Рома до сих пор помнит день, в который он впервые увидел Антона.

Это произошло в шестом классе. Антон тогда был бледным забитым мальчонкой с выражением лица, на котором читалось что-то вроде «господи, лишь бы меня не побили в первый учебный день». Рома тогда сразу для себя решил: новенький — тряпка и ссыкло, и возиться он с такими не намерен. Он в принципе тогда агрессивно относился к любому проявлению слабости, поэтому Антон быстро получил статус чмошника и пал в глазах Ромы на дно социальной иерархии.

Но по большей части Пятифану было плевать. Ну да, теперь у них в классе на одного лоха больше, ну и что? Всё равно Антон нигде не отсвечивал, сидел себе спокойно на задних партах и не лез куда не надо. Рома о его существовании и не вспоминал, и такой нейтралитет мог продлиться вплоть до конца учёбы, если бы не одно но. Антон начал повсюду таскаться с Полиной Морозовой. Этого двенадцатилетний и по уши влюблённый в симпатичную одноклассницу Рома простить не мог.

В итоге всё едва не привело к рукоприкладству (ну, или трое на одного, но такой формулировки вопроса Рома старался избегать), однако обошлось. Во многом потому, что Полине Антон вроде как нравился — то ли романтически, то ли как друг, хер этих девчонок разберёт — и она бы ни в жизнь Рому не простила, отмудохай он этого очкаря в лесу.

Пришлось Семёну отдуваться за двоих — и за решившего сохранять нейтралитет Пятифана, и за Бяшу, который на Антона срать с высокой колокольни хотел. Там в ход пошло всё: тычки в спину, плевки в еду, выкидывание вещей, запирание в туалете и прочее, и прочее — всего и не вспомнишь. Ромка, конечно, во всём этом не участвовал, но и не прекращал, молча наблюдая за беспределом Семёна.

Но нейтралитет не произвёл на Полину никакого впечатления. После очередной выходки Бабурина она назвала их «мерзкими мучителями», и сказала, что «видеть больше не желает никого из этой компашки». И ещё, кажется, назвала их то ли отребьем, то ли отбросами. Учитывая то, что это была первая влюблённость Ромы, тот расстроился сильно и совершенно не достойно главаря банды, угрозы всего села и просто настоящего пацана. С тоски он даже забыл отомстить Антону за нанесённое унижение.

А потом начались летние каникулы, и Роме стало не до этого.

За три месяца Полина забылась, однако вид Антона всё ещё раздражал. Это был уже скорее рефлекс или типа того: вижу белобрысого очкарика — чувствую неприязнь. Но в целом, Роме вновь стало похер на всю эту ситуацию и на Антона в частности, и теперь он на многое закрывал глаза. Например на то, что Полина и Антон вместе сидят на уроках, вместе шатаются на переменах и вместе гуляют после уроков. Хотя, конечно, недоумение порой накатывало: что она в нём нашла?

Однажды Рома, решив докопаться до истины, поразглядывал Антона весь урок, и пришёл к выводу, что тот вполне себе ничего. Смазливенький. Наверное, это понимание и было первым звоночком, но он тогда не обратил на это внимание. Зря.

В восьмом классе он обнаружил шокирующую правду: мальчики ему, вообще-то, тоже нравятся, хоть и чуть меньше девочек. Будто в мозгу что-то переклинило. Щёлк! — и всё, теперь ты педик, живи с этим.

Осознание того факта, что теперь он начал засматриваться ещё и на одноклассников, напугало Рому до такой степени, что на физру он переодевался только в самом тёмном уголке, стараясь не глядеть на других парней. И на всякий избегал прикосновений других пацанов из класса, а то мало ли, вдруг всё пойдёт по пизде и он ещё втрескается в кого-то.

Короче, в восьмом классе Рома шкерился от всех своих одноклассников, кроме корешей, и старался даже взглядами с ними не пересекаться.

От отчаяния начал почаще смотреть на Полину — может, былая влюблённость поможет забыть о парнях хотя бы на время. Вот только Морозова всё так же постоянно вертелась около Антона, и так уж вышло, что засматривался Рома на обоих.

Полина была красивая. Антон тоже был симпатичным, хоть и бесячим. Роме хотелось выть от тоски. Затея с возвращением былых натуральных чувств оказалась провальной, и Пятифан в итоге решил просто положить на ситуацию хуй и жить как живётся.

И это сработало. Во второй половине восьмого класса спермотоксикоз прошёл. Рома продолжал на всякий случай переодеваться на физру в уголке, но в целом, всё стало как прежде: на других парней он смотрел спокойнее, Антоха всё так же бесил, но по большей части на него было всё равно, как и на Морозову, и Роме уже не нравился никто — ни девчонки, ни пацаны. Славные были времена, но длились они лишь год. А дальше…

Дальше всё пошло по пизде.

