Why don't you compensate

My pain and all my hate?

Have you really tried to compromise?

Have you never realized...

Accompanied by faces

That stare at you at night

I'm travelling into your sleep

Until you wake up pale from fright.

В древнейших обширных лесах Вальхорея что ни ярд, то милая взгляду картина: у могучих корней робкая поросль голубики и черники, исходящая сладким манящим ароматом, чуть в стороне от хоженых троп — колючие кустарники, содрогающиеся от звонких птичьих голосов, где-то в ветвях шелест и шорохи хищных птиц и огромных жумакэси, а на сколько хватает взгляда — переливы изумрудного, болотного, малахитового и золотистого вперемешку с венге и охрой. Сквозь прищур и сеть переплётшихся друг с другом крон пылающий солнечный луч, точно кружащееся в потоке ветра золотое перо. И издалека, робко и игриво одновременно, блеск озера, будто солнечный зайчик в вечной пляске по нефритовым листьям.

Опавшая прошлогодняя хвоя под босыми ногами столь же нежна, сколь и трава, и только шишки беспощадны к беззащитным ступням. Звонкий хруст меж древ. И вздох, и смех, и танец под сенью леса — всё это уместно, всему здесь рады. Как будто бы ни следа зимы, а царствование зелени и лета за пределами времени и пространства. От теней пролетающих мимо птах то и дело вздрагивали и разлетались бабочки, как будто бы цветочные бутоны срывались с земли и упархивали прочь. Детская одинокая фигура, неспешно бредущая в чащобе, не сразу бросалась в глаза, как если бы ребёнок был облачён не в белую рубашонку, а в специально вытканный для эльфийских разведчиков плащ. Движения были ломаными, дёрганными, будто бы излишне нервными, что, впрочем, не соответствовало выражению лица мальчика. Митсу был непробиваемо спокоен и собран, если не сказать абсолютно безразличен к происходящему. У него была вполне себе конкретная цель, которой он собирался придерживаться, несмотря ни на что. Голова у него была тяжёлой и затуманенной, как у пьяного до той степени, что он уже совершенно не различает, что видит перед собой, как двигается, говорит невнятно и спутанно. Его бросало в жар и тошнило от перенапряжения, которое он испытал после того, как использовал больше сил, чем могло вынести его тело. Сейчас принц чернокнижников был зол, но больше на себя, чем на кого-то ещё. Ах нет, ещё на этого проклятого псионика, из-за которого он здесь оказался вместо того, чтобы заботиться о Роккэне. Ведь если бы Пассиса не поленился исполнить свои супружеские обязанности, он мог бы сейчас находиться в Белом замке, следить за происходящим и принимать в этом непосредственное участие.

Грудная клетка пыталась раздуться сильнее, чем могла, и это причиняло боль, не хватало объёма лёгких, а руки не слушались так же хорошо, как когда-то. Это было досадной неприятностью, несколько ограничивающей его, и больше всего на свете Митсу ненавидел именно этот выматывающий путь от ничтожества к прежнему состоянию. Ведь для того, чтобы исполнить свою часть договора, он должен был сделать многое. Начинать всегда стоило с малого, пользоваться доступными ресурсами. Его отсутствие запустит волну, которая наберёт силу и возможно порадует его в будущем некоторыми последствиями. Он негромко, но с наслаждением засмеялся, часто и жадно дыша эльфийским воздухом. Этот был каким-то особенно и невероятно сладким, какого он не вдыхал, пожалуй, никогда. Но несмотря на охватывающее его чувство ярости, жажды, мальчишка не позволял себе топтать грибы, ягоды или цветы, вежливо и с уважением не столько к лесу, сколько к собственному отцу, обходя их. Тот любил всю эту зелень и прививал эту любовь сыну, так что Митсу просто не мог обмануть веру и ожидания любимого родителя. Особенно теперь, когда его не было рядом. Легко соответствовать собственным и чужим ожиданиям, находясь рядом с их источником, но вот поодаль — совсем другое дело. Поэтому принц держался за поставленную планку.

Касалось ли это его последующих действий? Нет, ни капли. Это было не для Артемиса. Для него. Для Роккэна.

— Ты вернулся!

Мальчик остановился и запрокинул назад голову, глядя на жумакэси, растянувшегося на ветке в боевой готовности. «Как его там? Лаогэр?» — попытался припомнить он и улыбнулся знакомцу, выказывая радушие. Детёныш спрыгнул вниз, расставив лапы и выпустив когти, так что на секунду принцу показалось, что о его намерениях узнали и собираются устранить. Хоть и запоздало, но он среагировал и сделал пару шагов назад. Лаогэр приземлился в ярде от него, игриво хлеща хвостом.

— Вернулся, человек!

— Я же обещал, что мы поиграем. А я всегда следую своим обещаниям. Мне не нравится, когда кто-то от меня чего-то ждёт. Учитель вот думал, что я не сдержу обещание и не смогу провести лекцию вместо него. Но я справился! И с тобой справлюсь, — легко поделился Найтгест, не сводя взгляда с жумакэси и не переставая улыбаться. — А где мама с папой?

— Охотятся! — гордо заявил тот и даже скрестил руки на груди, стараясь подчеркнуть важность своих родичей. — Я тоже буду охотиться совсем скоро!

— Здорово. Мой папа тоже охотник. И я, видимо, тоже.

— Пошли, я познакомлю тебя с Сорлеем! Это мой дядя! И он друид! Он всякое умеет!

Принц чернокнижников помедлил, подбирая лучшую причину для отказа. Лаогэр скакал вокруг него, подначивая поскорее начать делать хоть что-то, пока не пришло время дневной спячки. Привычки были важной частью жизни прайда, и малыш-жумакэси вовсе не был исключением. Если он вскоре не поест и не разляжется на полянке, подставив солнцу живот и лицо, то будет чувствовать себя злым и обязательно укусит нового друга.

— А давай погуляем? Где здесь река?

— Река? Мр-хм… — Лаогэр наморщил нос и приподнял верхнюю губу, обнажая клыки. — Идём! А дядю потом покажу!

