивается на душе ребёнка. — Любые признаки чужого вмешательства, излишней боли, потери сознания — всё это надо контролировать. Начал харкать кровью. Повреждены лёгкие.

     Миррор ухватил отца за руку и осторожно, но настойчиво повернул его на спину, не давая скрючиться и тем самым помешать жрецам. Охотник стиснул зубы и то ли заскулил, то ли зарыдал, глядя не в потолок, но на Роккэна. От его остекленевшего и ничего не различающего взгляда художник похолодел и постарался сосредоточиться на ауре юноши. Она не просто пестрила всеми оттенками агонии, но пылала, то разрастаясь до того, что медиум не видел границ, то сжималась вокруг демона, точно защитный купол. Повелитель жрецов не медлил и, схватив один из флаконов, в котором узнал обезболивающий состав, помог внуку сделать несколько глотков. Белёсая жидкость окрасилась алым. Жрецы обменивались короткими урывками фраз, смысл которых ускользал от воспалённого паникой сознания Роккэна, да и юноша полагал, что не хочет знать, о чём они говорят. Приступая к своей непосредственной работе, целители становились крайне сосредоточенными, и в отстранённых людях никак не удавалось узнать своих близких. Метаться Артемис перестал, и губы его беззвучно шевелились, вторя его привычную мантру, спасающую от боли, но Миррор всё равно старательно прикасался к его ауре ласковыми и осторожными потоками магии.

     — Не могу настроить портал, — обессиленно выдавил Микаэлис. Он взмок, и волосы липли к его лицу, которое словно бы исхудало за эти долгие минуты. — Ребёнок сопротивляется. Отталкивает магию.

     — Дьявол, — ругнулся Серый принц, а его внук измученно засмеялся, развеселившись от этого слова, как нельзя лучше описавшего ситуацию. — Придётся резать.

     Медиума пробрал ледяной пот. Пальцы Акио сильнее сжали его руку, и он удивительно смешливо для своего положения подмигнул художнику, всем видом говоря, что не собирается умирать. В это Роккэн верил охотно, однако понимал, что иногда обстоятельства оказываются сильнее.

     — Роккэн, принеси ещё полотенца. Вскипяти воду. Подай все эти эликсиры, — приказывал старший жрец, сбрасывая на пол свой плащ и закатывая рукава. Он не боялся испачкать одежду кровью. Лезвие истины окутало его ладони сиянием. Микаэлис повторил за ним. — И пусть Гилберт выйдет погулять. Если учует столько крови…

     Договаривать прорицатель не стал, но юноша и без слов понял, чем это чревато. Когда сын вылетел из комнаты и рванулся мимо него на кухню, Найтгест приподнялся с пола, но тут же опустился обратно. Лезть с вопросами он не стал. И хотя жрецы установили защиту от звуков, по супружеской связи он чувствовал и панику Артемиса, и его боль, а потому старался погасить их всеми силами. Роккэн снова пронёсся мимо с охапкой чистых полотенец и простыней, но у двери замер и испуганно глянул на отца, однако отчаянно мотнул головой и скрылся за дверью. На секунду в образовавшейся щели мужчина увидел в руках наставника скальпель. Обыкновенно холодный кровопийца стал совсем ледяным. Найтгест собрался с силами и как можно более ласково коснулся сознания супруга.

     — Я здесь, милый. Ничего не бойся, — приговаривал он и чувствовал, как успокаивается юноша, подчиняясь ментальным порывам.

     Найтгест знал, что будет винить себя за эту подлость, но не собирался оставлять Наречённого на растерзание боли и жрецов. Они могли возводить какие угодно защиты, могли увезти Артемиса за тридевять земель, но у вампира была над ним власть. Сосредоточившись на своей метке, которую поставил мужу много лет назад, кровопийца начал осторожно укутывать его сознание туманом. Сначала юноша почувствовал слабость, после услышал неразборчивый шёпот, появившийся в голове. Он наполнил собой всё, заглушив речь жрецов и даже биение сердца. Вслед за этим отхлынуло волнение, которое сменил странный восторг. На глазах у жрецов юноша сперва побелел, как полотно, глаза его закатились, а после совсем закрылись. И если Мик кинулся проверять пульс друга, Серый принц понимающе хмыкнул, уловив пульсацию метки на шее внука. В кои-то веки упрямство Гилберта сыграло им на руку, погрузив Артемиса в вампирский сон. Встревоженный Роккэн хоть и был на грани истерики, но указания выполнял быстро и точно. Будь он не таким преданным и упрямым, уже бы свалился в обморок, подкошенный переживаниями за отца и его ребёнка. Он хотел отвернуться и не смотреть, что происходит на столе с юношей, но ему тоже выделили роль в операции.

     — Как бы родильную лихорадку не устроить, — пробормотал себе под нос Микаэлис.