***

Так получилось, что с середины учебного года Рома сидел позади парты двух главных сплетниц класса (ну ладно, почти главных — Катю Смирнову в этом плане переплюнуть не мог никто). И теперь он каждый урок был вынужден слушать их беспрерывное щебетание, усиливающееся на уроках ИЗО и музыки, где учительницы чхать хотели на шум в классе. А ближе к весне темы разговоров одноклассниц плавно перетекли в русло, которое Рома ненавидел всей душой — любовные отношения.

— А мне Танька сказала, что ей Катька сказала, что Петров с Полиной встречается!

— Да ну?

— Ну да.

— Да ты больше Таньку слушай! Кто с Петровым-то встречаться будет? Он же зануда. И слабак. И выглядит не очень.

— А как по мне, симпатичный. Не зря же Полина за ним с шестого класса носится.

— Так она дура.

— Да ты сама посмотри на него!

Они синхронно повернулись, рассматривая Антона, и Рома, не выдержав, тоже взглянул краем глаза. Антон пялился в окно, и на свету казалось, будто его волосы сияют, отливая золотом. Рома даже засмотрелся на пару мгновений, но потом Петров чихнул так мощно, что аж очки слетели с носа. Очарование рассеялось.

— Видишь? Миленький же.

— Парень как парень. Ещё и чихает. Заразный, наверное.

— Ну вот что ты… — Тут зазвенел звонок на перемену, прерывая словесный поток.

На следующем уроке Рома сорок минут разглядывал Антона, изредка прерываясь на ведение конспекта. Девчонки на это время заткнулись: на литературе особо не поболтаешь, если не хочешь, чтобы родители потом тащились в школу. Зато на следующем уроке одноклассницы вновь разошлись.

— Да встречаются они.

— Нет.

— Да.

— Почему это?

— А почему нет? Ты вон на Полинку-то посмотри. Как с такой не встречаться? Да любой парень умер бы от счастья, таскайся за ним… такая. — В голосе зазвенела неприкрытая зависть.

— А что, если этот Петров… ну… — Она понизила свой голос до драматичного шёпота, так что Рома едва разобрал следующие слова: — …по мальчикам?

— Ой, да ты чушь-то не неси. Нет у нас таких. Я вот ни одного такого не видела. — Услышав это, Ромка невольно хмыкнул.

— А я вот тигров не видела, и что с того? И вообще, Васька Кузнецов встречается с парнем из одиннадцатого! Который рыжий такой и ходит вечно в галстуке.

— Врёшь! — Она ахнула, прикрывая рот ладошкой.

— А вот и нет! Вот и у нас есть кто-то из этих. А кто, если не Петров?

— Бабурин, — хихикнула одна.

— Ага, с Пятифаном, — подхватила другая.

— Уф, ну и мерзость…

— Рот закрыли, курицы, — прервал их Рома.

Одноклассницы, кажется, искренне забывшие о его присутствии, ойкнули и замолчали. На пару минут.

А сам Рома с подачи этих трепачек, которых внезапно заинтересовала личность Петрова, невольно вновь начал заглядываться на Антона. Не самое достойное времяпрепровождение, но Рома уже в в восьмом классе устал думать: «А правильно ли это? А по-пацански?» — и решил, что просто разглядывать парней можно. Главное — не влюбляться.

Разумеется, ничем хорошим подобное разглядывание закончиться не могло.

Одним злополучным днём, когда и была достигнута точка невозврата, Бяша, Семён и Ромка курили за школой. Снег крупными хлопьями падал с небес, засыпал крыши домов белым крошевом. Зимнее солнце холодно взирало с ясно-синего неба. Спокойно и тихо. Рома откинул голову, опираясь на стену школы и лениво разглядывая бегающих по заснеженному полю детей.

И именно тогда он увидел, как Антон с Полиной и своей сестрой — то ли Аней, то ли Соней, Рома не помнил — лепят снеговика. Казалось бы, ну лепят и лепят, что бубнить-то. И Ромка рад бы отвернуться и не смотреть, вот только не выходило ничего. Потому что он никогда раньше не видел, чтобы Антон смеялся… так. Звонко, заливисто и громко, так, что даже стоявшему вдалеке Роме было его слышно. Заразительно. И глядя на раскрасневшееся лицо Антона, светящееся детским весельем, Рома почувствовал, как губы его тоже расползаются в немного неловкой улыбке.

И тут Рома осознал. И от этого осознания ему захотелось пробить себе голову кирпичом.

Блять.