Он немедленно потрусил в одном ему известном направлении, переставляя лапы немного крест-накрест, а оттого походка у него была косолапая и забавная. Подушечки на ступнях и пальцах делали его поступь тише, но всё равно такое немаленькое существо не могло перемещаться бесшумно. Особенно в своём возрасте. Митсу шёл за ним, стараясь поддерживать низкорастущие хлёсткие ветви деревьев, чтобы те не ударили его наотмашь по лицу. Голова потихоньку прояснялась, и дышать становилось легче, пусть усталость никуда и не делась. «Ничего, я потерплю. Сейчас главное — помочь Роккэну», — утешал себя мальчик, двигаясь за жумакэси вглубь леса.

— А здесь есть… м-м, пумы? — спросил он у разрисованной ритуальными рунами крепкой спины. — Или тигры?

— Что? Не-е, мы их всех прогнали с наших территорий. Они сейчас там, — Лаогэр неопределённо махнул рукой в сторону людских земель, выказывая своё полное равнодушие к ним. — Мы главные хищники этих мест.

— Жаль, — искренне вздохнул принц, — мне бы пригодилось…

— Зачем?

Ответа не последовало, а Лаогэр не слишком-то и стремился получить его, донельзя увлечённый своей ролью проводника в лесу. В конце концов, для своего племени он был ещё неразумным котёнком, не познавшим все тайны и секреты жизни. И это делало его более чем уязвимым. Взрослые жумакэси были более недоверчивы к чужакам, старались не контактировать с другими видами, помимо эльфов. Но даже они бы не стали обходить стороной ребёнка — в этом был определённый и весомый плюс юного тела. К нему было гораздо больше доверия.

В лесу было не столь жарко, но духота ощущалась каждой клеточкой тела. От земли поднималась влага, зависала в воздухе, и одежда принца промокла насквозь. Волосы липли к вспотевшему лицу, и ему было жарко даже смотреть на лоснящуюся густую шерсть жумакэси. Хотелось уйти из Вальхорея и вернуться к Белому замку или Ваконцэ. Древние деревья и подлесок являли собой пусть и отрадное яркое зрелище, но у мальчика не хватало выдержки. Теперь он начинал слышать множество насекомых, замечать этих гадов под ногами, в листве, в прожилках коры, на спине Лаогэра. Грязь замызгала сапоги Митсу и налипла на подошвы и носки толстым слоем, обещая надолго въесться в кожу обуви. В подобной глуши, далёкой от хоженых троп, торговых путей и дипломатических дорог, была своя прелесть, на которой приходилось зацикливать собственное внимание, чтобы не сорваться. Ни души вокруг. Не считая, конечно, вездесущих животных и птиц, от которых было достаточно много шума и движений. Мелькающие меж стволов и веток блеклые шкурки и перья цепляли взгляд настороженного принца.

Лесная речушка негромко шелестела по камням и резво петляла, то исчезая из вида за пышными папоротниками, то вновь появляясь будто из ниоткуда, ослепляя внезапным блеском солнца на чистейшей поверхности. Впрочем, приглядевшись, можно было увидеть, как она несёт обрывки разномастной листвы, мелкие обломки высохших веток, прошлогоднюю листву и хвою, крошечные лепестки неизвестных цветов, возможно обронивших их в миле вверх по течению. Землисто-глиняные берега почти не осыпались, обмытые и скреплённые корнями. Место выглядело глухим, непроходимым и, как это называется, «ни одной живой души». Хотя и считалось, будто бы у деревьев тоже есть свои души, просто их телесные оболочки не способны к какому бы то ни было взаимодействию с людьми. А если и способны, то они достаточно умны, чтобы не демонстрировать этого, как коты. Ведь всем известно, стоит продемонстрировать свой ум и способности, и недалеко до экспериментов, изучения, дрессировки и попыток приручить или подчинить. А кому это вообще может быть выгодно, не так ли?

— Что ж, жаль, что нет других котов, — почти печально произнёс Найтгест. — Ты в этом уверен?

— Да, спрашиваешь ещё! — деланно отмахнулся Лаогэр, всем своим видом показывая, что он лучше прочих разбирается во всём этом. — Сдались тебе другие! Во что мы будем играть?

— В котиков, — улыбнулся ему Митсу.

Губы ребёнка растянулись в стороны, искажая лицо оскалом. Зрачки расползлись по всей радужке, и в них отразилась фигура жумакэси, который слишком медленно оборачивался к знакомому, чтобы спросить, что это за игра такая. Митсу сделал несколько нестандартных пасов руками, которые не использовались чернокнижниками уже много лет, но вот профессор Кито узнал бы эту манеру призыва теней и наверное даже похвалил юное дарование за раннее овладение столь древней техникой, но учителя не было рядом. На беду кошака или на его радость, понятно было с первых же секунд и не хранило за собой никакой тайны. Несколько теней перехватили голову Лаогэра через макушку и под подбородок, не давая ему и рта раскрыть, а потому раздался один только жалобный писк, разбившийся о стиснутые челюсти. Тени поползли на ветки, обвивая их и неспешно поднимая жумакэси в воздух за голову. Он пытался сучить лапами, руками, но лишь раскачивался и причинял себе боль, усиливая давление на шею и позвонки.

— Не отвлекай меня, — капризно шикнул на него Найтгест и упёр руки в бока, смеряя задумчивым взглядом полученный материал. — Как же будет лучше?..

Принц обошёл несколько раз вокруг Лаогэра, то останавливаясь, то продолжая ходить в поисках вдохновения и нужной точки. Кто-то другой, наверное, сделал бы всё быстро и небрежно, однако он хотел подарить Роккэну идеальный подарок. В меру своих сил и возможностей.

— Твой торс совершенно никуда не годится. И эти руки. Они будут мешать общей картине. Но как бы… как бы сделать так, чтобы голова сидела нормально? Хотя, кажется, у меня появилась идея!