     Серый принц буркнул что-то в ответ. Он уже подобрал волосы и обработал руки, но лишний раз прочёл очищающее заклятье над Лезвием. Ребёнок пихался, и Мик беспокоился, что учитель может поранить его, пока будет разрезать живот юноши. Вслед за продвижением скальпеля ученик Господина быстро наносил на раны густую прозрачную жидкость, схожую с клеем. Под ней кровь сворачивалась и закупоривала раны, но и жрецы, и медиум, и Артемис уже были по уши измазаны потёками крови. Роккэна тошнило, но он аккуратно раздвигал ткани, и его руки, укутанные тенями, заметно дрожали. Больше всего ему хотелось убежать к туалету и вывернуться наизнанку. В комнате было душно. Пот застилал глаза. Дей набрал в шприц кроветворное зелье и быстро сделал несколько инъекций. Это бы несколько ускорило восстановление Акио, но оба целителя подозревали, что без переливания не обойдётся. Всё происходило для Роккэна будто в каком-то страшном сне: ему казалось, что он двигается слишком медленно, а происходящее вокруг опережает его даже не на секунды, а на часы. Голоса жрецов доносились до него через какую-то пелену, в ушах шумело, и ему хотелось закричать, потому что комната давила со всех сторон. Если бы только Артемис подавал признаки жизни! Но юноша лежал неподвижно и почти не дышал. Только по редкой мелкой дрожи медиум чувствовал, что тот ещё жив.

     Старший жрец вдруг выпрямился, и художник понял, что мужчина что-то держит на руках. Маленькое хрупкое тельце новорожденного рядом с высоким жрецом смотрелось совсем крошечным и ломким. Роккэн понял, что всё прошло нормально, когда услышал первый заливистый плач малыша. Успокоился он не быстро, только когда медиум взял его на руки, чтобы отмыть и спеленать. Ему было страшно прикасаться к такому нежному и абсолютно беззащитному созданию, ведь он мог ненароком сломать его. Ребёнок смотрел на него в ответ ясными глазами и не возражал, когда Миррор бережно опускал его в тёплую воду, поддерживая под голову ладонью. В те мгновения всё будто бы перестало существовать для Роккэна, и он вспомнил, что операция ещё идёт, лишь после того, как неловко запеленал младенца и прижал к себе. Жрецы сшивали Артемиса по кусочкам: не дав переместить себя, ударившийся в панику ребёнок сильно повредил внутренности родителя, и целители спешно латали его. Запах крови усиливался, а от звона магии можно было оглохнуть. Целители работали молча и слаженно. И помимо этого Роккэн чувствовал вмешательство ещё одной сущности, той самой, которая следовала по пятам за Охотником, оберегая от многих бед. Он считал, что это один из злобных неприкаянных духов, выпивающих жизненные соки жертвы, но смог убедиться в собственной ошибке. И жрецы, и хранитель, и Господин чернокнижников вливали свои силы в целительство. Когда рана была зашита, за окном занимался рассвет, а Роккэн дремал с братом на руках в кресле, аккуратно укачивая изредка начинающий кряхтеть комочек. Тогда художник наклонялся и осторожно целовал покрытую светлым пушком макушку, и младенец успокаивался.

     Измождённый Серый принц отошёл к ним, пока ученик заканчивал все необходимые процедуры: ставил уколы, оттирал кровь с кожи юноши, закутывал его теплее в чистое одеяло. На прикосновение жреца новорождённый отреагировал хныканьем, и это оказало потрясающий эффект. Охотник дёрнулся в руках Микаэлиса, застонал от боли в только наложенных швах и начал оглядываться по сторонам. Роккэн верно истолковал его поведение и на нетвёрдых ногах подошёл к отцу. Медиум бережно придерживал ослабшие руки юноши, чтобы он невольно не уронил ребёнка. Кто-то из целителей открыл дверь и жестом пригласил Найтгеста внутрь. Чернокнижник двигался медленно и не слишком уверенно, делая маленькие хромающие шаги к супругу. Взгляды обоих, прикованные к оживлённо крутящемуся в пелёнках сыну, наполнялись робким счастьем и недоверием, которое отхлынуло вслед за тем, как новорожденный неумело ухватился за поднесённый к его лицу палец Артемиса. Охотник застыл, ошаршенно глядя на это маленькое чудо, не смея лишний раз вдохнуть или моргнуть. Соображал он после наркоза плоховато, всё ещё думал, что это какой-то сон, но нежное прикосновение мужа к плечу вырвало демона из навалившейся дрёмы. Жрецы молча отошли в сторонку, наблюдая за тем, как новоиспечённый отец одной рукой обнимает супруга, а другой прикасается к сжатой в слабый кулак руке младенца. На какую-то секунду — даже на сотую её долю — Серому принцу показалось, что малыш будто бы оценивает, как себя повести, но ничего не произошло. В сон клонило лишь пуще, и Артемис позволил себе привалиться спиной к плечу мужа.