Радостная улыбка озарила до того задумчивое лицо, и мальчишка вновь воззвал к теням. Будто угольные руки древнего божества-гиганта обхватили жумакэси — одна поперёк человеческого торса под руки, а вторая поперёк кошачьего тела. Лаогэр забил лапами, заметался и замычал, бешено вращая глазами. Несколько капиляров в них полопалось, и белки́ стали неумолимо краснеть, как и всё его лицо. Тени так плотно держали его за шею и голову, что кислород едва-едва поступал, и его не хватало для всего тела, а кровь не могла добраться до головы. Но не настолько, чтобы детёныш потерял сознание. Нет, Митсу не был таким гуманным и не сжалился бы ни за что. Его собственная тень потекла вверх по телу, переползла на руки, создавая перчатки с когтями наподобие тех, что были у звериных лап жумакэси. С нескрываемым интересом Найтгест надавил когтями на живот Лаогэра там, где кончался мех и начиналась беззащитная плоть, стал вдавливать их сквозь кожу в мясо. Первые капли крови он почти выдавил из тела, а затем, подняв любопытствующий взгляд на друга, плавно убрал руку, освобождая рану. Четыре почти одинаковые узкие раны длиной не больше дюйма попытались сойтись, и кровь начала медленно просачиваться наружу. Сперва неохотно, по каплям, пробивая себе путь на воздух, и всё быстрее и быстрее. Однако взгляд Митсу был прикован не к ране или багряным ручьям, исчезающим в густой шерсти, но к стекленеющим от боли глазам Лаогэра.

— Что ты чувствуешь? — вкрадчиво спросил Найтгест. Он почти не моргал, желая не упустить ни секунды мышечных спазмов, тика в лице Лаогэра, сменяющих друг друга ужаса, боли, непонимания. Его кожа дышала жаром, на теле выступили капли пота. Больше всего испарины было на лбу, подмышках и груди, но и всё остальное тело начинало покрываться мелкими капельками, будто мальчика выжимали, как тряпку. Лёгкое дуновение ветра огладило тело жумакэси, подхватывая запах и разнося его дальше. Митсу прикрыл глаза, прикидывая, насколько ему нравится это ощущение. Он мог видеть, как от ужаса и пульсирующей боли в животе Лаогэра мечется его душа. — Ты уже чувствовал такое раньше, Лаогэр? Или тебя защищали от этого? — Митсу провёл ладонями по плечам и рукам друга, провожая свои движения взглядом и теперь с куда большим интересом присматриваясь к нему. — Защищали. Берегли. Тем лучше, — он заглянул в глаза жумакэси и успокаивающе улыбнулся ему. — Ничего не бойся. Теперь тебе уже нечего бояться.

В глазах жумакэси всколыхнулась надежда. Найтгест уцепился за этот отблеск и вонзил когти теней аккурат в рану, рванул мясо и кожу, горизонтально вспарывая живот. Тело раскрылось, растянутое теневыми руками, как надломленный сочный фрукт, брызнувший кровью. Брыжейка оплетала внутренние органы и не давала им так сразу вывалиться, напоминая собой кропотливый труд сотен пауков, паутина которых удерживала кишки Лаогэра. Тот заверещал сквозь зубы, судорожно оттопыривая губы, точно ржущий конь. Изо рта его вперемешку струйками и каплями брызнула слюна и потекла по нижней губе, подбородку, после срываясь с него и капая вниз. Безразличие и жгучий интерес смешались в лице Митсу. До невозможного приятная дрожь наслаждения и предвкушения пронеслась по его телу, и от сжатых челюстей вниз понеслись толпы мелких щекотных мурашек. Он наблюдал за тем, как в прозрачные капли вмешиваются розоватые оттенки, постепенно окрашивая слюну сначала в мутно-розовый, затем в гранатовый цвет. Внутреннее кровотечение быстро дало о себе знать. Теперь уже кровь щедро текла на землю, окропляя траву, сапоги и штаны Найтгеста. Вслед за тем, как она выливалась, покидая тело, так же стремилась вытечь и жизнь жумакэси.

— Не смей, — жёстко и спокойно приказал Митсу, схлопывая энергетическую клетку вокруг собирающейся ускользнуть души и привязывая её к искалеченному телу. К той его части, которая должна была остаться, к самому средоточию мыслей — голове. Он погладил одной рукой теряющее краски лицо, не сводя с него взгляда, а другой стал неспеша вытаскивать кишки из раны, но не бросал их на землю, а перекидывал через плечи Лаогэра, как лёгкий шарф: — Ты же мой друг, верно? Я не дам тебе умереть.

Сил кричать у жумакэси не было, да и спазм держал за горло не хуже теней, которыми манипулировал Митсу. А тот в это время с бесстрастностью опытного некроманта запускал руку в раскрытое тулово, собираясь избавиться от ненужных органов. Большая их часть находилась в нижнем, кошачьем теле, в то время как в верхнем, человеческом, были большие лёгкие, первый желудок, селезёнка и начало кишок. Лёгкие Митсу пока не трогал, чтобы слышать Лаогэра, не упустить ни вздоха, ни крика. Зато, ухватив селезёнку, дёрнул её прочь и отбросил её в сторону. Он и кишки оставил лишь для того, чтобы пока что иметь соединение между двух тел, кроме позвоночника — ему не хотелось, чтобы объект его интереса умер раньше положенного. Найтгест начинал чувствовать, что утомляется от такого количества вложенных сил, и тоже весь покрывался потом, напряжённый донельзя. Впервые за эту жизнь он концентрировался на некромантии и магии теней разом, а этот дурной кот ещё и думал сопротивляться ему! Впопыхах Митсу схватил верхний из двух желудков, стиснул орган в пальцах. Его отчасти спасло лишь то, что челюсти Лаогэра были плотно стиснуты. Желчь и желудочный сок поднялись вверх по пищеводу и брызнули через зубы, мальчик почувствовал, что горячая жидкость затекает ему за воротник. Нижняя часть тела жумакэси задёргалась. Вслед за кислым запахом желудка в лицо пахнуло мочой. Сначала она ударила струёй в живот Лаогэра, но почти сразу потекла слабее, по ляжкам и голеням.

— Эту рубашку мне сшил отец, — процедил Найтгест. Он стёр рвоту с шеи и уха и дёрнул рукой, сбрасывая с неё капли. — И она мне очень нравилась.

Крепче ухватившись за желудок, Митсу упёрся ногами в землю, второй рукой в грудную клетку и что было сил рванул орган вниз и на себя, помогая вырвать его ещё и когтями. Теперь уже церемониться он не собирался. Не после того, как это животное испортило ему одежду. Кровь его не смущала ни разу, а вот эта омерзительная рыжевато-жёлтая жидкость разозлила.

— Я хотел поиграть с тобой подольше, как с лучшим другом. И вот так ты меня благодаришь? — сухо прошипел Найтгест и положил окровавленную руку на горло Лаогэра. Тот из последних сил приоткрыл глаза, попытался сконцентрировать взгляд на мальчике, но так и не смог. Кровь всё хуже поступала в мозг, и одной только магии было недостаточно, чтобы удержаться. — Я сказал тебе не сметь умирать! Ты ещё должен увидеть результат!

Сказав это, Найтгест вонзил когти над соединением ключиц, перерубая пищевод и гортань. Вес тела потянул жумакэси вниз, открывая взгляду позвоночник и переплетение множества мышц. Они были тугими, рвались тяжело, скорее лопались. Теперь кровь хлынула уже и на лицо, и на волосы Митсу, быстро остывая на его коже и сворачиваясь. Чтобы переломить позвоночник и не разорвать спинной мозг потребовалась уйма сил, и вскоре он держал в руках голову. Пойманная душа всё ещё была заперта внутри черепа, могла контролировать глазные мышцы, но уже не дышала, не издавала звуков, даже не сипела, не имея возможности гонять туда-сюда воздух. Длинные волосы были испачканы кровью и теперь свисали неопрятными сосульками.

— Подожди здесь, — попросил Найтгест и положил голову в стороне, а сам подошёл к лежащему не земле телу. Он ухмыльнулся: — Только никуда не уходи.

Довольный своей шуткой и собой, мальчик принялся отделять кошачье тело от человеческого. Теперь уже он без сожаления избавился от половины кишечника, морщась от вида каловых масс, найденных в них. Переломав позвоночник, отбросил человеческий торс в сторону и сел, зажав кошачий между колен. Посмотрел в тулово, глядя на смещённые органы, на большое — значительно больше, чем людское, — сердце и принялся вытаскивать лишнее. Печень, желчный пузырь и поджелудочная отправились вслед за доброй половиной кишечника. «Зачем он такой длинный?» — сокрушался про себя Найтгест, стараясь сделать эту часть тела как можно меньше, у́же, формируя новую шею. Но несмотря на то, что весь перепачкался, испортил одежду и был готов вот-вот упасть в обморок, Митсу счастливо улыбался. Разве ему не говорили, как ценны подарки, сделанные собственными руками?

❃ ❃ ❃

С тех пор, как вышел из комы, Роккэн чаще всего либо спал, либо же просто лежал в постели, подавая не так уж и много признаков жизни. Он сделался неразговорчивым, вялым, и был ужасно слабым, что, впрочем, никого и не удивляло. Особого интереса у него ничего не вызывало, даже на исчезновение брата он отреагировал едва-едва. В отличие от Пассисы он пробыл в плену иллюзий гораздо дольше и до сих пор не верил в реальность происходящего, ожидая, что вот-вот начнётся очередной кошмар, от которого ему придётся ждать спасения, ведь у самого, как и всё это время, не будет сил, чтобы воспротивиться ужасу, дать отпор. Всё чаще Роккэн просто спал, с головой кутаясь в несколько одеял, просыпаясь для того, чтобы принять лекарства, еду, дойти до купален и вернуться обратно. Артемис старший иногда приносил ему какие-то книги о камнях, травах, но скорее для того, чтобы отвлечь подопечного и попытаться расшевелить его. И заодно проверяя, не вернулись ли воспоминания, но всё было спокойно в разуме, не считая поглотившего его тумана неуверенности, недоверия и скорби. Сквозь сон Роккэну показалось, что под боком свернулся Махаон — очень уж похожее было ощущение. Против воли он улыбнулся, выныривая из дрёмы, чтобы погладить кота по спине. Ему не хватало его домашних любимцев в этом холодном и бесприютном замке, где от единого взгляда за окно пробирали ледяные мурашки, хотелось надеть трое свитеров и сидеть у камина. Но в его апартаментах огонь погас ещё час назад, а приставленная к нему жрица заслуженно отдыхала и должна была прийти ближе к утру, чтобы прогреть комнаты. Эта женщина была немногословна, но ласкова и внимательна, не навязывалась, умудряясь при этом сделать всё необходимое, чтобы поддерживать здоровье Миррора и помогать ему восстановиться. Выкидыш и извлечение тела ребёнка прошло крайне болезненно, и на животе Роккэна заживал длинный алый рубец, который причинял немало боли как физической, так и ментальной. Каждый раз, когда жрица поднимала мягкий вязаный свитер, чтобы обработать швы, Роккэн закрывал глаза или старался увести взгляд, чтобы не задумываться над тем, последствием чего они являются.

В темноте, которая царила над Белым замком большую часть времени, почти ничего видно не было, лишь общие очертания мебели в комнате, и Миррор чуть сощурился, приподнимаясь на локтях и переводя взгляд на постель рядом с собой. Хрупкая надежда, что это Пассиса или брат, растаяла, зато угадывался силуэт кошачьего тела. Шерсть почему-то была мокрой.

— Махаон? — ласково позвал Роккэн надломившимся со сна голосом и провёл ладонью по мохнатому бедру. Оно казалось каким-то вялым, но он скинул это на дрёму кота. Вот только почему он был мокрым и холодным? Очень хотелось верить, что всё, происходящее последние несколько лет — дурной сон, и вот он наконец проснулся во время дождя, чтобы немного поругаться на извалявшегося в грязи кошака и согнать его на пол. Хрупкая надежда разрушилась, едва он наконец обратил внимание на более чем странные и неприятные запахи, ставшие растекаться по апартаментам. — Махаон, тебе не стыдно?! Фу, боже!

С трудом сев в постели, Миррор поднапрягся и попытался подтолкнуть кота с постели, и это вышло неожиданно легко. Вот только тот не спрыгнул на пол с ворчанием, а свалился с другой стороны, грохнув костями об пол. От неожиданности Роккэн вздрогнул и совсем проснулся. Ему вдруг стало совсем не по себе. Он не слышал дыхания и шевеления.

— Махаон? — совсем неуверенно позвал он, а сам уже свешивал ноги с кровати, чтобы взять масляную лампу и зажечь её.