     — Эй, не смей скончаться, — негромко произнёс Гилберт, стараясь скрыть за улыбкой тревогу. Он бережнее обнял юношу. — Ещё одну сделку я не осилю.

     — Как жаль, а я ведь только задумался над тем, чтобы родить ещё одного дьяволёнка, — едва слышно ответил Акио и улыбнулся, глядя на сына из-под полуопущенных ресниц. Пользуясь тем, что вампир придерживает младенца, Артемис провёл прохладной ладонью по его пухлой щеке. Всё внимание ребёнка теперь принадлежало ему. — Митсу. Митсу Найтгест.

     — Итак, на двадцать пятый день весны три тысячи восемьсот пятнадцатого года седьмой эпохи родился Митсу Найтгест, — задумчиво подал голос Артемис старший, рассматривая холодный пейзаж за окном. Последний снег сходил неохотно, являя свои грязные островки посреди чужих садов. — Законный первенец от брака Гилберта Найтгеста и Артемиса Акио Второго. И мы всё ещё живы. Это не может не радовать.

     Роккэн странно покосился на хмурого жреца, не совсем поняв, к чему это было сказано. Мик сделал выпроваживающий жест в его сторону, и художник вопросительно посмотрел на Гилберта. Мужчина кивнул, показывая, что им нужно поговорить без чужого присутствия. Миррор напоследок осторожно обнял их обоих, бегло коснулся кончиками пальцев макушки Митсу и выветрился вон. Ему нужно было отмыться и поспать. Главным было заставить себя дойти до ванны, не упав при этом в обморок посреди лестницы.

     — Микаэлис, будешь присматривать за ними, — не поворачиваясь к семье, приказал Серый принц, — а я буду поддерживать лишь первое время. Нужно наблюдать за мальчиком и не спускать с него глаз. Дьяволы — коварные создания, и то, что сейчас это безобидное дитя, ничего не значит. Его сущность может пробудиться в любой момент.

     — Так он всё же?.. — тихо перебил его Артемис, невольно теснее прижимая к себе чадо. Митсу издал неясный звук, который можно было бы расценить скорее как довольный, и немедленно ухватил младшего отца за влажную прядь волос.

     — Я не готов сейчас ответить на этот вопрос. Может да, может нет. Если бы это можно было понять в первые же дни, мы бы избежали многих катастроф в прошлом. Они способны таиться годами, прежде чем продемонстрируют свои способности. Но так или иначе, это ваш ребёнок, и только вы сможете повлиять на него. Мне доводилось несколько раз слышать о том, что Дети Дьявола отказываются от своей инфернальной ипостаси, но сам я никогда с этим не сталкивался. — Жрец обернулся. Охотник опустил голову, бережно держа на руках сына. Гилберт моляще поглядел на наставника. Ему не хотелось, чтобы его супруг запомнил день рождения своего долгожданного чада по горьким слезам и давящему страху. Подойдя ближе, прорицатель потрепал внука по волосам: — Кто бы мог подумать, что ты превратишь меня из деда в прадеда! Я начинаю волноваться, лисёнок, из-за такой тенденции. Смотри мне, чтобы через пару десятков лет мне не прибавили ещё одно «пра» к этому нелестному прозвищу.

     — Радуйся, что не «пер», — слабо улыбнулся Артемис и прижался щекой к животу деда. — Спасибо. Ты лучший дедушка из всех возможных.

     — Как славно, что тебе не с кем сравнить, — поддел его прорицатель, а после снизошёл до объятий. В этот день действительно стоило дать льдам и снегам ненадолго оттаять.

     Младенец лежал смирно, будто бы прислушивался к словам взрослых. Это был самый обычный человеческий ребёнок: ни следа вампирской крови, демонской сущности или иных примесей, с чистейшими голубыми глазами и очаровательным здоровым румянцем на щёчках. Он радостно реагировал на прикосновения Артемиса и замирал, когда к нему притрагивался Гилберт, весело хватал их за волосы или за пальцы. «Он смотрит так осознанно, — подумал Охотник, всё же закрывая глаза и проваливаясь в дрёму. — Как будто всё понимает. И ждёт. Тьма, пусть это будет всего-лишь моей усталостью и потрёпанными нервами. Но знай, малыш, мой Митсу, что я не откажусь от тебя никогда. Ты кровь от моей крови, частичка моей души — не забывай об этом, и они всегда смогут защитить тебя от всего. Где бы я ни был». Сон увлёк Акио в свои объятия, и жрецы снова выпроводили Гилберта, решив провести лишнюю пару проверок. Ведь с Дьяволом шутить не стоит.

Господином Горных Дорог назову тебя, облака

Кружат стаей перед грозой.

Наша кровь уходит в песок, позабудь её, и она

Прорастёт тугою лозой.