Огонёк разгорелся с четвёртой попытки, и Миррор ненадолго зажмурился, часто мигая, чтобы привыкнуть к новому освещению. Приподняв в одной руке лампу, он окинул взглядом кровать и замер. Белое лигровое одеяло было измазано чем-то тёмно-бурым, почти чёрным. Роккэна начинало трясти, дышал он через раз, ощущая, как подкатывает паника, но двинулся вдоль кровати, медленно обходя её. Луч света выхватил из темноты кошачью заднюю лапу. Бедро со свалявшейся мокрой шерстью. Спину. Как только лампа осветила голову неподвижного существа, он придушенно вскрикнул и крепко зажмурился, шумно задышал через нос, силясь убедить себя, что это просто очередной кошмар. Что он вот-вот растворится, развеется, оставит его разум. Отвратный запах испражнений и крови окончательно убедил Миррора в том, что всё происходящее — взаправду. Но не привиделось ли ему то, что свернулось у его кровати? Он открыл глаза и поднёс лампу ближе к недвижимому телу. Взгляд упёрся в чудовищно изуродованный труп. Кто-то пришил к кошачьему телу детскую голову.

— Тебе нравится твой новый котик? — вдруг раздался голос в темноте, и Роккэн против воли вскрикнул, отпрянул, чуть не запнулся о собственные ноги и стал водить лампой в руке из стороны в сторону, пока пятно света не упало на мальчика, стоящего у двери. Даже его лицо было не узнать под слоем высохшей и потрескавшейся крови, обратившейся в уродливую маску. Чёрные глаза блестели в свете лампы, и казалось, будто бы они — единственное живое, что есть в его облике. За время своего отсутствия он отощал, и грязная одежда висела на нём неопрятным мешком. Волосы спутались. — Ты хотел, чтобы у тебя был котик. Тебе нравится, Роккэн?

Вместо ответа из груди вырвался отчаянный вой, почти визжание. Лампа упала на пол и разбилась. Масло брызнуло в стороны, и огонь немедленно вспыхнул поверх него. На крик в мановении ока явилась жрица, будто не спала в соседнем помещении за толстой каменной стеной под пуховыми одеялами, а ждала подходящей секунды для собственного появления. Поспешность её действий и ещё не до конца опавшие оковы сна выдавали встрёпанные распущенные волосы, вздрогнувшие от сквозняка. Буйные вихры длинными спутанынми прядями торчали во все стороны, подмялись под ворот ночной сорочки, поверх которой была небрежно накинута жреческая мантия. Шерстяные чулки так и норовили слететь с неё, не придерживаемые ни подвязками, ни обувью. Жрица ни на мгновение не заступорилась и первым же делом одним движением оттолкнула Митсу к стене, подальше от огня. Она не стала пока разбираться, что случилось, кто виновник образовавшейся суеты, а сдёрнула с постели лигровое одеяло и бросила его сверху на огонь. В апартаментах воцарилась прежняя темнота, и из коридора можно было бы услышать, как распахиваются другие двери, выходят целители, если бы Роккэн не выл, не всхлипывал и не задыхался рыданиями. Миррор пятился, медленно приседая на сгибающиеся слабеющие ноги, пока не прижался скрюченной спиной к стене и не вжался в угол. Раскачиваясь, он держался за голову обеими руками, сдавливал виски основаниями ладоней и медленно вёл их к ушам, пытаясь скрыться даже от собственных всхлипов. Губы его крупно дрожали, то и дело втягивались на долю секунды в рот и тут же расслаблялись от частого истеричного дыхания.

Зажёгся светляк. В дверях стали появляться другие жрецы, пытающиеся понять, что произошло, из-за чего весь шум. Стоящие в первых рядах замечали тело у постели и начинали шептаться с теми, кто стоял позади. Все взгляды переходили на Митсу, лицо которого выражало обиду, усталость, злость и искреннее непонимание. Он смотрел на Роккэна, чувствуя растущую горькую досаду, готовую выплеснуться наружу. Расталкивая прорицателей, в апартаменты вошёл Артемис Старший. Пусть шёл он быстро, но ещё не растерял собственного достоинства. Многие читали в его лице смесь раздражения и растерянности, близкой к изумлению, что Повелитель жрецов не мог себе позволить.

— Что здесь происходит? Тиган, в чём дело? — договорив это, он уже заметил и труп жумакэси, и бьющегося в истерике Роккэна, и замызганного кровью Митсу. Сложить в голове два и два не составило для него никакого труда, и лёгкое раздражение сменилось настоящей злостью. Ход своему гневу Артемис не дал при всех свидетелях, поэтому чётко и достаточно громко принялся отдавать приказы: — Тиган, займись своим больным. Успокоительный отвар. Джилрой, — полный лысоватый мужчина вытянул голову на шее в сторону Господина, — отнеси тело к себе и проверь, можем ли мы ещё чем-то помочь. Лонан, наведи здесь порядок.

А сам, быстрым шагом подойдя к внуку, взял его за руку и повёл вон из апартаментов, несмотря на все препирательства и сопротивление. Он не слушал возмущённые возгласы Митсу, его увещевания, что он просто хотел порадовать Роккэна и не сделал ничего плохого, и молча вёл мальчика прочь, от чужих ушей. Сердце гулко грохотало в его груди не то от ужаса, не то от ярости, и горло перехватывали спазмы. Плотно сжатые между собой челюсти едва не дробили друг друга. Вслед им ещё неслись затихающие по мере удаления рыдания и крики Миррора. Их нельзя было назвать неразборчивыми или содержательными — возможно он просто кричал, потому что иначе не мог выразить ужас, охвативший его при виде изуродованного ребёнка. Вёл правнука Артемис не в свой кабинет, не в лаборатории, не в лазарет и даже не в темницы под замком, а в покои по соседству с его собственными апартаментами. Так бы мало кто мог добраться до мальчишки, побоялся бы делать это под носом у Повелителя, а ему очень хотелось отвести взгляды от младшего Найтгеста. Ради общего блага. Втянув Митсу вслед за собой в апартаменты, Акио захлопнул за ними дверь, задвинул засов и некоторое время стоял так, повернувшись спиной к ребёнку. Тот не прекращал говорить, всё повышая тон, что не сделал ничего дурного, но Артемис его не слушал. Пропускал каждое слово мимо ушей, подбирая собственные.

— Митсу, — спокойным голосом оборвал он почти сорвавшуюся на крик речь мальчика и повернулся к нему. Найтгест замолк, с лёгким недоверием глядя в ответ, вглядываясь в лишённое злобы, страха и презрения лицо. Глаза Господина жрецов смотрели на него почти умиротворённо и с пониманием. В них не было тепла и любви, с какими на него глядел отец, этот взгляд был далёк от нежности и ласки, но даже он был лучше полного ужаса и презрения взгляда Роккэна. Митсу настороженно смотрел на родственника. — Ты хотел порадовать Роккэна. — Это был не вопрос, но мальчик всё равно кивнул и уже попытался вдохнуть для новой волны обиды и негодования. Артемис покачал головой и, приблизившись, сел напротив него на корточки, положил одну ладонь ему на плечо. — Я понимаю, ты хотел, чтобы ему не было одиноко здесь, чтобы у него был друг, питомец. Хотел утешить его. Но он испугался. Здесь, — он выделил это слово особенно, но не сделал никакого уточняющего или указывающего жеста, однако увидел по глазам мальчика, что тот понял его, — не все могут понять этот жест. Не каждый сможет оценить искусность работы. Роккэн ценит другое. И если тебе действительно хочется его обрадовать, сделай подарок, который понравится ему, а не тебе. Понимаешь? — Митсу нахмурился, поджал губы и увёл взгляд в сторону. Артемис коснулся ладонью его щеки и мягко, но настойчиво повернул к себе. Он смотрел в карие глаза, на светлые кудри, и в грудной клетке неумолимо зарождалась боль. — Ты понимаешь?

— Рядом с ним никого не было! — взорвался Найтгест, дёрнувшись от руки Артемиса. Он стискивал кулаки и дрожал от усталости, злобы и обиды. Они были так сильны, что из глаз брызнули жгучие слёзы. — Всем было плевать! Я ради него!..

— Митсу, — ласково и спокойно прервал поток гнева Акио, а затем к их общему удивлению подался вперёд, обнял мальчика и прижал к себе, позволяя поливать слезами и соплями собственный драгоценный плащ. Сперва ребёнок затих, ошарашенный неожиданностью жеста, но именно эта его необычность и заставила его разреветься громче и сильнее прежнего. Жрец аккуратно положил ладонь на затылок маленького Найтгеста, поражаясь самому себе. — Тебе тяжело, я понимаю. Ещё не привык, всё ещё видишь дикими поступки других, но ты поймёшь. Вскоре всё станет понятным.

Митсу трясся, стискивая пальцами плащ на спине деда, утыкаясь в его плечо лицом и воя белугой. Он устал и ему хотелось спать, есть, вымыться, оказаться в объятиях отца, который бы посадил к себе на колени в кресло у камина, перебирал волосы и рассказывал сказки, помогая уснуть под свой ласковый голос. И он бы обязательно задремал в тепле этих рук, зарывась носом в распущенные белые волосы, пахнущие лавандой, а отец бы непременно отнёс его в постель и ещё долго сидел рядом, держа за руку и гладя его голове, или даже лёг с края постели, чтобы изредка прижиматься губами к его лбу. А когда он попробовал бы уйти, Митсу бы обязательно проснулся, взял его за руку и попросил побыть рядом ещё немного. Но Артемис ушёл, бросил его здесь, где никто не может понять его, услышать, увидеть, где никто не говорит с ним так, как говорил отец. А единственный, кому он доверял, кто мог попробовать понять его, отверг его подарок, сделанный с такой тщательностью. Не оценил ни то, сколько сил вложил Митсу в него, ни на что он пошёл ради этого подарка! И от страшной обиды крутило горло, выдавливало всё новые слёзы, удержать которые не хватало никаких сил. У него болела голова, которую словно сунули в доменную печь, и языки пламени порождали в гибнущем сознании образы, ярче которых он не видел.

Чувствуя, как слабеет хватка мальчика, как он расслабляется и всё тише всхлипывает, Артемис поднял его на руки и усадил в кресло. Класть его в постель в одежде, перемазанной глиной, кровью и разного рода экскрементами было бы просто возмутительно и неправильно. Поэтому он вызвал слуг и нескольких старших жрецов. Первые занялись переодеванием и омовением Митсу, последних же Артемис поставил на страже в коридоре, строго-настрого запретив впускать кого-то, кроме него, и выпускать мальчика. Сам он немедленно связался с Пассисой, сообщая ему о возвращении его племянника и советуя немедленно увезти Роккэна к Арлану. Может ему и удалось сейчас успокоить Митсу, но как он будет действовать дальше? Завеса между ним и будущим казалась всё плотнее с каждой секундой.

❃ ❃ ❃

Свет от лун был необычайно ярок этой ночью, пронизав лесную чащу и посеребрив листву. Под покровом темноты даже в этом мире предпочитали скрывать свои деяния. Мрак давал чувство защищённости, ведь мало кто может пронзить его своим взглядом, увидев то, что тщатся скрыть от него. А тому, кто способен повелевать тенями, не найти лучшего момента, чтобы вернуться на место своего преступления и отыскать другую жертву. Он не заботился ни о хрусте веток под ногами, ни о шелесте листвы о лицо и одежду. Однако сколько бы он ни ходил, так и не смог увидеть ни одного жумакэси. Его начинало злить, что он попусту тратит собственные силы, но не зря же он прибыл в эти леса? Принц остановился и посмотрел по сторонам, чувствуя, как по телу бегут мурашки. «Как я здесь оказался? — спросил он самого себя, чувствуя, как всё пересыхает во рту. А и пересыхает ли? Конечности налились ужасной тяжестью и будто бы тянули его к земле, перестав повиноваться своему хозяину. В голове успела мелькнуть только единственная испуганная мысль: — Чёрт!» Осознание пришло слишком поздно, и он уже видел меж деревьев могучий силуэт, от одного взгляда на который становилось понятно, что он сам здесь делает и как пришёл. Жумакэси надвигался на него со всей возможной неспешностью, плавно опуская лапы на землю, и Митсу не сводил взгляда с мерцающих изумрудных глаз. Но если прежде они походили на молодую сочную листву, расцелованную солнечными лучами, то теперь глубинный гневный блеск делал их похожими на зелёное пламя, готовое пожрать весь мир. Руны на теле божества наполнялись тем же сиянием, и пространство вокруг бурлило от хлещущей наружу силы. Ему ничего не стоило сейчас протянуть руку к перепуганной неокрепшей душе, стиснуть в своих когтях, оплести лозами и лианами, сдавить, вывернуть наизнанку и разорвать на мельчайшие части, чтобы потом не смел и не мог воплотиться снова. И бог желал этого. Жаждал схватить мальчишку, разодрать на клочки, выбросить на самый дальний план существования, оставив агонизировать в полном одиночестве. Найти его хрупкое тельце на дорогах мира, вонзить в него клыки и рвать когтями, орошая землю проклятой кровью. Хотел, но держал себя в руках, лишь надавливая на ребёнка своим могуществом, давая ощутить его ничтожную часть. И Митсу очень хорошо чувствовал, как всё его естество сжимается в крошечный клубок, чувствовал трепет перед этим существом, почти мог ощутить, как его тело там, в Белом замке, оставленное без его защиты и присмотра, дрожит, мечется и вот-вот закричит, чтобы позвать на помощь — настолько был силён навалившийся на него ужас.

Когда Хозяин леса вышел из-под ветвей и навис над мальчиком, тот почти был готов к смерти — одного взгляда в полные ярости и боли глаза было достаточно, чтобы понять, насколько поступок Митсу разозлил и ранил его. Жумакэси протянул руку, и Найтгест плотно зажмурился, ожидая удара, потока магии, которые оторвут его душу от тела и отправят прямиком в Сердце мира. Если не в саму Пустоту. Тяжёлая ладонь легла на макушку, стиснула волосы и заставила задрать голову.

— Ты жив лишь потому, что я уважаю твоего отца, Митсу Найтгест, — склонившись к его лицу, тихо проговорил Хозяин леса. Его голос был ровным, наполненным ледяным спокойствием. Он не кричал, не рычал, а лишь смотрел в глаза ребёнку немигающим взглядом. — Потому, что он просил дать ему шанс и время. Такова цена твоей любви? Верности ему? Так ты ценишь его слова и веру?

Подобрать нужные слова не получалось, и Митсу молчал, не находя в себе силы даже для того, чтобы отвести взгляд в сторону. Он не окреп и ещё не мог противостоять воле божества, но вовсе не это останавливало его. В памяти звучал ласковый и немного наставительный голос отца: «Не бойся, Митсу, Хозяин леса очень добрый и мудрый, он не станет тебя обижать или причинять боль. Главное не делай ничего, что может навредить живым существам в его землях или растениям. Это всё равно что если бы кто-то вдруг попробовал у меня на глазах ударить тебя». Его раздирало от гнева, стыда и обиды, которые перехватывали горло и не давали вымолвить даже самое жалкое оправдание себя.

— Тебя предупредили. Тебя всегда предупреждали. Ты знаешь, что мне не составит труда вмешаться в контракт и отправить тебя туда, откуда ты явился. Но я дал слово Артемису. Слово божества, — продолжал Хозяин леса. Он не хотел ничего слышать в ответ, поскольку полагал, что оправдания и крики только разозлят его и заставят нарушить обещание, чего он так не любил. — Он не хочет потерять своё дитя. Но было ли оно у него когда-то? — он испытующе взглянул в глаза мальчишки. Тот съёжился и опустил взгляд. Хозяин усмехнулся и качнул головой. Губы его скривились в презрении, как будто собирались выплюнуть не раз слышанное проклятие: «Так я и знал». Но вместо этого отпустил голову Митсу и взял его за плечи. — Я дал слово твоему отцу и даю его тебе: сейчас я отпускаю тебя, Митсу Найтгест, но если ты ещё раз хотя бы подумаешь о том, чтобы навредить моим детям, я испепелю твою душу, и ты не проживёшь более ни единого мига. Истлеешь, и даже Сердце мира не залатает твои раны. Ему не за что будет ухватиться. Ты можешь быть кем и чем угодно, но я не побоюсь отплатить тебе сторицей. Это уничтожит твоих отцов, но послужит им обоим хорошим уроком. — Хозяин леса снова склонился к самому лицу ребёнка, обхватил за шею и почти шёпотом, по слогам произнёс: — Не забывай бояться Воплотителей.

Сказав это, божество не выпрямилось, но положило ладонь на спину мальчика, между лопаток, где концентрировалась вся его сила, и Митсу очень хорошо ощутил, как стискивают его душу. Долгий взгляд стал просто невыносимым, но даже он был не так болезнен, как раскалённое клеймо, которым его наградил Хозяин леса. Оно впивалось в душу мальчика, пуская корни через сети контракта и проступая на его теле. Бог хотел быть уверен, что его слова будут услышаны, что их хорошенько запомнят и не захотят повторить ошибку. Митсу даже закричать не смог сразу — только хватал ртом воздух, пока не проснулся от собственного вопля в покоях Белого замка.

На него смотрело три пары почти испуганных глаз. Всё плыло перед взглядом, и понять, что перед ним, не получалось. Спину терзала боль, и он поспешил сесть, стягивая с себя ночную сорочку, которую ему выдали жрецы. Даже её ткань обуглилась, и посреди спины зияла крупная подпалина. Ледяные руки коснулись его плеч, поворачивая к взглядам. Аккуратно стерев успевшую выделиться кровь и сукровицу мокрым полотенцем, Артемис старший не без вопроса уставился на несколько рун, выжженных на теле ребёнка. Две из них были начертаны так близко друг к другу, что почти сливались в единое целое, образуя новый символ, отделяющий друг от друга другие четыре — один остался слева, другие три — справа, и всё это, как на алтаре, держалось над последним символом, который был значительно больше других.

— Что. Это. Такое? — едва не по слогам спросил Гилберт у наставника, сверля его тяжёлым взглядом.

— Похоже на послание Хозяина леса, — пробормотал жрец.

Митсу вырвался из его рук, не переставая всхлипывать и дрожать, и ко всеобщей неожиданности бросился к отцу, который без лишних слов обнял его, принимая к себе под плащ. Лицо его не стало менее суровым, но от того мужчина не менее бережно прижимал к себе сына, поглаживая по волосам. Ему уже успели доложить, что натворил Митсу, что он снова не желает просыпаться, и потребовали немедленно увезти его в Чёрный замок. Заявление Хозяина леса было более чем доходчивым и однозначным, и не возникало ни единого сомнения, что с мальчиком уже как следует поговорили.

— Всё закончилось, — тихо проговорил Гилберт, но Митсу хорошо его слышал, прижавшись ухом к отеческой груди и улавливая, как гул его голоса проносится по всему телу. — Ты в безопасности.

Гилберт поднял взгляд на Микаэлиса и Артемиса, чуть приподнимая руку и протягивая её к полотенцу. Оно было обработано заживляющим раствором, и мужчина принялся аккуратно промакивать им рваные края ожогов, едва прикасаясь к ним тканью, не переставая приговаривать успокаивающие слова. Ребёнок сильно похудел за это время, напоминал собой скелет, обтянутый кожей, чувствовался совершенно невесомым на коленях вампира. Митсу был чертовски не прав, когда сбежал к эльфам и убил жумакэси, однако Гилберт хорошо понимал, что сейчас ему нужен не выговор, не тумаки, не нравоучения, а возможность почувствовать себя в безопасности. Доверие. Жрецы не без удивления наблюдали за тем, как мальчишка расслабляется в руках отца, как перестаёт всхлипывать и только изредка вздрагивает, когда тряпка слишком сильно надавливает на раны.

— Сейчас станет полегче, — заверил сына Найтгест и задержал ладонь над рунами. Он собрал немного энергии в ладони, начав читать элементальное заклятье, призывающее ко льду, но не доводил его до конца, охлаждая раны. — Вот так. Лучше?

— Да, — раздался приглушённый ответ из-под плаща. Митсу уткнулся лицом в грудь Гилберта и начинал успокаиваться.

— Сейчас дедушка даст тебе болеутоляющее, – предупредил Гилберт.

Когда лекарства были приняты, а мальчик окончательно совладал с собой, Повелитель жрецов принялся за более подробный осмотр раны. Как он и предполагал, залечить её магическими средствами было невозможно, но зарастут ли они с ходом времени сами собой — это ещё лишь предстояло узнать. Оборотни и эльфы куда больше смыслили в рунах, нежели просто жрецы, но знаний Артемиса было достаточно, чтобы понять суть оставленного напоминания. Он чувствовал себя крайне озадаченным, и выражение его лица не нравилось Гилберту, который так и не отпустил сына со своих колен, да тот и не собирался уходить, вцепившись в отца обеими руками.

— Лучше бы письмо написал, — буркнул Микаэлис, вглядывающийся в символы поверх плеча учителя. Тот осуждающе глянул в ответ. — Что? Путаница же сплошная и интерпретировать можно по-разному.

— Не думаю, что ему был так уж важен вложенный смысл, — подметил Гилберт, однако в голос его закралась злоба. Пусть наказание было справедливо, но кто-то посмел замахнуться на ребёнка Господина чернокнижников! В этом всём было столько оттенков и нюансов, что начинала побаливать голова, а исходящий от рун затихающий магический фон давал понять, что бог не на шутку разозлился. И не он один. — Хотел дать понять, что недоволен и будет следить.

— Некоторый смысл он всё же вложил. Если вы, конечно, позволите мне сказать хоть слово, — раздражённо оборвал их Акио и снова посмотрел на руны. — Вот эти два начертания как будто сливаются в одно и отделяют друг от друга две части, так? А на этом как будто возводится всё остальное. Вот этим символом в основании он то ли предупреждает о том, что в следующий раз воззовёт к другим богам, то ли говорит о готовности оказать помощь. Ему? Нам? Не могу сказать. Эти два слитных говорят о необходимости справедливости и о переломном моменте, а вот этот крайний левый, на отшибе, отречение богов. Или… хм… может наоборот? Здесь несколько раз говорится о божественной помощи и благоволении, защите, но вот этот, первый символ справа, говорит о роке… о том, что будет наказание за свершённое. А дальше — наставление, направление по истинному пути. Это действительно можно интерпретировать по-разному. Я скопирую это и почитаю о других божественных посланиях. Мик, проследи, чтобы ему предоставили лекарства. И да, Гил…

— Я помню, — избавил его от необходимости говорить Найтгест, прижимая к себе сына. — Как только метель уляжется.

Удовлетворённо кивнув, Повелитель жрецов внимательно изучил взглядом руны, запоминая, чтобы затем уйти, а следом за ним их оставил и Микаэлис, вежливо прикрыв за собой дверь. Когда они остались наедине, Митсу неуверенно заёрзал и поднял взгляд на Гилберта. Тот некоторое время смотрел на бушующую за окном вьюгу, но затем посмотрел на сына.

— Будешь ругаться? — обречённо поинтересовался мальчик. Он морально готовился к очередной ругани, крикам, возможно, наказанию, но отец оставался внешне спокоен.

— Нет, — спокойно произнёс старший Найтгест. — Мы обсудим это всё с тобой, когда ты восстановишься. Не сейчас.

Митсу с растущим недоверием смотрел на Гилберта. Где же гнев? Где ярость? Где обвинения? Но вместо неприятия чувствовал понимание. Даже хотелось потребовать, чтобы не держал в себе ярость, чтобы отчитал его, и тогда бы Митсу знал, что этот мужчина не питает к нему никаких тёплых чувств. Так было проще всегда. Но почему сейчас всё идёт наперекосяк? И тем больнее скребло в горле от воспоминаний о том, что ему сказали младший отец и божество. Он почти мог видеть меркнущее тепло в янтарных глазах, непонимание и боль, мог представить лицо Артемиса, услышать его голос, наполненный вопросом и сожалением. Руны на спине жглись от этого лишь сильнее, обещая остаться напоминанием на всю оставшуюся жизнь.

Consider penetration

As instant motivation

Regarding what you said to me

I think that you should never be forgiven

Don't persecute me for what I've done

Perplex, poisоned, predictable

Permissable disaster, patriotic smiles, predominant agression

If you have (the) guts, resist my trace.*